Гора, которая с тобой

Варужан начинал как фотохудожник, и весьма успешно. В восьмидесятые, надо сказать, армянская фотографическая школа заметно выделялась на общем фоне советского рабоче-крестьянского фотореализма. С началом перестройки кое-что стало меняться, появились фотографы, работавшие в разных направлениях, в том числе в стиле «ню». Хотя если вглядеться, на этих фотографиях были запечатлены те же доярки, скинувшие с себя одежду. И все же прогресс, пусть на первых порах робкий, имел место и воодушевлял творческую интеллигенцию. В Прибалтике это не выглядело столь же убого по той простой причине, что они выползали за рамки дозволенного еще в годы застоя. Но и в Армении, как я уже сказал, работали очень неплохие фотографы, представляющие самые разные стили и направления. Сегодня иных уж нет, они далече. И Варужан далече. Хотя, помню, твердил, что из Еревана никуда не уедет. Говорил это искренне, потому что любил свой город с его уютными улочками, сквериками, площадями, кафе, со всем тем, что прожито и пережито. С упоением фотографировал старые дворики, деревянные ставни, калитки, ворота, храмы, делал портреты друзей из мира театра и кино, пробовал себя в журналистике. Родители и старшая сестра Варужана, давно обосновавшиеся в Лос-Анджелесе, звали его, он время от времени перелетал через океан, гостил у родных пару недель, потом сломя голову кидался обратно, чем вызывал у друзей и коллег крайнее недоумение. «Да если бы мои жили в Америке!..» – мечтательно вздыхали они. А он обычно отвечал им, что духовный микроклимат Еревана ни на что не променяет. Но, как известно, никогда не говори «никогда». Однажды, уже во второй половине девяностых, приехав из Москвы в Ереван, я позвонил ему и услышал в трубке незнакомый голос. Выяснилось, Варужан продал квартиру, забрал жену и ребенка и переехал в американский филиал ереванского Третьего участка, то бишь в знаменитый Глендель. Да простят меня за такое вольное сравнение гленделяне и гленделянки.

Рассказываю историю Варужана неспроста. Она имеет прямое отношение к его роману, наполовину автобиографическому. Правда, главный герой не фотограф, не журналист, а ученый-физик, по ряду причин ставший неугодным властям. Я понимаю, почему физик. В те годы это была наиболее элитная категория ереванцев и вообще советских людей. Физики много читали, ходили в походы, пели под гитару, весьма удачно шутили, вели себя свободно, непринужденно, перпендикулярно и даже дерзко, в отличие от лириков, то и дело впадавших в депрессию. Была в них какая-то неистребимая романтика. Они легко влюблялись, легко ухаживали за девушками, легко женились и до старости оставались верными наработанным привычкам. Таков герой романа и таков, мне кажется, сам автор. Ну, а женщины, которых он описывает – это просто идеальный, с налетом той же заоблачной романтики, образчик его собственных любовных переживаний. Не знаю, помогает или мешает восприятию образа близкое знакомство с прототипом. Особенно, когда он прикрывается другой профессией и другим именем. Возможно, мешает. Как если бы Отелло на сцене душил Дездемону, а некий сумасшедший зритель вскочил и заорал бы на весь зал: «Так это же мой сосед! Намазался ваксой, думает, не узнаю. Каждый день с женой скандалит, а вечерами спрашивает, молилась ли бедняжка на ночь». Зак, герой романа, мирно уживается с женщинами, трепетно и нежно к ним относится, легко обходит конфликтные ситуации, и только не зависящие от него обстоятельства, вторгающиеся в созданный и тщательно оберегаемый им микромир, могут разрушить их отношения. Но даже в этом случае Зак продолжает любить женщину, беречь и лелеять хрустальную память о ней. Мне лично романтики здесь хватает с лихвой, не хватает разве что психологического копания, резко очерченной неадекватности отношений, непредсказуемой обнаженности чувств. Но это был бы уже другой автор, а не Варужан. В прежние времена, в пору фотографических исканий, и стиль «ню», помнится, его не сильно привлекал. Сделал в этом жанре несколько работ, чтобы не отставать от времени – и баста.

Политическая сторона истории Зака показалась мне менее привлекательной. КГБ, доносы, допросы, аресты – все это вполне могло иметь место, но почему-то возникает ощущение, будто автор здесь отдал дань стандартной западной пропаганде. А вот все, что происходит с Заком в Америке, читано мною с большим интересом. Когда нетипичный человек из одного типового социума попадает в другой, это заставляет задуматься: так ли сильно отличаются государства и народы, и нет ли в наших однозначных плюсах и минусах упрямого желания видеть вещи не такими, какие они есть? Так уж устроен человек: хочет верить, что где-то лучше, уютнее, комфортнее, и в каком-то смысле это может быть правдой. Но чем сложнее личность, тем сложнее его правда. И вместе с тем проще. Пейзаж на одной стороне планеты мало чем отличается от пейзажа на другой ее стороне; один лес похож на другой, одно поле на другое, один дом на другой, одна гора на другую, и твои переживания по поводу конкретного поля, дома и горы зависят от того, что тебя лично связывает с этим полем, с этим домом и с этой горой. Мы так и не узнаем, вернется ли Зак из Америки. Скорее всего, не вернется, потому что нет уже того Еревана, той атмосферы, тех людей, что составляли часть его беспечной молодости. Но так ли важно, где пребывает твое физическое тело? Важнее другое: не проходит и дня, чтобы он не вернулся мысленно – к прожитой жизни, которую не перечеркнешь, и к пережитой любви, которая всегда с тобой.

Руслан Сагабалян