№ 5 (140) Май 2009 года.

От Шуши до Луны, или Проекты без аналогов

Просмотров: 7461

Авет Александрович Тавризов, заслуженный художник России, награжден медалью ордена «За заслуги перед Отечеством». Родился в 1941 г. в Москве, закончил Строгановское училище, оформил более 30 выставок и музеев в России и за рубежом. Сейчас работает над проектом музея Б.Окуджавы в Москве.

– Любой человек придумывает себе биографию. Чтобы было веселее жить. Я родился 2 августа на станции метро «Бауманская»...

– Это вы придумываете?

– Нет, это правда. Я ведь в 41-м году родился. Москву бомбили, и все пошли туда, в бомбоубежище. Мама родила, а утром приехала «скорая», и нас – в роддом. А через 22 дня мы отправились в эвакуацию. До Новосибирска месяц ехали.

Карабах

Аветом звали моего дедушку. Он был карабахский, из Шуши. Считалось, что его отец занимается крестьянским хозяйством, но Бог их знает, чем они там, в горах, промышляли. Дедушку отправили в Москву, в Лазаревскую школу, он закончил три класса – приходит письмо: отец погиб в перестрелке. И Авет возвращается в Карабах, у него там три сестры старшие, их надо кормить-поить и замуж выдавать. Ему уже 15 лет, и он пешком идет в Баку – качать нефть.

В общем, через несколько лет он стал представителем шведской фирмы «Реддавей», поставлявшей нефтяное оборудование. Купил 5 или 6 скважин, сестер выдал замуж, а сам жил скромно, квартиру снимал. В 15-м году они, в чем были, на баржу – и в Саратов, там родня какая-то жила.

Дальше идет сюжет настоящего революционного боевика: Гражданская война, 18-й год, бабушкин брат (он жил в Таганроге) запрягает лошадь, садится на телегу и из Таганрога едет в Саратов – через махновцев, через зеленых, через красных, через белых, через черта-дьявола – и привозит сестру с семьей в Таганрог. Так что мой отец родился в Таганроге, там кончил техникум авиационный и получил назначение в Москву, в КБ Н.Н.Поликарпова.

Москва – школа жизни

И я уже родился в Москве. Мы с папой каждое воскресенье ходили в музей – или в Третьяковку, или в Пушкинский. Или в Музей Революции – там же интересно, оружие всякое, винтовки, подарки Сталину. А Музей Пушкина – он веселый, светлый, и рыцари там, на первом этаже, я их всё лепил. Лоренцо Медичи портрет, наверное, раз десять вылепил. В школе я хулиганил и рисовал, поэтому меня отдали в Суриковское училище. Там тоже с поведением не все гладко было, окончил я в результате обычную школу и пошел в ремесленное. В художественный вуз, я понимал, не поступлю, а в МАИ нужна была комсомольская характеристика. А я не был комсомольцем. Поступил в ПТУ и стал фрезеровщиком. 10 лет на заводе работал, хорошие деньги зарабатывал. МВТУ им. Баумана закончил, на вечернем. А потом вижу: не могу не рисовать. Поступил в Строгановку, выучился на дизайнера: рисунок, промышленность, громадные объемы – мне это интересно.

Пещера на Луне

Распределяют меня на предприятие космической тематики и пытаются засадить писать плакаты. Я говорю: я плакаты делать не буду, дайте мне по специальности работу. И через полтора года мне предлагают проектировать лунную базу. Совершенно серьезно – спроектировать и построить помещение, в котором люди будут жить на Луне.

Я представил: что должен сделать космонавт перед тем, как лететь на эту лунную базу? Он должен запомнить, сохранить любимые места своего детства, любимых людей, книги, все, что он читал, видел – все записать на карту памяти. Чтобы человек был живым – его должны окружать живые люди, родные. Мама с папой. Пушкин и Лермонтов. Собака Тузик и дерево во дворе. Это не физическое приближение к земной жизни, а духовное – мы берем с собой на Луну духовную атмосферу нашей жизни, идеи, дух предметов.

