Николай Никогосян: «Человек для меня, как театр»

Выдающемуся скульптору, народному художнику СССР Николаю Никогосяну исполнилось 90 лет. Я пришла к нему домой, чтобы взять интервью, как и положено, к юбилею. Меня встретил энергичный человек, который собирался развешивать работы перед открытием выставочного зала, расположенного на 5-м этаже его нового дома-мастерской. «Хорошо, что это ты ко мне пришла, я знаю тебя много лет, помню, как ты села с моей дочерью за одну парту в первом классе». Посмотрев на мой лист с вопросами, сразу отказался на них отвечать. «Кому интересны эти детали? Давай лучше поговорим».

Мой дом

Ты посмотрела мой дом? Видишь, какой он просторный, красивый? Построить дом, в котором будет выставочный зал, где будут стоять мои скульптуры, экспонироваться живопись и графика, куда смогут приходить люди, чтобы постоять, посмотреть, подумать – это была моя мечта.

Без людей – я умираю

Ты говоришь, я гостеприимный?... Это не я. Это во мне проявляется мой народ. Приезжай в Армению. Войди в любой дом. Даже если люди небогатые, стол будет полным. Это обычай. Это в крови. Так жили мои предки. Я люблю людей. Каждый человек для меня, как театр, в нем я вижу драматургию жизни. Я вглядываюсь вглубь него и вижу, как передо мною стоит Мадонна, а этот человек - продолжение античной скульптуры. Я воспринимаю античную скульптуру как выражение свойств живой природы. И в этом она остается вечно современной. Если взглянуть на человека, как в колодец, - сколько в нем сложных сценариев, так не напишет ни один писатель, какие красивые истории, противоречивые сюжеты, сколько страсти… Когда в доме нет людей, я как будто умираю, мне не хватает воздуха, света. Иногда это мешает творчеству. Но многие мои гости становятся моими моделями, я их рисую…

Прежде всего, я, конечно, скульптор. Можно сказать, скульптура – это моя жена, а живопись скорее любовница. Моя родина – страна камня. Мои предки воздвигали из камня храмы, с камнем я всегда чувствовал себя, как с чем-то родным. Это тоже традиция. Русские строили дома из дерева. Меня всегда восхищали дома без единого гвоздя. Я очень ценю деревянные скульптуры, которые блестяще делают русские мастера. Я большую часть жизни живу в России. Но моя стихия – камень.

Я прожил все годы советской власти и скажу откровенно: вначале советские идеи мне безумно нравились. Рабоче-крестьянская страна – разве это плохо?... Все наше творчество 30-х, 40-х годов было заражено советскими идеями. Это были наши убеждения. Мы развивались вместе со страной и отражали ее жизнь в своих произведениях. Но часто так бывает – хорошие идеи уничтожаются. Возьмите Конституцию – сильный, хороший закон. Но не работает…. Художники не могли свободно творить. Самое страшное для мастера – отсутствие свободы. Расскажу тебе, как мы друг друга обманывали. Я для одной выставки сделал скульптуру из камня: старуха в платке, сидящая на земле. И назвал ее «Армянская земля». Работа всем понравилась: и искусствоведам, и скульпторам. Выставку принимали в несколько этапов. И в самом начале решили эту работу убрать. Тогда девочки, которые там работали и очень любили мою «старуху», перед следующей «приемкой» накрыли ее тряпкой. Выставку приняли в целом, тряпку сняли, но работу, чтобы избежать неприятностей, пришлось переименовать – она выставлялась как «Труженица Араратской долины». Противоречивое было время. И, тем не менее, я всегда выражал только свои мысли. Я очень люблю свой портрет Ленина. Это сильная работа, в ней я передал дух нашего времени.

Когда пришел к власти Хрущев, началась оттепель. Словно зима ушла, и мы сняли одежды. Художники, писатели, может быть, сильнее других ощутили на себе эти перемены. Мы были «голодными», слепыми, не знали, как идет жизнь в других странах. Железный занавес не давал возможности увидеть мир. Когда я впервые, уже зрелым художником, увидел Майоля – я был потрясен. Я стоял около него как завороженный…

Но потом я подумал, что работы выдающегося советского скульптора профессора Александра Терентьевича Матвеева, у которого я учился, намного лучше, глубже. Но его никто не знает. Ему не делали выставок, о нем мало писали. Ему не дали того, что он заслужил….

