№ 13 (219) Июль (16-31) 2013 года.

Как по-армянски будет «космос»

Просмотров: 8661

Космонавт Александр Серебров – о том, как армяне умудрились побывать на орбите, ни разу туда не слетав

– Жалко мне, что ни один армянин в космос не слетал. Очень я об этом сожалею. Они столько для космоса сделали… – говорит один серьезный мужчина другому.

Что любопытно, произносит эти слова русский. И сожалеет искренне. А его собеседник-армянин вроде кивает, но так, без лишнего трагизма: да ничего, у армян все и без полетов неплохо получилось…

Еще любопытнее, что оба при этом не лукавят и не соблюдают политес. И каждый знает, о чем говорит, не понаслышке.

Первый – летчик-космонавт, Герой Советского Союза, кавалер двух орденов Ленина, ордена Октябрьской революции и множества других наград. 4 полета, 372 суток и 22 часа суммарно на орбите, 10 выходов в открытый космос (рекорд, продержавшийся в Книге Гиннесса целых 4 года). Физик, профессор МФТИ, автор множества научных и популярных трудов и прочая и прочая – Александр Серебров. Крупный, большеголовый, мощный, даром что уже «на пенсии» и космическую эпопею завершил.

Второй – Эдуард Ханян. Крепкий, жилистый, поджарый, тоже уже немолодой, но по-прежнему «в форме». Теннисист, мастер спорта международного класса, человек-легенда армянского, да и не только армянского тенниса.

Один из собеседников четырежды видел землю размером, ну, конечно, не с теннисный мяч, но все-таки небольшой и шарообразной. Мало кому подобное удалось. Серебров из всех землян стал пятьдесят первым таким счастливцем.

Второй смог теннисный мяч вплотную приблизить к звездам – хоть с кавычками слово пиши, хоть без них. Выигрывал турниры, создал буквально с нуля армянскую теннисную школу. Именно с подачи неутомимого, энергичного и деятельного Ханяна космонавты полюбили теннис и даже стали вместе с мастерами мяча и ракетки проводить в Москве знаменитый Турнир им. Гагарина. А Серебров гордится тем, что сумел зазвать на корты в городок космонавтов самого Бориса Ельцина, а с ним и массу vip-персон. Это принесло своего рода «профит»: например, темную Хованскую улицу через пару недель обставили яркими фонарями, чего до той поры добиться никак не удавалось. Да и многое другое появилось как по волшебству.

Впрочем, первые лица страны всегда считали для себя лестной дружбу с космонавтами. А космонавты всегда любили спорт – даже входили в руководство различных спортивных федераций… И по любви был союз, и «чтоб вопросы было проще решать». Симбиоз в действии.

Приход журналиста прерывает беседу в формате «вечер воспоминаний». Разговор шел о том, как «сборная СССР по космосу» из инженеров, членов отряда космонавтов проходила тренировки на олимпийской базе в Цахкадзоре. И как там было красиво, несмотря на влепленный прямо в пейзаж цементный завод, который сейчас, к счастью, закрыли. И как славно было космонавтам совершать полеты на горных лыжах с цахкадзорских склонов 2200 м высотой, пробовать в гостях у друзей ароматный хаш («мы от этого запаха просто с ума сходили!»). Вообще, какой яркой, азартной и насыщенной, хоть и достаточно сложной, была тогда жизнь. Серебров осторожно спрашивает Ханяна, «осталось ли там сейчас хоть что-то», облегченно вздыхает, услышав, что все цело, база работает, а Цахкадзор по-прежнему полон и туристов, и спортсменов.

Разговор переходит в другое русло – присутствие «третьего лица» явно располагает к обобщениям:

– Армянский характер я представляю себе в трех «картинках», как в трех частях триптиха, – отвлекается Серебров от чисто курортно-спортивной темы. – С какого начать? Давайте с самого давнего. Первое мое впечатление об армянских ребятах сложилось в 1971 году, когда я был еще аспирантом легендарного Физтеха (МФТИ) и мы поехали в стройотряд на Сахалин. Вот там-то, на СахалинЕ (местные жители ударение ставят только так), вместе с нами работал стройотряд из Армении. Они приезжали в апреле, человек пятнадцать, брали в аренду грузовой «газик» – и вкалывали с утра до ночи, пока в воздухе не начинали летать «белые мухи», то есть до октября – ноября. Строили все, я удивлялся их работоспособности. Причем у них никогда не было конфликтов ни с властями, ни с населением, ни с другими стройотрядами. Мы с ними дружили. Они нас даже научили готовить из свинины на редкость вкусные штуки – как вспомню эти жареные свиные уши…