В общем, я четыре года работал с лунной пещерой, после чего меня взял в свою студию дизайнер Евгений Абрамович Розенблюм. Он занимался музеями, он умный человек был, теоретик, я давно к нему просился. Мы с ним сделали Музей книги – выставку в Румянцевском музее – и выставку Блока. И началась работа – одна за другой, очень много. В Музее Революции я сделал 15 выставок, они прошли по всему миру.

Пост № 1

Россию называют литературо-центристской страной. Звание писателя сакрализовано не указом царя и не декретом Cовнаркома – это российская действительность. А литература – ее главное достояние. В 1934 году, когда открывали Государственный литературный музей, это понимали – нигде в мире такого нет.

Последние тридцать пять лет у музея был замечательный директор - Наталья Владимировна Шахалова. В 80 лет она была очаровательной женщиной, нарядно одевалась, четко мыслила, а в разговоре такие шпильки могла завернуть! Музейщики вообще люди консервативные, а вот она была открыта новому. Она в меня поверила – делай все, что хочешь. И я сделал практически все литературные музеи в Москве. И главную экспозицию литературного музея в Нарышкинских палатах. И музеи Л.Толстого, Есенина, Чехова, Музей Серебряного века, музей-усадьбу Остафьево, две выставки по Высоцкому. В Екатеринбурге – Музей Мамина-Сибиряка.

Что такое музей вообще? Хранилище предметов? Пожелтевшие бумажки под стеклом? Шуба, в которой ходил Лев Толстой? Цилиндр Есенина? Каждый музей – это художественная инсталляция, она выражает определенную художественную и философскую идею. Вот недавно созданная экспозиция в Доме Чехова на Кудринской. Переступая его порог, мы попадаем в театр, на спектакль, где должны прожить жизнь его героев, слиться с ними, прочувствовать их переживания и испытать в результате, согласно Аристотелю, катарсис.

Театр начинается с вешалки. Вешалка начинается с зеркала. Зеркало здесь – окно в мир прекрасной чеховской ясности. Стиль модерн, в котором выдержан музей, предполагает динамичный, драматичный, меняющийся мир.

В доме-комоде семья жила с 1886 по 1890 год, но Тавризов стремится спрессовать в экспозиции всю московскую жизнь Чехова: с того момента, как таганрогский гимназист впервые взглянул на город с вокзальной площади, и до того, как известный писатель по доброй воле отправился на каторжный Сахалин.

Взгляд – главный формообразующий элемент чеховской «инсталляции»: он образует некий ритм, задает определенную интонацию. На всех чеховских снимках очень легко найти главного, взгляд – вот что отделяет его от всех, взгляд человека, который за все отвечает, от жизни собственной семьи до жизни каторжников на Сахалине. На втором этаже эта тема интерпретируется как взгляд из окна. Из окна – в мир, на белый свет, на все четыре стороны. Стены, оформленные оконными рамами, являют картины уличной жизни, решенные в духе нарождающегося синематографа. В центре зала устремленный вверх столп света.

Человек, стоящий в центре мира, одинок. Он наблюдает, исследует, постигает мир, но не вступает с ним в диалог. Слово, обращенное к Богу, может быть молитвой, может – песней, храмом или картиной, у Чехова это слово, замолвленное за человека. Непривычный, но убедительный Чехов «дома-комода» на Кудринской.

А вот Музей Серебряного века – один из самых ярких литературных музеев Москвы. Уникальна сама идея – воплотить в музее художественные образы главных поэтических направлений начала ХХ века. Зал символистов полон света, воздуха и тайны.

В зале акмеистов - стеклянная пирамида, бюст Венеры, песок пустыни, «ренессансный» портрет Ларисы Рейснер – все это «археология культуры», все ее пласты, напитавшие поэтов-акмеистов. Желтый цвет, господствующий в зале, – это цвет пустыни, где Гумилев охотился на львов, и желтый сумрак Мандельштама, и круг от лампы желтый у Ахматовой… Настоящим же центром зала является зеркало в углу в черной раме, где таинственным образом отражаются все портреты и переглядываются друг с другом и с посетителями Анненский, Цветаева, Ахматова, Волошин, Пастернак, Есенин…

У футуристов в центре экспозиции оказывается Медный всадник, царь-футурист, который Россию поднял на дыбы. Через Медного всадника, по замыслу художника, проходят две оси: авангардная и классическая. Авангардная – это работы Бурлюка и Гончаровой, Татлина и Малевича; классическая – собрание сочинений Пушкина в издании Брюсова в одном конце зала, стихотворение Блока «Пушкинскому Дому» – в другом.

