Сирийское «домино»

Тогдашний лидер США имел в виду, что если какая-либо страна региона вдруг окажется в коммунистическом лагере, то за ней быстро последуют и ее соседи. В газетах того времени можно было встретить рисунки, подтверждающие выводы Эйзенхауэра. Карточка с надписью «Китай» падает и влечет за собой падение Кореи, Вьетнама и Лаоса. И так вплоть до Австралии и островов Океании.

Во многом «теория домино» была применена для легитимации военной интервенции США во Вьетнаме. После внушительного поражения Вашингтона в Юго-Восточной Азии (а также получения солидной порции доказательств того, что распространение тех или иных идей не похоже на вирус, а Индия или Малайзия не выглядят, как Корея или Китай) данная концепция вышла из моды. Впрочем, ее некоторая реабилитация (правда, применительно к странам Латинской Америки) произошла в период двух легислатур 40-го президента США Рональда Рейгана.

При этом стоит отметить, что и в случае с Юго-Восточной Азией, и с Латинской Америкой американские политики стремились к реализации единой стратегической цели: недопущение распространения революционных идей и практик и защита «старого мира» от наступления «мира нового». Закончилась «холодная война», и коммунистическая угроза для США и их союзников сдана в архив. Много с тех пор изменилось, однако практика военно-политических интервенций не ушла в прошлое. Напротив, с исчезновением биполярного мира, Советского Союза и Варшавского договора, минимизацией угрозы открытого ядерного конфликта двух сверхдержав возможности для вмешательства во внутренние дела и конфликты со стороны мирового гегемона – США – значительно возросли. Фактор сдерживания уже не имеет былого значения. При этом стоит обратить внимание на некоторые принципиальные изменения методологических подходов к интервенции. В сегодняшнем мире американцы и их союзники готовы не столько сдерживать революции и охранять старый порядок, сколько помогать радикальным переменам. При этом на первый план вышли не прагматические резоны и национальные интересы, а идеологические соображения. Тренд борьбы за коммунизм во всем мире сменился борьбой за продвижение демократии (кстати сказать, в весьма неясном ее понимании).

И наиболее яркая иллюстрация этих изменений – политика последнего десятилетия на Ближнем Востоке. Ее целью провозглашается демократизация региона, что видится в качестве универсальной «отмычки» для решения всех острых проблем в этой части мира. В 2006 году во время своего визита в Израиль тогдашний американский госсекретарь Кондолиза Райс использовала словосочетание «Новый Ближний Восток», получившее затем широкое распространение в аналитических докладах, газетных и журнальных публикациях. Ради строительства «Нового Ближнего Востока» США и их союзники предприняли несколько интервенций. Однако к заявленным целям (демократизация, укрепление прозападных настроений местного населения) ни одна из них не привела. Напротив, серия вторжений под знаменем поддержки свободы вызывает в памяти пресловутую «теорию домино». С той лишь разницей, что речь идет не о погружении ближневосточных стран в коммунистическую бездну, а о расползании нестабильности посредством разрушения не просто светской государственности, а государственности как таковой, а также этнической и конфессиональной фрагментации. Вместо более или менее предсказуемых светских авторитарных диктатур на арену выходят радикальные группировки, террористические сети, не способные к гармонизации имеющегося хаоса.

Разрушение режима Саддама Хусейна в Ираке привело не только к свержению диктатора (что можно было бы оправдать), но и к фактическому разрушению страны, разделению ее на три части (шиитскую, суннитскую и курдскую). Не говоря уже об усилении в шиитской ее части позиций Ирана (вот он, геополитический парадокс!) и почти ежедневных террористических атаках. Во многом по схожему сценарию развивалась ситуация в Ливии, где на практике поражение другого авторитарного лидера – Муамара Каддафи – привело к «афганизации» страны. Известный американский востоковед, профессор городского университета Нью-Йорка Раджан Менон прекрасно описал ситуацию в этой стране в своей статье с «говорящим» заголовком «Правление милиций в Ливии». По его словам, знаковое убийство американских дипломатов в Бенгази (включая и посла Кристофера Стивенса) показало, что основной проблемой страны после свержения Каддафи стало «физическое выживание» тех, кто находится на ее территории. Естественно, говорить о торжестве демократических ценностей в этой ситуации не приходится. Зато налицо укрепление радикальных исламистов и распространение их влияния в других африканских государствах (Мали).

