Нина Берберова: «Я происхожу из двух различных миров...»

105 лет тому назад родилась Нина Берберова – незаурядная величина на эмигрантском небосклоне русской литературы… Это имя еще несколько десятилетий назад мало что говорило российскому обывателю и уж тем более армянскому. Советское официальное литературоведение, как правило, «смазывало» или искажало ее творческий и личный портрет, художественную ценность сочинений русской «забугорной» писательницы. Армянское же общество на Кавказе вообще почти не догадывалось о жизни и творчестве, тем более об армянском происхождении известной на Западе беллетристки. Хотя русские интеллигенты «белой кости» и многие донские армяне-интеллектуалы знали, что она из славного «племени» ростовских Берберовых, вернее, нор-нахичеванских Берберянов - рода, хорошо известного своими неординарными потомками в местном армянском и русском «свете».

Нина Николаевна Берберова жила и творила в основном в эмиграции. Она, по сути, - «землячка» Рафаэла и Керовбэ Патканянов, Микаэла Налбандяна, Мартироса Сарьяна, Мариэтты Шагинян, Григора Шилтяна и многих других славных уроженцев Дона, внесших неоценимую и весомую лепту в армяно-русские культурно-общественные отношения. Дочь известного и состоятельного новонахичеванца Берберова и простой, ничем не примечательной русской женщины Карауловой, так и «не принятой до конца» армянской родней… Однако родилась Берберова в сумрачной, но блистательной Северной столице Российской империи, вдали от донских вод и тем более от исторических армянских символов-святынь – Аракса и Арарата. «Голос крови» заговорил в ней, правда, не сразу – лишь в нашумевшем позднем сочинении «Курсив мой», где она поделилась впечатляющими воспоминаниями о своих «мощно-отцовских» армянских корнях. (Это, впрочем, дорогого стоит, если вспомнить, что другой выдающийся писатель, блеснувший в эмиграции и оставивший яркий след в новейшей французской литературе, не так давно скончавшийся Анри Труайя за долгую свою жизнь публично почти ни разу не заикнулся об этом ценном для армян «этногенетическом» факте!).

…Покинув послереволюционную Россию в 1921 году, она пополнила список русских эмигрантов, весьма богатый блистательными именами. Ее жизнь в эмиграции начиналась во Франции. Парижские циклы рассказов Берберовой «Бийанкурские праздники» и «Рассказы в изгнании» - своего рода хроники русской эмиграции 20-30-х годов. Священники из гусар, официанты из «белых» офицеров, ресторанные псевдоцыганки в стиле а la rus населяют этот «островок России» в центре взбалмошной и растлевающей Европы. В этом пестром и зыбком мире, где, по словам писательницы, «умирает всякий свет памяти, всякий свет надежды», были прожиты десять лет, а потом – личная  трагедия: Нина Берберова и ее муж, видный поэт русского Серебряного века Владислав Ходасевич расстались. Время было смутное и сложное: эмигранты, да и остальные, не выдерживали потери жизненных ориентиров в жестоких, невыносимых условиях нового бытия, спивались, скатывались «на дно», порою кончали жизнь самоубийством (как все это почти повторилось и в нашей жизни начала девяностых!). Особенно больно била жизнь людей творческих. Берберова вспоминала: «Лето 1921 года стало черной страницей в русской поэзии: те, кто пережил его, никогда этого не забудут. Сологуб, ожидавший визы для выезда за границу, получил отказ. Его жена от отчаяния бросилась в Неву. Гумилев ... был расстрелян. Внезапно мы почувствовали, что живем на краю пропасти, в которой с невероятной быстротой исчезало все, что было нам дорого».

Творчество писательницы многогранно и актуально: в нем вся история – большая и малая – жизни, страданий, взлетов и падений личностей, народов, стран… Нина Берберова, по свидетельству людей ее круга и критиков, прежде всего «прозаик и замечательный биограф». Писательница следует своему «основному закону» - никакого вымысла, только факты! Это отмечается почти во всех исследованиях западных, а позднее и русских критиков и литературоведов, занимавшихся творчеством Берберовой.

Европейскую известность Нине Николаевне принесли, в частности, книги о Чайковском и о русской графине Марии Будберг («Железная женщина»), «сквозь сердце» которой прошли такие литературные и политические знаменитости столетия, как Максим Горький, Герберт Уэллс и некоторые другие. «Обстановка и эпоха - два главных героя моей книги», - поясняла в то время своим почитателям и недругам Нина Берберова. Ее документальное исследование о русских масонах ХХ века «Люди и ложи» и автобиографическую книгу «Курсив мой» при всем их жанровом разнообразии объединяет Ее Величество Информация, которая становится в её руках Художественным Образом. И так почти в каждом ее произведении.

В какой-то судьбоносный момент жизни Европа перестает устраивать энергичную и непредсказуемую Берберову: в 1950 г. она переезжает в США, где занимается преподавательской деятельностью, сначала в Йельском, затем – в Принстонском университете. Неуемная энергия творческой личности ищет выхода – Берберова активно печатается также во всех ведущих эмигрантских издательствах Америки.