Отсутствие свободы – это страшно, но ее изобилие – тоже не во благо. Когда много свободы – начинается анархия. Живопись стала массовым явлением. Никакой школы никому не нужно. Как будто, чтобы стать художником, нужно только купить холст и краски. Посмотри на мои руки, искусство расползается по миру так же, как я сейчас развожу руками. Только вширь, в стороны и именно поверху расползается….. К великому сожалению, оно не идет вглубь. Все хотят сразу стать гениями, как Ван Гог, Гоген. И никто не задумывается, что только своим адским трудом эти великие мастера добивались высоты. А юные дарования хотят танцевать, гулять и одновременно становиться гениями. Никто не хочет ежедневно кропотливо углубляться в работу. Поэтому и нет результата. Я 30 лет преподавал. Были среди моих учеников и очень талантливые ребята. Но они, прежде всего, искали возможность заработать. Как только выходили за пределы мастерской думали о деньгах. А талант – его нужно растить, как цветок, иначе он умирает. Надо совершенствоваться. Вот я был на выставке Кабакова в Музее изобразительных искусств имени Пушкина. Долго ходил, искал, где же проявится талант. Не нашел. Все безлико, пусто, поверхностно. Нет основы творчества, качества работы. Зачем его так возвысили, не знаю… Современное искусство обесцвечено, оно идет в тупик.

Ты спрашиваешь, есть ли выход? Слишком много выросло сорняка, его надо выкорчевывать, может быть, тогда талант, как редкий дар природы, сможет пробиться к солнцу….

Услышать камень

Почему большинство моих работ и в скульптуре, и в живописи - это портреты? Мне интересно открывать людей. Что такое скульптурный портрет – в первую очередь это характер, это внутренний мир. Во вторую очередь – язык, которым портрет решен, особый скульптурный язык. Иногда камень сам подсказывает, как решить работу. Только его надо услышать, найти свою мелодию. Мне было очень интересно общаться с моими великими современниками – Коненковым, Матвеевым, Фаворским, Сарьяном, Ландау, Капицей, Арцимовичем. Я часто бывал у них в гостях, мы много говорили. У каждого из них была своя сложная жизнь. В своих работах я воплощал то, что глубоко знал. Может быть, мой сын стал физиком, потому что часто со мной посещал их. Грустно, что недавно по телевизору показали мерзкий фильм о Ландау. Вернее, это даже не фильм, просто ерунда. Телевидение, как река, наверху грязь. А все тяжелое осело вниз. До этого никому дела нет….

Язык живописи совсем другой. Здесь все решает сила цвета. Почему я писал мима или арлекина? Я люблю цирк, яркость, многоцветье красок. Мим – это воплощение движения, музыки. У него мало возможности, но он так много может передать, открыть… В Москве я не могу писать пейзажи. Здесь все так серо, однообразно. Почему все армяне жгуче черные?... Такими их создала природа. Мы жили среди ярких сочных красок. Корнями я врос в армянскую землю. Я воспринимаю цвет через Армению. Я практически не пользуюсь белилами, не люблю смешивать краски. Мне нравится писать людей, открывая их мир через чистоту цвета, я так чувствую гармонию жизни.

К сожалению, я незнаком с Сергеем Шойгу, министром по чрезвычайным ситуациям. Я очень хочу написать его портрет. Человек все силы отдает работе. Мало появляется на трибунах, а больше там, где горе. Мне кажется, он уйдет с работы, а все равно опять поедет спасать, если узнает, что где-то беда. Знаешь, чем он отличается от других? Он не пижон. Красиво мыслит, народно мыслит. Если бы выпала судьба его писать – то я воплотил бы в его портрете два начала – силу и терпение.

Сто восемьдесят моих односельчан погибли во время Великой Отечественной войны. В память о них в центре села Шаргар, где я родился, теперь оно называется Налбандян, я поставил памятник «Погибшим воинам». Его видно издалека. Помнишь, знаменитую «Пьету» Микеланджело? Мне казалось очень важным передать преемственность вечной темы. Это памятник-крест, подобный тем, которые в память о погибших по древнему армянскому обычаю вырубали на камнях. Однажды мне позвонил председатель местного колхоза и сказал, что на самом верху памятника свил гнездо аист. Он хотел его уничтожить. Я тогда сказал «Лучше уничтожь памятник, но гнездо не трогай». Аист селится там, где есть жизнь. И это значит, жизнь возрождается. Возрождается через искусство.

Мы начали разговор с моего дома. Но мой дом – это, прежде всего, моя семья, мои дети. Моя жена Этери сегодня мой главный ценитель. Она не специалист в живописи, но я доверяю ее ощущениям, больше чем кому бы то ни было. Детьми своими я горжусь. Давид - физик, доктор наук, работает много лет в Ирландии, Нана – художник, делает гобелены, Мариам – искусствовед, работает в реставрационном центре имени Грабаря, у нее много статей, Гаяна – является главой представительства крупной иностранной компании, Армен занимается световой рекламой в Москве. Но самый дорогой мне человек – моя внучка Тамарик. Тонкая, обаятельная девочка. Увлекается фотографией, уже работает дизайнером. Недавно пришла и говорит: дед, я пришла просто так, хочу с тобой посидеть. Большего мне не надо.