Отдельная статья – Египет, крупнейшая страна Ближнего Востока, еще недавно рассматриваемая в качестве едва ли не образца т.н. «арабской весны». Сначала официальный Вашингтон потребовал ухода Хосни Мубарака – пожалуй, самого последовательного американского союзника в регионе после Израиля, в результате чего дорога к власти была открыта для исламистов (и известные «Братья-мусульмане» – это лишь верхняя часть айсберга, скрывающая более радикальные настроения). Их недолгое правление спровоцировало масштабную политическую поляризацию, трения с Израилем (вопрос о пересмотре кэмп-дэвидских соглашений встал в актуальную повестку дня) и в конечном итоге военный переворот. Вряд ли нынешний режим в Каире можно считать намного более демократическим, чем он был во время долгого правления Мубарака. И это притом что обострились противоречия между мусульманами и коптами-христианами, сторонниками светской модели и исламского государства. Они сопровождаются регулярными погромами и столкновениями.

В конце лета – начале осени 2013 года ситуация в Сирии подошла к крайней точке. С самого начала гражданского конфликта в этой стране угроза военной интервенции не была столь высока. Впрочем, если говорить о вмешательстве во внутреннее противоборство в Сирии, то по факту оно уже идет. Свою заинтересованность в уходе президента Башара Асада не скрывают Катар, Саудовская Аравия, Турция, равно как и свое участие в конфликте (в той или иной форме) на стороне его противников. Однако вмешательство США и их европейских союзников может поставить точку в личной судьбе сирийского лидера.

Но кто сказал, что проблема Сирии – это определение перспектив Асада-младшего? Было бы крайним упрощенчеством сводить сирийский вопрос и к спорам относительно того, кто первым применил химическое оружие. Вне зависимости от этого сюжета Сирия переполнена проблемами как конфессионального, так и этнического характера. И хотя 90% населения там составляют арабы, наличие 9% курдов – этнополитический сюжет, от которого невозможно отмахнуться, учитывая хотя бы географическое положение страны (границы с Турцией, Ираком). Не говоря уже о том, что «курдский вопрос» уже много лет имеет транснациональный характер, на территории Ирака де-факто существует собственный национальный очаг, а для Турции данная проблема без всякого преувеличения является вопросом о состоятельности ее как государства. То же касается и религиозного состава. Несмотря на подавляющее численное превосходство мусульман-суннитов, в стране, по разным оценкам, живет от 10 до 15% алавитов, к которым принадлежит и президент Асад, и его семья, и ближайшие сподвижники. Добавим к этому исторический опыт – попытки создания самостоятельного алавитского государства в Латакии в 1920-1930-х гг. и гражданскую войну (т.н. «исламское восстание») 1976-1982 гг., в которой сунниты и алавиты уже сталкивались, а «резня в Хаме» 1982 года стала кульминацией взаимного ожесточения и отталкивания. Начиная с 2003 года в стране увеличилось количество шиитов, а стратегическая кооперация Дамаска и Тегерана также повышает значение «шиитского фактора». Не стоит сбрасывать со счетов также христиан (они составляют порядка 10% населения) и друзов (около 3%), по поводу идентичности которых ведутся споры и нет единого мнения. Как бы то ни было, а окончательная ломка обручей, скрепляющих в единое целое этот кипящий котел, способна не успокоить ситуацию, а вывести нестабильность на новый виток. Ведь нанесение ракетно-бомбовых ударов и даже наземная операция не в состоянии решить глубинные системные проблемы, имеющиеся в Сирии.

Сегодня каждому, кто наблюдает за развитием событий в этой ближневосточной стране, очевидно: государства в прежнем виде (до 2011 года) уже не будет. Но также очевидно и то, что его окончательный слом способен усилить «эффект домино» не только на Ближнем Востоке, но и в соседних регионах, в частности на Большом Кавказе. По словам начальника штаба иранских вооруженных сил Хасана Фирузабади (а Тегеран является стратегическим союзником Дамаска, рассматривающим удар по этой стране как прямой вызов своим национальным интересам), американское вмешательство в сирийский конфликт будет чревато для России утратой ее позиций в Кавказском регионе.

Понятное дело, слова высокопоставленного иранского военного содержат в себе известную долю алармизма. Но есть ли в них рациональное зерно, которое стоит принимать во внимание при рассмотрении возможных последствий сирийского «домино» для Кавказа?

