Жан Казанджян: Нам надо научиться жить в радости

Жан Казанджян родом из Мусалера – того самого места, где расположена знаменитая гора Муса-Даг, на которой в 1915 году армяне мужественно держали самооборону против турок, пока их не спас французский военный корабль… Семья Казанджяна успела убежать из Турции, поселившись сначала в Эфиопии, а затем в Ливане. Там прошли детство и юность будущего художника. Во Франции, погрузившись в богемную атмосферу Парижа и общаясь с выдающимися представителями мира искусства – Жаном Гарзу и Леоном Тутунджяном, Фрэнсисом Бэконом, Максом Эрнстом, – он стал искать свой стиль в арт-пространстве и, найдя свою концептуальную модель мира, стал узнаваем.

– Маэстро, в свое время, серьезно занимаясь архитектурой и дизайном, Вы получили степень магистра в ENSAD (Высшей национальной школе декоративных искусств) в Париже. Как же Вы пришли к пластическим трансформациям в живописи?

– Изначально я вообще не собирался иметь дело с искусством. Не поверите, но мне прочили будущее врача. Но во время вступительного экзамена в медицинскую школу я вдруг передумал – встал и вышел из аудитории, и был таков. Поступив в Бейрутскую академию изящных искусств, я только в зрелом возрасте всерьез стал заниматься живописью. До этого же я пробовал себя дизайнером интерьеров – проектировал фасады зданий во Франции и в Ливане, и даже магазины в Париже…

– А на трехмерные картины Вас, должно быть, сподвигли эксперименты в киноискусстве?

– Мы привыкли ко всему в искусстве, пронять нас уже практически нечем. Что же касается кино, то оно для меня обладает больше эффектом рентгена. Оно высвечивает в человеке скрытое, сокровенное. Кино – это тоже своего рода живопись. Но, тем не менее, на «экранную живопись» меня потянуло после приобщения к творчеству Клода Моне. Меня, как магнитом, захватили его пейзажи – в них так много свежести и успокоения. У Моне меня подкупило не только стремление к выявлению оттенков настроения, но также умение совмещать монументальность и откровенность, условность и психологизм и передать это в многомерном измерении. А еще я благоговею перед творчеством Аршила Горки. Это воистину армянский художник, обращенный своим творчеством в Вечность.

– Вы живете и работаете в Нью-Йорке. Насколько востребованы армянские художники в США?

– Те, кто талантлив и смел, проявляют себя сполна. К тому же у тех, кто пишет картины, всегда есть возможность выставиться – а это немаловажно. Из моих наблюдений: те художники, кто более года живет в США, начинают мыслить масштабно, как будто у них открывается новый канал, который связывает их с высотой, небоскребами, небом. На меня тоже когда-то очень сильное влияние оказал Нью-Йорк…

И еще: я заметил, как критичен и требователен ереванский зритель. Так вот, американского посетителя той или иной выставки, прежде всего, отличают искренность и доверчивость, я бы даже сказал, наивность. Но не дай бог его разочаровать! Второго шанса произвести приятное впечатление может и не наступить. Меня же всегда привлекало в американцах то, что они молоды сердцем.

– Я заметила, Вы с удовольствием общаетесь с публикой, не жалеете времени на детальное объяснение своих работ. Такое отношение к посетителю для Вас норма или просто желание пообщаться с соотечественниками?

– Для меня очень важно, как воспринимает зритель мои работы, очень важна ассоциация, которая возникает при просмотре работы. Ассоциация, которая будит воображение, а воображение вызывает поток эмоций. Весь этот процесс идет от искусства, которое, в свою очередь, требует от человека особой активности, встречных усилий. Может, именно поэтому, создавая картину, я никогда не планирую ее закончить в срок – я нахожусь в постоянном поиске ее продолжения… У меня в мастерской скопилось незаконченных работ на несколько солидных выставок. Но я не спешу – картина сама должна обрести окончательную форму, заполниться необходимым содержанием.

– Когда стало известно о Вашем прибытии в Армению, многие были уверены, что открытие Вашей выставки будет приурочено к 24 апреля… Почему Вы решили выставить свои работы именно в мае?

– Мы, армяне, постоянно говорим о прошлом и как будто боимся будущего. Это происходит потому, что память наша больна. Я ни в коем случае не призываю забыть прошлое – это наша история, осевшая в генах. Но при этом мы должны преодолеть это состояние безысходности, отчаяния. Нам надо научиться жить в радости – больше думать о добром и созидать, неся добро и свет людям. Посмотрите, что творится нынче на планете: находясь на сломе времен, человечество, словно компенсируя свою неполноценность, переносит нерешенные внутренние проблемы вовне, рыщет вокруг врагов и поощряет вокруг себя агрессивность. На самом же деле человек может быть поистине счастлив только тогда, когда все вокруг него тоже счастливы.

– Маэстро, а что Вы больше всего цените в человеке?

– Строгость и внутреннее постоянство. При этом не прощаю легкомыслия...

Кари Амирханян