N 1 (124) Январь 2008 года.

Хирург Александр Аганесов: «Я всю жизнь хотел работать, как папа Карло, оперировать и лечить больных»

Просмотров: 16277

Доктор медицинских наук, профессор, травматолог-ортопед высшей категории. С 2002 года – заведующий клиникой хирургии позвоночника Российского научного центра хирургии (РНЦХ) им. академика Б.В. Петровского РАМН, заведующий курсом вертебрологии ФППО ММА им. И.М.Сеченова. 30 лет практики по специальности травматология-ортопедия, 25 лет занимается хирургическим и консервативным лечением больных с заболеваниями и травмой позвоночника и спинного мозга.

120 научных публикаций, 7 авторских свидетельств на изобретения, 4 патента РФ, диплом на научное открытие РАЕН и Международной ассоциации авторов научных открытий «Закономерность развития компрессии сосудисто-нервных образований в межпозвонковых каналах поясничного отдела позвоночника человека». Автор первой в России и СНГ монографии о микрохирургической дискэктомии «Хирургическая реабилитация корешкового синдрома при остеохондрозе поясничного отдела позвоночника». Соавтор трех учебников.

Доктор медицинских наук, профессор, травматолог-ортопед высшей категории. С 2002 года – заведующий клиникой хирургии позвоночника Российского научного центра хирургии (РНЦХ) им. академика Б.В. Петровского РАМН, заведующий курсом вертебрологии ФППО ММА им. И.М.Сеченова. 30 лет практики по специальности травматология-ортопедия, 25 лет занимается хирургическим и консервативным лечением больных с заболеваниями и травмой позвоночника и спинного мозга.

120 научных публикаций, 7 авторских свидетельств на изобретения, 4 патента РФ, диплом на научное открытие РАЕН и Международной ассоциации авторов научных открытий «Закономерность развития компрессии сосудисто-нервных образований в межпозвонковых каналах поясничного отдела позвоночника человека». Автор первой в России и СНГ монографии о микрохирургической дискэктомии «Хирургическая реабилитация корешкового синдрома при остеохондрозе поясничного отдела позвоночника». Соавтор трех учебников.

– Мне приходилось слышать мнение, что болезни позвоночника сейчас молодеют: малоподвижный образ жизни, гиподинамия. К Вам, естественно, попадают уже те, кому совсем плохо. Но все же для начала – несколько общих советов людям: что делать, чтобы «держать спину»?

Как держать спину? Да очень просто, с самого раннего детства. Все зависит от родителей: если они не следят за ребенком и не вырабатывают у него правильную осанку, то в конце концов все кончается болями в позвоночнике. Мало того, нарушение осанки может потом привести и деформации позвоночника, в том числе и к выраженному сколиозу. Еще, конечно, на плечи детей сейчас ложится такая огромная образовательная программа, что они не успевают ни в бассейн пойти, ни погулять подольше, побегать, поиграть. Еще профессиональный спорт: у нас очень рано отдают детей им заниматься, 10–летние дети начинают поднимать штанги, прыгать, бегать. Даже такой безобидный с виду вид спорта, как фигурное катание, вроде бы что там можно повредить? Максимум упал – руку сломал. Но все гораздо серьезнее. Вот маленькие девочки, они у нас начинают заниматься фигурным катанием с 5-летнего возраста. Бывает, падают на попу. Сначала возникают микротравмы, иногда такие падения вызывают настоящие повреждения колец диска. Это огромная нагрузка на пояснично–крестцовый отдел. Ну, поскольку у деток канал позвоночный широкий, места для корешков много, то болями это все проявляется только к 17-18 годам. А потом усугубляется тем, что вы назвали – образ жизни, гиподинамия.

– В общем, спорт – зло?

Нет, все дело в правильном режиме, в организации собственной жизни.

– А Вы всегда правильно организовывали свою жизнь? У Вас болит позвоночник?

Хороший вопрос. Я вообще стараюсь болеть меньше, всю свою жизнь плаваю, последние пятнадцать лет – 2 раза в неделю по километру, не пропуская ни одного занятия. И получаю от этого удовольствие. Спина болит у всех. Просто насколько люди могут с этим справляться. Я справляюсь.

– Опыт работы врач Вашей специализации получает только в клиническом стационаре. Мы прошли через Склиф. Что можете рассказать об этом периоде своего профессионального роста?

