Возвращение к Арарату

В этом фильме приблизившийся к столетию благополучный Карпис, окруженный любящей семьей, знающий толк в хорошем вине, очень долго не рассказывал сыну о своей фобии: отца его в Дейр-эр-Зоре растерзали собаки. Старик, будучи мальчишкой, бежал от рассвирепевших собак и, скорее всего, не может себе этого простить. Поместье, дорогие вина, прекрасные машины, и все более частое возвращение отца к своим воспоминаниям, которыми он впервые поделился с сыном, когда тому стукнуло сорок. До этого он берег его благополучный мир.

Сюзан Хардалян – обладатель различных дипломов и степеней. Она – бакалавр биологии, педагог, журналист, эксперт по исламскому терроризму. Знает семь языков, четырьмя владеет свободно. Армянский указан среди них как родной. Когда тема разговора усложняется, г-жа Хардалян прибегает к английским терминам – ей так проще.

– Г-жа Хардалян, с чего начался Ваш путь в кинематограф? Вы учились практически всему и могли стать, например, биологом...

– Но этого не случилось. Я занималась расследовательской журналистикой, пыталась проникнуть туда, куда, в общем-то, не пускают. А кинематограф для меня стал сферой более широких выразительных возможностей, нежели письмо. Так что мой приход закономерен. Правда, скандальность расследовательской журналистики продолжилась в кинематографе. В Турции, например, мы снимали скрытой камерой, и на этом нас взяли. Меня вместе со всей командой обвинили в шпионаже в пользу Швеции. Хотя мы снимали про геноцид армян, к которому шведы не имели никакого отношения.

– Шведов интересует армянский геноцид?

– Практически нет. Как понятие оно более или менее известно норвежцам – во времена немецкой оккупации им пришлось узнать холокост. Но в соседней Швеции об этом практически неизвестно, и каждый раз шведы по-новому удивляются отмечаемым норвежцами датам, связанным со Второй мировой войной. Последние полтора века тут царит политический вакуум: ни войн, ни конфликтов. С норвежцами они разделили территории совершенно мирно, и с тех пор им кажется, что любой конфликт имеет полюбовное решение.

Как-то один армянин в шведской компании пытался объяснить, что твой сосед может представлять собой угрозу твоему существованию, и удостоился полного непонимания. Представляете, как сложно было у них пробудить интерес к вещам, основой которых является ненависть и жестокость? Мы пошли от современности. Сначала мы сняли фильм про сектор Газа, и именно эта тема пробудила в шведском обществе интерес к геноциду.

 – Фильм про Газу имел антиизраильскую направленность?

– Нет, конечно. В фильме прозвучали мнения не только арабов, но и израильтян. Но проблему того, как народ, испытавший на себе геноцид, вытесняет другой народ с обжитой им земли, скрыть невозможно. Не было никаких антиизраильских деклараций, но израильский суд запретил наш фильм к показу.

Тогда, в 1985 году, любое заявление на арабо-израильскую тему воспринималось крайне болезненно. Даже в далекой Швеции члены правительства, увидев этот фильм по телевидению в ночь на Рождество, встревожились, стали звонить друг другу и высказывать недоумение по поводу его показа. Против фильма было подано 70 судебных исков. Потом, правда, отношение Швеции и к проблеме стало более сбалансированным. Израиль, кстати, тоже смягчил свое отношение к фильму, недавно сняв запрет на показ фильма.

– В общем-то, да. Это Дэвид Линч, в некоторой степени – Майкл Мур. Достоинство Мура в том, что после долгого затишья он снова сумел сделать кинодокументалистику актуальным жанром. До него было впечатление, что она умирает. Мур умеет задавать с экрана очень острые вопросы, у него очень авторское кино. Несмотря на то, что наш жанр исповедует точность документа, автор в нем, тем не менее, представляет свой мир. И очень многое зависит от того, каков он, этот мир. Более того, документальный кинематограф становится интересен только тогда, когда политические вопросы становятся личной темой автора.

– Сегодня шведская документалистика изобилует новыми именами и новыми подходами. Кто бы мог подумать, что анималистика может стать документальным жанром? Когда нет возможности или права показать лицо персонажа, документалист прибегает к анималистике. И получается замечательно. В Японии, которая является сегодня страной анимации, эта шведская кинематографическая новинка была встречена с восторгом.

– К стыду своему – нет, и тут мы одинаково любезны. Как ни странно, это может быть связано и с глобализацией. Связи растут, коммуникации совершенствуются, выбор увеличивается, но если не хочешь утонуть в информационном потоке, то вынужден ограничиваться какой-либо одной темой. Получаются маленькие островки интересов. Это можно проследить на примере телевидения. Количество телезрителей константно, но телеканалы, чтобы привлечь аудиторию, специализируются на определенных темах. В результате глобальная телеаудитория разбивается на множество мелких, по интересам.

– Нет. Можно выделить европейский кинематограф, но западного, как обобщенного вокруг одинаковых культурных понятий, не существует. Мы весьма сильно отличаемся от американцев. И если Майкл Мур нам понятен, то другие американцы основой жанра считают скорость. Все очень быстро движется, меняется, и нормальному человеку трудно понять, что к чему. Европеец же в своих исследованиях хочет дойти до сути.

– Увы, нет. У них установились условности жанра. Например – каждые 30 секунд менять тему. И тут даже самый продвинутый американец оказывается бессилен. За полминуты можно успеть только принять все так, как вам преподносят. Понять – вряд ли. Американская скорость приводит к тому, что они просто не успевают проникнуть в тему, и потому их восприятие остается поверхностным. В этом году я уже 8 раз была в секторе Газа на съемках. Каждый раз – по 2–3 недели. Туда же приезжают американцы и за 2 дня снимают фильм. Не о чем-нибудь, а о психическом здоровье жителей Газы.

– Давно, счастливо, но за шведом. Мы с ним коллеги. Он преподает – учит, как снимать кино. А я снимаю.

– И в несмешанных – тоже.

– Брак все-таки европейский. У нас только одна дочь, 14 лет. Знает армянский, правда, от меня. Мне бы хотелось, чтобы она знала язык лучше. Но как это сделать – не знаю. Просто учебник ничего не дает. Если в прошлом ребенок в воскресенье ходил в школу или в церковь, то сегодня он проводит воскресенье за компьютером. Может, через этот компьютер его и обучить?

– Наверное, Родина, которую я пытаюсь обрести и стать ее частью. Я часто приезжаю в Армению, но, честно сказать, не совсем понимаю, в чем моя роль. Так же, как ее не понимают и многие другие армяне из диаспоры. Просто давать деньги? Это понятно вначале. Но потом хочется найти свое место, но его не предлагают. Нам нужны совместные проекты, и наши приезды на Родину из ностальгических должны превратиться в деловые. Именно совместные проекты в состоянии крепко связать диаспору и Родину.