Вторая часть моего армянского триптиха – научная. Был недалеко от Гарни Институт космической астрономии под руководством академика Григора Гурзадяна. И хотя с ним лично я встречался лишь однажды, с армянскими астрофизиками мы работали очень много – и на Земле, и на орбите, где использовали их разработки. Например, ультрафиолетовый телескоп «Глазар» – «Глаз армян» мы его называли. Разрабатывал его целый коллектив – и армяне, и русские ребята: Крмоян, Захарян, Кашин, Гаспарян и другие, я сейчас даже все фамилии-то не вспомню.

Этот телескоп (а использовали его на орбите один за другим несколько космических экипажей, и наш в том числе) позволил сделать несколько очень важных открытий в сфере астрофизики. А мы непосредственно участвовали в разработке. Мы же должны были менять в нем специальные кассеты с фотопленкой и доставлять их потом на Землю и по своему опыту работы в космосе советовали, как это удобнее и лучше сделать. Что тут сказать – ученые там, в Гарни, были высочайшего международного уровня. Я все-таки первый физик на орбитальной станции и в данном случае могу говорить со знанием дела. До сих пор вспоминаю их с теплым чувством, работать с ними для меня было очень интересно.

Третья часть нашего триптиха – культурная. Причем во всех проявлениях: от застолья до древних манускриптов. Когда мы приехали в Армению, у нас настало некоторое «послабление режима» – можно было позволить себе «рюмку пива» и чего-то покрепче. Но ни одного пьяного не было ни с одной стороны! Культура застолья не позволяла. Зато я с наслаждением вспоминаю, как однажды за столом красиво, умно, артистично пикировались грузин, профессор медицины, врач нашей группы Леван Стажадзе и знаменитый летчик-испытатель, герой Великой Отечественной армянин Константин Малхасян. Никакой КВН и рядом не стоял! Это было такое шоу, такие экспромты – одновременно острые и уважительные к собеседнику и абсолютно блестящие по исполнению.

Но если серьезно, то самым сильным потрясением для меня в Армении стал Матенадаран с его библиотекой. И биография Месропа Маштоца. Кем был этот человек для нас всех, а не только для армян, выражается одним словом – Учитель. Мы смотрели на древние манускрипты, не имея, конечно, права к ним прикоснуться, с совершенно особым чувством. Да и сам Ереван, когда глядишь на него с холма, со ступеней Матенадарана, – замечательный город. Мне особенно нравится то, что построен он из розового туфа, а не из серого камня или бетона безликого… Розовый цвет теплый, он даже как-то умиляет. Вот если бы еще водители в Ереване хоть с каким-то «умилением» соблюдали правила, совсем было бы хорошо. Но нам объяснили местные порядки: «Запорожец» уступает всем, «Жигули» уступают «Волге», а «Чайке» уступают все, какой бы свет ни горел на светофоре! Вот и все ПДД. Ну нет в мире совершенства, что поделать.

Культура Армении – тема вообще-то бесконечная. Я вспоминаю, как три раза побывал в Эчмиадзине. И один из этих визитов был отмечен тем, что меня почему-то избрал своим собеседником Католикос всех армян Вазген I. До сих пор не знаю, почему, рядом были и дважды Герои Советского Союза, и знаменитости… Но мне по-настоящему повезло, и я имел с Католикосом 20-минутную беседу. Говорили по-русски, он прекрасно на нем изъяснялся. И это было очень красиво и очень достойно. Просто беседа о непреходящих ценностях, о том, как надо жить, что делать, чем должен довольствоваться человек... Причем у него не было ни малейших притязаний на величие, он держался просто и естественно… Такие вещи врезаются в память.

Ну, а четвертая часть …

– Тогда уже и не триптих...