Обратимся, однако, к «переплетению корней».

В 1969 на английском, а в 1972 на русском выходит в свет автобиография Нины Берберовой «Курсив мой», в которой она оглядывается на свою жизнь, устанавливает «возвращающиеся темы» и реконструирует свое прошлое в духовном и идейном контексте времени. Книга дает уникальную панораму интеллектуальной и художественной жизни русской эмиграции в период между двумя мировыми войнами. Она содержит ценные мемуарные свидетельства (особенно о муже – Ходасевиче), разборы творчества видных писателей русского зарубежья (Набоков и др.), замечательные «вкрапления» об армянах, армянских «характерах и типах» ее новонахичеванской родни…Что это? Ностальгия, осознание чего-то потаенного, такого, что десятилетиями не давало о себе знать (или тщательно скрывалось?) и, наконец, «прорвалось»? Все может быть… Характер писательницы, по ее же словам, с детства был непредсказуемый – эдакая взрывная «горючая смесь» армянской необузданности (весьма часто!) и добродушной русской «крестьянской» кротости (крайне редко!)…

О своем происхождении Нина Берберова пишет: «Я несу как дар судьбы то обстоятельство, что две крови — армянская, южная, и русская, северная, слились во мне и во многом с детства обусловили меня. Эта противоположность, как и целый ряд других противоположностей и даже противоречий, которые я видела и знала в себе, постепенно перестали быть для меня причиной конфликтов: я стала ощущать их как соединение полярностей и сознательно стала радоваться себе как «шву». Дед мой со стороны отца, Иван Минаевич Берберов, был потомком тех безымянных армян, которые в силу сложного исторического процесса в середине восемнадцатого века оказались на южном берегу Крыма…» Далее Берберова дает исторический экскурс, как крымские армяне оказались на берегах Дона, как основали и обустроили здесь армянский город Нахичевань и пять армянских сел вокруг, затем вновь возвращается к своим корням. «Дела армян на новом месте пошли завидно хорошо, - продолжает Берберова. - Деда Ивана Минаевича его отец (видимо, имевший средства) послал в конце 1850-х годов учиться медицине в Париж… Из Парижа дед вернулся врачом, женился, имел семь сыновей и одну дочь и стал известен в округе как доктор-бессребреник, образованнейший из людей своего поколения, обитателей этого — не губернского и не уездного, но какого-то особого, не похожего на другие южнорусские центры — городка. Из семи его сыновей мой отец, Николай Иванович, был третьим. Все мальчики были постепенно высланы в Москву учиться в Лазаревском институте восточных языков… После Лазаревского института все постепенно выходили в университет. Меня всегда восхищала в детстве та симметрия, с которой они каждые два года … сдавали государственные экзамены и выходили в люди стройным рядом всевозможных профессий, словно на подбор: врач, адвокат, математик, журналист, банкир и т.д. И на семейной группе они стояли плечом к плечу: один в штатском, двое других в университетских мундирах, трое в курточках Лазаревского института и один — на коленях у бабушки, в кружевном воротничке, все … рослые, прямые, красивые, старшие — с черными бородами и огненными глазами, младшие — с серьезными лицами, большеглазые и мрачные».

Нельзя без волнения читать строки русской писательницы, не забывшей своих армянских корней: «Дедушка Иван Минаевич жил на другом конце России… Это был первый европеец, с которым я столкнулась в жизни … В черном с иголочки сюртуке и белом атласном галстуке, надушенный, расчесанный, он появлялся к утреннему чаю и окидывал быстрым, до самой смерти острым взглядом стол, который ломился от сливок, пирожков, булочек…масла, икры паюсной… балыка, ветчины… колбас, сыров со слезой — он окидывал все это пронзительным взглядом и пил свой стакан чаю с лимоном и сухарем, так как приблизительно в это именно время у него начался, как говорилось в доме, «бзик» касательно того, что, чем меньше есть, тем лучше… «Общество», к которому всю свою жизнь принадлежал дед, было общество армянское».

Вполне серьезно, но не без иронии (или некоего кокетства?) Берберова пишет в автобиографическом романе о своих армянских истоках: «Разницу двух пород я оценила очень рано: лет восьми я поняла, что происхожу из двух различных, хотя и не враждебных миров... С армянской стороны был целый ряд характеров своеобразных и жизней и судеб оригинальнейших. Эта необщность, как я поняла позднее, была заложена в самих людях, в их жизненной энергии, в их могучих желаниях, в их постоянном сознании, что ничего не дается само, ничего не делается само и что каждый день есть особый день. У них была горячая кровь, сильные страсти, среди них были отъявленные картежники… и передовые люди, боровшиеся за идеи, им дорогие, именами которых были позже названы улицы городов свободной Армении (в 1917 году); среди них были женолюбы, донжуаны… Они бушевали в жизни еще, может быть, и потому, что предки их не спали на боку под портретами царей при зажженной лампаде, но продвигались веками от персидской границы к месопотамской границе, по берегам Черного моря, чтобы возродиться у устья Дона и стать через сто лет аристократией города — денежной и интеллектуальной…»