Там прошли два года в самом начале моего обучения. А до Склифа была субординатура – то, чего сейчас нет. Мы последние курсы обучения посвящали только узкой специальности, а многие современные студенты-хирурги, придя в интернатуру после получения диплома, ни разу даже в операционной не были. Не ассистировали никогда.

В принципе, конечно, это не только издержки образования – нельзя научить того, кто не хочет учиться. Но мое студенческое время было в этом плане счастливым. Когда я бросил заниматься спортом, у меня появилось много времени и множество друзей, которые заведовали хирургическими отделениями. К ним я ходил ассистировать на операциях. Поэтому, придя в Склиф, я не был уже таким зеленым. И мне очень повезло, я попал к прекрасным учителям. К Владимиру Анатольевичу Соколову, он ныне возглавляет отделение в институте, профессор. К Игорю Леонидовичу Коваленко, моему до сих пор очень близкому другу. К Борису Александровичу Липовому – тогда он был всего лишь младший научный сотрудник, но уже имел десять лет стажа работы на периферии. И они меня учили оперировать. Не просто учили, они мне позволяли оперировать. Там, например, я сшил первые сухожилия в своей жизни, сделал первую фиксацию костей голени, поэтому два года прошли для меня очень хорошо. Я после Склифа себя уже хирургом почувствовал. Травматологом. Это была для меня хорошая школа.

– Что в цепочке: работа хирурга, лечение, реабилитация – самое важное? И способна ли наша система здравоохранения дать возможность больному получить квалифицированную помощь на всех этапах?

Я могу сказать одно: у нас абсолютно нет взаимодействия амбулаторной помощи и стационарной.

– А какой она должна быть?

Понимаете, должна быть единая система лечения больных. За рубежом этим руководят страховые общества. Пациента, который впервые обращается к врачу, «цепляют на поводок». Его и амбулаторный врач, и стационарный – все лечат по единой системе. У нас этого нет. У нас многие пациенты к квалифицированной помощи пробиться вообще не могут. Даже если не брать некоторые деревни и райцентры, откуда не то что лечиться – просто выехать невозможно, дорог нет.

Но предположим лучшее – у многих есть дети, они знают, что маму вылечить, например, в райцентре нельзя, надо везти в Москву. Где, к примеру, пациент с болями в спине попадает к неврологу. Пусть даже самому лучшему специалисту в своей области. Но алгоритм его действий другой – он лечит боль, а не болезнь. Я сейчас имею в виду только боли в спине. Например, многие врачи, услышав, что у человека болит спина, начинают с чего? С обезболивающих. С рефлексотерапии, с прижиганий, словом, лечат тем, чем сами владеют. Пациентам не делаются ни рентгенограммы, ни магнитно-резонансной томограммы, хотя в наше время без этого лечить боль в спине не просто нельзя, на мой взгляд, даже просто преступно.

Я, например, оперировал пациента с переломом пятого поясничного позвонка. История его была очень простой: упал с дерева и сразу попал в руки мануального терапевта, вправлявшего ему сломанный позвонок. У меня есть пациенты, которые были парализованы после необоснованного медицинского вмешательства. Многим «залеченным» таким образом пациентам уже и хирургически полноценно помочь нельзя. А изучая их историю болезни, понимаешь, что, если бы у нас была единая система обследования – подобного бы не происходило.

– Александр Георгиевич, Вы не просто практик, Вы ученый с мировым именем. Ваши изобретения – расскажите о них подробнее. Широко ли они применяются в хирургической практике или это Ваш эксклюзив?

У меня двенадцать изобретений, из них два работают по-настоящему. Какие? Ну, могу сказать, не скромничая, что я реализовал идею моего учителя Георгия Степановича Юмашева, которая позволяла сблизить концы поврежденного спинного мозга и в дальнейшем, допустим, сшить спинной мозг. Вот это был один из патентов, которым я горжусь. Эту операцию на человеке мы сделали первые в мире. Правда, современные методики лечения деформации позвоночника, импланты позволяют вылечить ее без укорачивания позвоночника. Но, например, для опухолей эта операция еще актуальна. А второй патент, который до сих пор работает, – мы сделали собственные межпозвонковые устройства, так называемые кейджи, они еще являются фиксирующим устройством между позвонками. Это устройство производится, продается, стоит значительно дешевле импортного, еще и работает хорошо. Ну вот, два, всего лишь два изобретения, которыми я могу похвастаться. Причем первое уже достаточно старенькое.