– Ну, неважно. Пусть будет что угодно. Эта четвертая часть – спортивная. Тот самый Цахкадзор, где мы тренировались перед полетами и проходили реабилитацию после них (помню, Геннадий Стрекалов был еще ослаблен после своего полета в космос, катался он на «широких ногах», но с неменьшим удовольствием, чем все остальные). Все было по-настоящему здорово организовано. Разве что ванную сделали, как сами они говорили, «по-армянски»: в синем кране горячая вода, а в красном – холодная. Но все остальное было на высоте, в прямом и переносном смысле!

Дальше разговор вновь сворачивает на то, о чем Серебров с Ханяном говорили вначале, а еще о спорте и его руководстве, о первых лицах страны и их причудах, о Ельцине – Коржакове – элите 90-х, о том, насколько умная игра – настоящий теннис и что значит играть в него в полную силу… Да и вообще, если в полную силу не играть, зачем тогда на корт и куда угодно выходить?

Учитывая, что поддавками никто из присутствующих не увлекался и жил всегда «на полную катушку», грех не встрять с вопросами.

– Александр Александрович, смотрите, вы чем только в жизни не занимались! И фигурным катанием в юности, и лыжами, и теннисом. Вас в юности в кино сниматься звали, вы работали вожатым в «Орленке», пробовались в кино. И в физике вы тоже брались сразу за несколько сложнейших тем. В отряд космонавтов поступили… Я не говорю про ваши орбитальные эксперименты, изобретения и прочее, от «космической сауны» до сверхчистых кристаллов. Книги пишете, вот недавно вышло переиздание, телепередачи вели… Но ведь считается, что «серьезный человек» должен выбрать в жизни одну цель и идти к ней строго и прямо. Вас никогда не упрекали, что вы разбрасываетесь?

– А я не разбрасывался. Это все друг друга дополняло, а не рассеивало внимание. Даже «Орленок». Во-первых, там была смена победителей физической олимпиады СССР, так что работал я «в интересах Физтеха». А во-вторых, я там свою будущую жену встретил! Она 21 год танцевала в ансамбле Игоря Моисеева и туда приехала совсем молодой с группой ребят, у которых была художественным руководителем…

А к космосу я как раз шел целенаправленно. Еще со школы. В 1957 году я жил в городе Кирове. И вот возвращаемся мы с моим тренером Брежневым Николаем Александровичем с вечерней тренировки по фигурному катанию. Искусственного льда тогда не было, лед в трещинах, прыгал я много и падал соответственно тоже, все болит… Мы идем, и тренер говорит: смотрите, вот звездочка летит… А я перед этим перечитал всего Беляева, Жюля Верна… Надо же, говорю. Хорошо бы туда попасть!

Еще через год я встретился с одним парнем, студентом Физтеха. И он рассказал, что там есть особенный факультет, его студенты свои ракеты запускают, а на 4-м курсе курсовая работа – самостоятельный полет на самолете. В Долгопрудном тогда и правда был небольшой грунтовый аэродром, туда даже сажал свой сверхзвуковой Миг-19 заслуженный летчик-испытатель, ас номер один Анохин… Теперь-то там все элитными домами застроили, нет аэродрома…

В общем, я с первого раза поступил на аэромеханический факультет и дальше шел к своей цели не сворачивая. Кстати, медицинский отбор проходил с одним парнем-армянином, Гургеном Иваняном. Хороший был парень. Храпел только здорово. И домой меня к себе пригласил, напоил чачей с бастурмой, а когда я вернулся в Москву, меня сразу выдернули на медосмотр… в общем, пришлось все анализы пересдавать, сами понимаете, что у меня в крови творилось. Гургена все-таки не взяли, а жаль. Я уже говорил – вообще мне очень жалко, что ни один армянин так и не попал в космос. Мы делали общее дело, и их вклад был очень велик…

А сейчас все, по сути, рухнуло, и непонятно, что делать, и руководят нами «ботаники»… Но это долгий и грустный разговор.

Так вот для меня все было решено именно в тот момент, когда мой тренер Брежнев показал мне эту летящую звезду. И дальше надо было просто не сбиваться с курса. Никаких разбрасываний. Только «широта кругозора».