Говоря о материнской стороне, Берберова в «Курсиве…» вспоминает: «В очень русской, очень православной, очень патриархальной семье брак моей матери с моим отцом был воспринят как удар, от которого оправились не скоро. Армянская вера отца казалась чем-то чужим, а сам он — почти иностранцем, южный темперамент внушал опасение; неизвестно откуда пришедший человек, тем не менее, не был отвергнут. Оба любили друг друга, и любили всю жизнь и не расставались никогда, пока не развела их смерть. Если семья моей матери с трудом примирилась с тем, что она вышла замуж за «чужестранца», то для семьи моего отца это было гораздо сложнее: принять в семью русскую, отцу иметь от нее русских детей — это считалось изменой Армении. Но, конечно, ни та, ни другая сторона запрета не наложила. Свадьба состоялась в январе 1900 года…»

Вспоминая отца, Нина Берберова с восхищением и благоговением пишет о нем: «...Окончив Московский университет по физико-математическому факультету, мой отец колебался, идти ли дальше по специальности или поступать на государственную службу. Он выбрал второе, уехал в Петербург и поступил в министерство финансов… К 1917 году он оказался в чине статского советника, чиновником особых поручений при последнем министре финансов… Он никогда не был для меня олицетворением власти, силы, авторитета, воли, и потому я так любила его. Между тем, уж конечно, в нем не было ничего женственного и слабого, безвольного и вялого, он и теперь, когда я пишу о нем, кажется мне воплощением мужского, и только мужского начала, и я не часто в жизни встречала такого цельного в этом смысле человека среди людей не только моего, но даже и его поколения...»

Бесподобно передан облик любимого человека, данный боготворящей его знаменитой дочерью: «Отец был высок и худ… он говорил глазами — и я тогда почувствовала впервые, что дайте мне выбрать человека среди тысячи людей, я выберу того, кто говорит глазами… Я любила его глаза, любила его руки, его запах, где смешивалась сигара с крепким брокаровским одеколоном, любила его элегантную фигуру (которую он унаследовал от своего отца), когда в 1913 году он вернулся из Парижа в модном широком пальто и мягкой шляпе, которая тогда была новинкой среди котелков и цилиндров. Я любила его растерянность перед моей ранней самостоятельностью, его восторг в феврале 1917 года и медленное старение, ущерб энергии, в лишениях и преследованиях…»

Берберова вспоминает последние дни своего отца. «Небольшим усилием воображения, - пишет на закате жизни писательница, - я могу еще раз увидеть его, но уже так, что он меня не видит. Я вижу Ленинград зимой 1941-1942 года… я вижу моего отца, теперь совсем маленького, худенького, в глубоком снегу, белого, как этот снег, с кастрюлькой в руке, идущего к невской проруби, скользящего по льду улицы … я вижу, как он возвращается и топит железную печку, медленно, с усилием выламывая паркет в темноте вымершей квартиры. Я вижу потом, как обоих, мою мать и отца, эвакуируют. Она умирает в пути. Он выживает. И где-то в провинции его оставляют — у чужих людей, в чужом месте, совершенно одного. Где? …И там он живет несколько месяцев и умирает. И единственное место, где он живет сейчас, — это моя память».

Ни один армянин, прочитавший «Курсив мой», не станет утверждать, что Нина Берберова, будучи одним из ярких русских мастеров слова прошлого века, игнорировала свои армянские корни, не интересовалась ими, не создала ничего «сногсшибательного», что вызвало бы особую благодарность и признательность армян. Но если даже таковой найдется, все же не стоит забывать, что она прежде всего – русский писатель и в ней прежде всего добрая толика духовно близкой армянам ( но, признаемся, не совсем идентичной) русской культуры, русской крови… А гордиться ее сочинениями мы должны так же, как гордимся творчеством армян по происхождению Уильяма Сарояна, Анри Труайя, Сергея Довлатова и многих других.

…В 1989 Берберова ненадолго приезжала в «перестроечную» Россию (советскую она открыто недолюбливала), встречалась с литературными критиками и читателями. Она была слишком стара для длительных путешествий, иначе, быть может, посетила бы и свою «малую» родину – Дон, и свою «историческую» – Армению, которая для нее была, скорее всего, легендой славных предков и восточным миражом…

Как знать! Врата свободы открылись слишком поздно…

Скончалась Нина Николаевна Берберова в Филадельфии (США) 26 сентября 1993 года, оставив миру замечательные образцы прозы и личных воспоминаний, дающих многоликую панораму эпохи великих потрясений и ярких личностей.

Роберт Багдасарян, Ереван