Начнем с того, что Кавказский регион (по обе стороны хребта) перегружен как неразрешенными, так и латентными конфликтами. Многие страны региона и их соседи не имеют между собой дипломатических отношений (Армения – Азербайджан, Армения – Турция, Россия – Грузия), зато по количеству де-факто образований Большой Кавказ даст фору любой части Евразии. И оспоренный суверенитет, и оспоренные границы создают основу для возможных интервенций. В особенности тогда, когда роль ООН стремительно падает и подвергается инфляции, а фактор ядерного сдерживания к конфликтам малой интенсивности слабо применим. И если сегодня в Абхазии и в Южной Осетии установился некий силовой паритет (российские военные базы компенсируются грузинским сотрудничеством с НАТО и участием в его операциях), то Нагорный Карабах оставляет немалое пространство для дискуссий о том, чтобы ускорить разрешение конфликта. Не зря же время от времени в экспертных кругах обсуждается идея «силового арбитража».

Не стоит забывать и о том, что относительно нагорно-карабахского конфликта присутствует некоторый «эффект усталости» и желание поскорее «закрыть тему». В сирийском контексте интенсивно обсуждается роль Турции и ее участие в интервенции. Таким образом, может быть создан дополнительный прецедент. И никто не даст гарантий, что такое участие подтолкнет Анкару к более активным действиям по поддержке интересов своего стратегического союзника – Баку. Впрочем, это же может создать немалую напряженность в отношениях с Москвой, которая, как и Пекин, относится к практике интервенций отрицательно. И такое охлаждение может существенно повлиять и на общий расклад на Южном Кавказе. Таким образом, расширение практики интервенций без мандата ООН и на основе не столько стратегических, сколько идеологических резонов опасно тем, что может приводить к укреплению зависимости от упрощенчества. Возникает соблазн не развязать, а разрубить одним махом сложнейший этнополитический узел. И если у США на первом плане оказываются идеологические соображения, то союзники Вашингтона из арабского мира или из Турции мыслят приземленно и не упустят возможной выгоды. Но свои интересы на Кавказе есть и у Ирана, с опасением наблюдающего за израильско-азербайджанской кооперацией и энергетическим партнерством Баку с Западом. Вовлечение Ирана в конфликт чревато не только сворачиванием возможной «перезагрузки», обозначившейся после победы на президентских выборах «либерала» Хасана Роухани, но и трениями между Тегераном и Баку.

Но «сирийская проблема» важна и при рассмотрении не только геополитических, но и религиозно-политических раскладов на Большом Кавказе. Ни для кого не является секретом активное вовлечение исламистов в борьбу против Башара Асада. Крах еще одной светской крепости приведет к усилению радикалов, для которых и Россия, и Грузия, и Азербайджан с Арменией являются противниками. Кто-то в большей степени (как Москва, покровительствующая официальному Дамаску), а кто-то в меньшей. И какими бы жестокими ни выглядели действия Хафеза Асада в конце 1970-х – начале 1980-х годов, а сегодня – политика его сына Башара, надо понимать, что в Сирии коридор возможностей крайне узок. Никто не даст гарантии того, что на смену диктатуре алавитского меньшинства придут демократы, а не радикальные исламисты, которые могут просто воспользоваться создавшимся вакуумом власти. Об этом, кстати, задумываются и в Вашингтоне. Так, по словам сенатора Рэнда Пола, «война в Сирии не имеет четкой связи с вопросом национальной безопасности США, и победа любой из сторон там не обязательно приведет к власти людей, дружелюбно настроенных к Соединенным Штатам». И даже директор национальной разведки США Джеймс Клэппер указывал на то, что в рядах разношерстной и раздробленной сирийской оппозиции присутствуют боевики «Аль-Каиды», а ко многим терактам в Сирии прямое отношение имеет иракское отделение этой организации.

В любом случае развитие сирийской истории по негативному сценарию увеличивает риски и непредсказуемость как на региональном, так и на международном уровне. Никто не даст гарантий, что «эффект домино» не получит свое дальнейшее распространение. Впрочем, проблема Сирии уже давно переросла рамки ближневосточной тематики. Ситуация там со всей жесткостью и очевидностью ставит вопрос о сочетании прагматизма и идеологии, дееспособности международных институтов и международного права, качественном арбитраже по разрешению гражданских конфликтов и цене интервенции. Даже если она оправдывается высшими целями демократии, справедливости и соблюдения прав человека.

Сергей Маркедонов, приглашенный научный сотрудник Центра стратегических и международных исследований (США), обозреватель газеты «Ноев Ковчег»