– С вас началась вторая полусотня тех, кто осваивал космос, – вы полетели 51-м. И были в числе первых гражданских, а не военных космонавтов – ученых, исследователей. Трудно ли было находить общий язык с военными коллегами? Был между вами некий барьер?

– Да, я пятьдесят первый. У меня и номер на машине 051, и все документы с этими цифрами… Барьера, о котором вы говорите, лично у меня не было. Мне повезло с первым командиром, Леонидом Поповым. Он, наоборот, всячески меня поддерживал. Да и на других своих командиров – Владимира Титова, Александра Викторенко, Василия Циблиева – пожаловаться не могу. Саша Викторенко вообще умница редкостный, если бы он хотел, мог бы защититься и получить кандидатскую степень. Хотя не скрою – когда я стал спрашивать, почему Попову никак не присвоят первую категорию, меня один из коллег оборвал – мол, ты чего военных хвалишь? Было, конечно, соперничество, как не быть. Какое там «негласное» – самое настоящее!

Видите ли, когда человека воспитывают только в ЦПК (Центре подготовки космонавтов) – это одно дело. А когда ты проходишь «школу» еще и в цехах – на заводе Хруничева, в НПО им. Лавочкина и так далее, это совсем другое. И если у тебя за спиной собственные научные исследования и ты способен провести на орбите такие эксперименты, которые никому и не снились, ты тоже имеешь другой «вес» даже в невесомости. Но в экипаже все дополняют друг друга, и тут важно, чтобы люди умели между собой взаимодействовать. Первое условие, главная страховка от любых конфликтов – когда люди уважают и свою работу, и работу товарища. У меня, сразу скажу, на этой почве трений никогда не было. Но я, кстати, всегда выступал за то, чтобы мы все проходили через «цехи», участвовали в разработках. Считаю неправильным, что теперь нет этого «дня в КБ», а подготовка идет только в ЦПК. Когда мы перед полетом общались с проектировщиками МИРов (магнитоизмерительных регистраторов), то сами советовали, где какую защелку сделать… В итоге на орбите нам на это отводилось полтора часа, а мы все сделали за 15 минут! Это та самая техническая грамотность, которую тебе «никакой поп не даст».

– Вы застали космонавтов первой волны, второй и нынешней, третьей. Чем они друг от друга отличаются?

– Из первого отряда космонавтов я знаю нескольких человек. Германа Титова, с которым ходил на медвежью охоту, Павла Поповича, которого любил душевно (и его вторая жена нам до сих пор сало из Днепропетровска привозит), и Горбатко Виктора Васильевича. Ему скоро 80, он из первой шестерки. Они герои и люди замечательные. Но к космосу тогда отношение было другим: для первых космонавтов важно было взлететь, выполнить команды – и в сущности все.

Вторая смена – космонавты вроде Джанибекова, Гречко и другие – уже думали, зачем они в космосе. Они многое стали делать с учетом своей индивидуальности, не по шаблонам. Третьи – такие, как я – в космос принесли что-то свое: научные идеи, разработки, долгосрочные проекты, которые начинались на Земле задолго до полета. Я лично горжусь тем, что мне удалось вырастить абсолютно идентичные кристаллы арсенида галлия, которые невозможно получить на Земле, я исследовал физику жидкости в невесомости, получил сверхчистые протеины на орбите… Мои коллеги тоже мощными усилиями двигали вперед не только космические исследования, но и науку в целом.

А теперешние космонавты – я их не очень понимаю. Мы мало общаемся. Цепь оказалась разорванной. Но мне кажется, их «перегрузили», они попали в жернова этой слишком интенсивной подготовки, но не могут уловить, в чем же глубинный смысл того, что делается…

– А есть какие-то мифы или досужие рассуждения о космонавтах, которые вам неприятны или, наоборот, нравятся?