– Почему Вы после Склифа, где богатейшая практика, перешли в Медицинскую академию? Хотели заниматься наукой? Возможны ли в Вашем деле занятия чистой наукой?

Ничего такого я не хотел. Я хотел работать, как папа Карло, оперировать, больных лечить. Меня по распределению послали работать по тому времени в лучшую больницу города, в седьмую. Она была организована к Олимпиаде, напичкана по тем временам лучшим оборудованием, там был прекрасный главный врач Камо Симонян, который ко мне хорошо относился. Я попал в очень хорошее отделение, где мне позволялось делать все. Я там практику очень хорошо отточил. А потом в эту больницу пришла кафедра травматологии Московской медицинской академии, на меня обратили внимание и пригласили на должность младшего научного сотрудника. Вот так я попал в академию.

– Широко ли используются в нашей медицине новейшие технологии, малоинвазивные методы, которые снижали бы риски операционные, быстрее бы ставили на ноги? Все ли в Вашем деле решает мастерство хирурга или можно не доводить «до ножа»?..

– Ну, нож везде нужен, даже в малоинвазивных технологиях. Но от топора мы уже давно ушли. Такова тенденция в современной хирургии: как можно меньше навредить больному при наибольшем клиническом результате. Поэтому все методики сейчас малоинвазивные, направлены на то, чтобы меньше разрушать. Это связано, конечно, с определенным обучением наших врачей в серьезных клиниках Европы, Америки, с приобретением дорогостоящей аппаратуры. Я же, например, не просто ушел из больницы, я ушел потому, что здесь, в Российском научном центре хирургии, мне предложили больше возможностей. Здесь можно оперировать тяжело больных – есть база для этого. Ведь хороший хирург – это не просто человек с ножом, рядом с ним должны быть квалифицированные анестезиологи, нужна сильная медикаментозная защита операции, а ведь это все дорого. Ну, вот, например, есть препараты, которые предотвращают потерю крови во время операции. На одну операцию этих лекарств уходит на 6-7 тысяч долларов. Лекарств только! Здесь это все есть.

Иногда хирург просто не может сделать всего, что он может, из-за отсутствия технической базы. Здесь, у нас, в принципе, можно сделать все.

Для меня это был очень тяжелый шаг шесть лет назад – уйти сюда из Московской медицинской академии. Мне помогли друзья, и мне помогло понимание нашего ректора. Вы понимаете, когда человек в профессорском звании, все получив в одной клинике, проработав там 22 года, поворачивается спиной и уходит, это можно воспринять как оскорбление. Я, конечно, этого боялся. Но наш ректор – умный человек, он понял мои мотивы и до сих пор мне помогает. Поэтому, базируясь на таких двух китах, как РНЦХ и ММА, можно все сделать.

– Есть ли у Вас свои инструменты – как у скрипача скрипка? Собственные, которыми пользуетесь только Вы… Какие-нибудь личные приметы перед операцией, суеверия…

Ну, современные технологии не позволяют иметь свои инструменты. Понимаете, сейчас для каждой манипуляции разработаны определенные приспособления. Это раньше, когда я травматологом работал, каждый врач имел шкаф, в котором лежали отвертки, сделанные на заводе «Салют». Винт в кость той отверткой, которую производила наша промышленность, нельзя было ввернуть, а вывернуть тем более. Мою первую отвертку, копию французской, привез коллега, работавший в Гвинее, бывшей французской колонии. Эту отвертку мой папа отдал в гараже каким-то мастерам, и мне сделали такую же. Она у меня до сих пор хранится как память.

А сейчас уважаемые фирмы делают приличные импланты, которые не ломаются, не скручиваются, на каждое движение хирурга есть свой инструмент. Таковы технологии, такими же инструментами работают хирурги в Швейцарии, в Англии, в Москве и т.д.

– Александр Георгиевич, все-таки Ваша работа – это коллективный труд или есть главнокомандующий?

За все отвечает один человек - хирург. У моего шефа, например, было такое правило, он нам всегда говорил: если вы оперируете и что–то не получается, пишите меня оперирующим хирургом. Даже если он в операционную не входил. К сожалению, хирург не всемогущ, если болезнь такова, что ее нельзя хирургически победить. Это же не вина хирурга, это вина болезни. Но не все больные это понимают. Если что-то складывалось не так, мы писали шефа оперирующим хирургом, и его имя как бы прикрывало нас. Вот что такое, собственно говоря, хирург. Я к этому отношусь так же.