Так необычные образы этого музея несут информацию не только и не столько научную, сколько художественную, эмоциональную, они дает толчок к продолжению познания, попросту – желание продолжить знакомство. Сюда хорошо приходить в гости. Впрочем, эта особенность всех музеев, оформленных Аветом Тавризовым.

Музей под землей

У меня работы не только в Москве – и в России, и в Европе я оформлял музеи и офисы. Сейчас вместе с дочкой делаю Музей Чижевского в Калуге. А самая любимая моя, самая значительная работа – Музей истории города Норильска. Этого музея нет сейчас. Он ушел в мерзлоту – там подмыло все, растаяло, и он ушел под землю. Наверное, он должен был уйти, этот музей, – просто так ничего не происходит.

Симулякр, или подарки товарищу Сталину

Был такой философ французский, он умер молодым, Жан Бадрийяр. В его учении есть термин «симулякр» – хотя об этом еще Сократ писал. Это такой муляж исторического предмета, которого не было.

Наше время невербальное: раньше философская концепция базировалась на словах, сейчас ею может стать предмет. Вещь. И я хочу дойти до конца и посмотреть, как философская концепция будет воплощаться из предмета в образ. Вот у меня коллекция подарков товарищу Сталину: «Далай-лама и народ Тибета Сталину, стратегу и миротворцу, 1949 год», это – от венгерских рабочих, это – от Католикоса Геворка VI. О каждом предмете я могу долго рассказывать, как он ко мне попал. Их у меня штук тридцать. Они существуют. У них есть история. Есть образ времени. Но на самом деле их сделал я. Это и есть симулякры.

Все умные люди – армяне

Несколько лет назад делал я в Политехническом музее выставку Леонардо да Винчи. И придумал, что он армянин. Это я решил, что я придумал. А тут как раз случилась поездка в Армению, я попал в делегацию. Возили нас на Севан, рестораны там, кюфта, ишхан – никогда ничего подобного не ел! Обратно в Ереван едем на трех автобусах, впереди и сзади милиция, а возле Еревана есть такой откос, из которого берут обсидиан, армянский камень. И я прошу у одного из милиционеров, чтобы остановились у этого откоса, мне нужно три куска обсидиана взять. Объясняю, что делаю выставку про Леонардо да Винчи и обсидиан мне нужен, чтобы доказать, что Леонардо армянин.

Милиционер на меня так посмотрел удивленно: «А это все знают, что он армянин был!»

В биографии Леонардо много белых пятен, есть три года, о которых вообще ничего не известно. Вот в это время он и был в Киликийской Армении. И резню там пережил, спрятался под арбой с маленьким мальчиком. У него же есть «Армянские письма», там все описано.

Мать его звали Катариной – это самое распространенное армянское имя. Не убеждает? Ладно, а почему у него духовник был армянин? А почему он только в армянскую церковь ходил, а не в синагогу, например?.. В Милане однажды попал я в Зала делле Асса, смотрю – роспись Леонардо. Один к одному – узор хачкара! А эмблема его Академии в Милане?.. Тоже хачкар. Он это только в Армении мог увидеть.

Так что армянин Леонардо да Винчи, конечно. Все же умные люди – армяне. И это уже не симулякр, а факт!

Я два раза был в Ереване, и он меня поразил: по ночам молодежь гуляет, окна открыты, люди поют, разговаривают, преступности никакой – все свои! Это единственный город, где я чувствовал себя как дома, каждого человека готов был обнять и расцеловать. Будь моя воля, я бы по всему миру сделал армянские музеи.

Нет такого кусочка на земле, где бы не было армян. А где один армянин – там уже армянская культура. Одну армянскую букву знает человек – это уже культура! Надо создать музей армянской буквы, армянской книги… Через книгу – судьбу народа можно показать.

Карина Зурабова

Поставьте оценку статье:
5  4  3  2  1    
Всего проголосовало 23 человека