Серебров в ответ мрачнеет. И недобро поглядывая, чеканит: «Больше всего меня раздражает непрофессионализм, невоспитанность и техническая необразованность журналистов!» Ну, в этом он не одинок… Но и мне мяч не отбить через сетку нельзя, пусть даже в аут. А слесари-сборщики, интересуюсь, не раздражают? Среди них тоже не все воспитанные и умелые… Оказывается, вопрос попадает в точку. Козни журналистов забыты:

– А вот это вопрос к Михаилу Сергеевичу Горбачеву! Никогда ему не прощу то, что при нем был уничтожен институт военпредов – военных приемщиков. Которые все проверяли до последнего, все! А их упразднили. И в результате я отцепился от станции…

Речь идет о случае, который мог стать для космонавта Сереброва концом всей его биографии: при выходе в открытый космос оторвался один из крепежей, и космонавта стало относить от корабля. Если бы он не сумел каким-то чудом уцепиться за антенну и снова вернуться к станции… Лучше об этом не думать.

– Страшно было?

– Это длилось секунд пять. Кому-то хватило бы, чтоб в штаны наложить, – говорит Серебров без тени политкорректности. – Но докладываю вам, что со мной этого не случилось. Мне страшно не было, я решал, как выйти из ситуации. И решил. Но это не значит, что я готов такие вещи прощать…

Серебров может долго и в подробностях рассказывать о космосе интереснейшие вещи. У него об этом даже вышла в соавторстве с японцем Дайсаку Икеда научно-популярная книга «Космос. Земля. Человек. Диалоги», которая была недавно переиздана, жаль только, в России мизерным тиражом. Александр Серебров по собственному опыту знает, как действует на человека длительный полет, что происходит при этом с мыслительными процессами, если учесть, что идут они в мозгу под влиянием электромагнитных импульсов и в сильно измененном электромагнитном поле корабля при перенасыщении клеток электролитом – кровью... Он понимает, как строятся взаимоотношения людей в экипаже, что должна и чего не должна делать группа психподдержки и те, кто руководит полетом с Земли. Например, задерживать ответы на вопросы космонавтов «до следующей смены» или впадать в бюрократическую рутину. Он честно говорит о том, как сложно космонавту уже после полета сохранить нормальную, адекватную оценку всего, что происходит с ним и вокруг него. Но безотносительно ко всему личному – как обидно и горько людям, которые всю жизнь отдали космосу, видеть, что отношение к нему стало совсем иным, чем прежде. Не за себя обидно, состоявшегося, увенчанного наградами и всего достигшего. Обидно «за державу», как в культовом фильме «Белое солнце пустыни», который космонавты по традиции всегда смотрят перед полетом. «И я смотрел всегда, даже когда дублером был шесть лет подряд, с 1983 по 1989 год», – замечает Серебров.

– Но, может, лучше «не заводить баркас», если космос становится для нас слишком сложен? Может, человечество уже своего потолка достигло в освоении Вселенной?

– Нет. Космос дает нам в несколько тысяч раз больше энергии, чем нам надо. И уперлись мы не в потолок, а в деньги. Ради них мы изменили климат и здоровье людей, забыли, что мы едины с природой, потому что и космос, и мы – ее часть… Я из другого поколения, которое меряет вещи другими мерками. Смешно сказать, но я только несколько лет назад узнал, что «бабло» – это деньги. Раньше я думал, что это какой-то отдельный вид женщин…

Нас губит безответственность, а добивает безграмотность. Знаете, когда меня девочка-журналист с телевидения спрашивает «а как вас представить?», мне просто смешно. Но когда все вопросы на том же ТВ касаются лишь того, «можно ли в космосе заниматься сексом» и никого не волнует, что серьезного и важного космос может дать нам, а мы ему – это уже катастрофа. И ведь глупость такая не одним юным дикторшам (ненавижу слово «телеведущим») свойственна!

Поймите, мне не столько обидно, сколько жаль – мы могли бы сделать гораздо больше, чем уже достигли. Поэтому я с огромным уважением отношусь к писателям-фантастам, даже если в литературном отношении их книги не самые лучшие. Но они единственные сейчас, кто пытается – кроме космонавтов – «заглянуть за горизонт». Такое впечатление, что всем остальным это просто не надо… Но почему?

Космонавту Сереброву легче в космос четыре раза слетать, чем ответить на этот простой вопрос. Он и не отвечает.

Екатерина Добрынина, специально для «Ноева Ковчега»

Поставьте оценку статье:
5  4  3  2  1    
Всего проголосовало 49 человек

Оставьте свои комментарии

Комментарии можно оставлять только в статьях последнего номера газеты