Ну, во–первых, даже когда не я оперирую, я захожу в операционную на все операции. У меня есть заместитель, моя правая рука, который давно самостоятельно работает, прекрасно оперирует, он доктор наук, но так как за клинику отвечаю я, то и не позволяю себе расслабляться. Конечно, на операции главный – это оперирующий хирург, и все должны работать под него, иначе дело не получается.

– Сколько же Вы делаете операций в неделю, когда Вы в клинике, а не в отъезде?

Не много. В неделю от 4 до 6. У нас очень длительные операции, трудоемкие, под микроскопом.

– Я видела, когда к Вам приходила, известных спортсменов в приемном покое. Они, очевидно, особенно подвержены травмам и сразу попадают к Вам?

Спортсмены, конечно, подвержены травмам, но вот что хорошо – современные технологии позволяют им потом оставаться на коне. Есть люди, которые до сих пор продолжают выступать на Олимпийских играх, в сборных играть с большим количеством железа в спине, суставах.

– Когда здравоохранение попало в список федеральных программ, на одной из пресс-конференций куратору Вашей программы вице–премьеру Медведеву попеняли, что, мол, медсестра поликлиники получает зарплату больше, чем нейрохирург. Как Вы считаете, чем вызван такой дисбаланс в оценке труда специалиста?

Вообще это вопрос сложный. Суть его в том, что сестру найти сложно, а врача легко, потому что врач приходит в клинику для профессионального роста. Он начинает делать кандидатскую диссертацию, докторскую, он на это работает, получает практику, обучается новым технологиям. А медсестре что терять? Если ей мало платят, она пойдет в другое учреждение. Сестер найти труднее, поэтому завлечь их можно, только поднимая зарплату. Врачу можно не поднимать. Помните сталинское выражение? «Нормальный врач себе сам заработает». Это не значит, что мы берем взятки. Просто врач заработает другим: технологиями, опытом, положением, степенями всякими...

– Я в Интернете нашла нескольких Аганесовых. Нашла автора учебника английского языка, мастера спорта по конной выездке, краеведа из Красноярского края. Все они Аганесовы. Для армянского слуха несколько русифицированная фамилия. Я бы хотела, чтобы Вы рассказали о своих корнях.

Как папа рассказывал, он из очень большой семьи. Я знаю имя своего прадеда, его звали Мелик, он умер в 110 лет, объезжая собственное стадо на коне. Семья была достаточно зажиточной, жили они в городе Кегермане, в Западной Армении, недалеко от озера Ван. Это город, который был вырезан весь в 1915 году. Отцу было 2 года, когда они в феврале 1915 года, в апогей резни, бежали на Кубань. Отец рассказывал, что, когда он подрос, его послали работать батраком к соседу. Это был такой педагогический момент, который он нам всегда ставил в пример.

Потом отец поступил в Оренбургское летное училище и закончил его с отличием. Но его комиссовали, и тогда он закончил Литинститут, поступил на курсы политруков и пошел на финскую войну, а потом и на Отечественную войну.

На фронт его провезли через Курский вокзал, мимо дома, где жила бабушка, его видно было с путей, которые на Курском вокзале. Вот так его провезли на японскую войну. Потом он долгое время работал в «Красной звезде», возглавлял секцию военной прозы в Союзе писателей СССР, написал три романа, один издать не успел.

– А Ваша мама?

– Мама Людмила Николаевна научный работник ВНИИсинтезбелок. Это институт, который готовил искусственное питание для космонавтов. Она ферментолог.

– Александр Георгиевич, владеете ли Вы армянским языком?

Мы воспитывались как русские люди. Когда мой старший брат родился, отца вызвало командование и спросило: «У тебя жена русская?» – «Русская». – «Вот и пиши ребенка, как русского». Это было сказано в приказном порядке. О том, что я армянин, я узнал впервые, когда меня кто–то классе в четвертом назвал «армяшка – в попе деревяшка». Я пожаловался отцу, он сказал: вернись и дай в морду. Я так и сделал.

Беседу вела

Армила Минасян

Поставьте оценку статье:
5  4  3  2  1    
Всего проголосовало 75 человек

Оставьте свои комментарии

Комментарии можно оставлять только в статьях последнего номера газеты