В территориальных конфликтах у каждой стороны есть свои рациональные резоны

Однако рижский саммит не был рутинным дипломатическим событием. Он стал первым саммитом Евросоюза и его «восточных партнеров» после разворачивания украинского кризиса. И хотя между ним и предыдущим форумом, состоявшимся 28-29 ноября 2013 года в Вильнюсе, не прошло и двух лет, иной раз складывается ощущение, что между этими двумя датами пролегла целая эпоха. Вне зависимости от тех оценок, которые даются постсоветской политической динамике 2013-2015 гг. За это время был создан прецедент смены юрисдикции территории одной страны в пользу другой. На международном уровне доминирует взгляд на это событие, как на аннексию. Страны Запада говорят об этом последовательно, используя имеющиеся возможности и ресурсы для давления на Россию, а партнеры Москвы по БРИКС (прежде всего, Индия и Китай) предпочитают воздерживаться от однозначных выводов, но присоединение Крыма открыто не поддерживают. Для РФ же Крым и Севастополь стали символами внешнеполитической самостоятельности и независимости от глобального гегемона. Само же изменение статуса полуострова рассматривается, как «воссоединение» и «восстановление попранной исторической справедливости». Как практически всегда бывает в территориальных конфликтах, у каждой стороны есть свои рациональные резоны. На одной чаше весов оказываются международные договоры и стабильность межгосударственных отношений, на другой – стремление избавиться от неудовлетворительного национально-государственного проекта и защитить свою идентичность от покушений.

Как бы то ни было, а после Крыма вести дела, как раньше, не получается. Ни у Запада, начавшего санкционную политику против РФ, ни у Москвы, заявившей о «повороте на Восток». Не исключено, что крымская история с определенными оговорками могла бы повторить кейсы Абхазии и Южной Осетии (напомню, что первая волна санкций в марте 2014 года была не слишком жесткой и касалась скорее отдельных российских высокопоставленных лиц). Но начавшееся вооруженное противостояние в Донбассе, ставшее первым масштабным конфликтом в Европе после серии балканских войн 1990-х, вновь продемонстрировало уязвимость всей системы европейской безопасности, ее зависимость от тех, кто не является членом ЕС, будь то США, Россия или Украина. Притом что от всех перечисленных выше игроков зависит сегодня стабилизация Старого Света.

Данные вызовы, которых с лихвой хватило бы и на десятилетия, должны были быть осмыслены европейскими политиками. Стал ли украинский кризис крахом «Восточного партнерства»? Или он, напротив, показал провалы российской политики и безальтернативность европейского выбора для республик бывшего СССР? Для ответов на эти вопросы неизбежно обращение к предыдущему третьему саммиту ЕС и стран-партнеров Евросоюза в Вильнюсе. Этого события в Брюсселе и в Вашингтоне, воспринимающем европейские сюжеты как важную часть своего внешнеполитического позиционирования, ждали, как символического прорыва. Подписание Соглашения об Ассоциации Украины и ЕС хотя и не означало автоматом приглашения Киева к вступлению в «единую Европу», но повышало бы уровень кооперации между Союзом и крупнейшей после РФ постсоветской республикой. Но подписания не произошло.

Итоги же вильнюсского саммита оказались более чем скромными. Соглашение об Ассоциации было парафировано лишь Грузией и Молдовой. Армения включила «задний ход» в сентябре 2013 года. Сегодня принято видеть главной причиной такого решения «руку Москвы», которая надавила на Ереван, вынудив его выбирать между европейской и евразийской интеграцией. Однако, признавая всю важность российского давления, невозможно отрицать и невнятность Брюсселя относительно актуальных для Армении вопросов безопасности. Не было у ЕС и никаких перспективных идей относительно нагорно-карабахского урегулирования, а также продвижения армяно-турецкой нормализации, вошедшей к весне 2010 года в состояние «застоя». Особая статья – позиция Азербайджана. С одной стороны, в отличие от Еревана, Баку не заявлял о какой-либо готовности присоединиться к российским интеграционным проектам на постсоветском пространстве. Однако и с европейским вектором у Азербайджана все было (и сейчас есть) не так просто. Буквально за несколько дней до саммита в столице Литвы заместитель руководителя администрации президента прикаспийской республики Новруз Мамедов заявил, что его страна не намерена вступать в ассоциативные отношения с ЕС. По словам высокопоставленного чиновника, официальный Баку устроил бы иной формат отношений, более адекватно отвечающий азербайджанским национальным интересам.

Что же касается Белоруссии, то ее и не рассматривали в контексте ближайших перспектив парафирования и тем более подписания интеграционных документов с ЕС. Иной вариант трудно было себе представить, поскольку официальный Минск наряду с Астаной и Москвой стоял у истоков евразийских интеграционных проектов (Таможенный союз и Евразийский экономический союз).

Но саммит в Вильнюсе (как и форум в Риге, о чем мы подробнее скажем чуть позже) невозможно оценивать в двухцветных категориях «провала» или «успеха». Оба эти события отразили те сложные процессы, которые происходят на постсоветском пространстве, которое с каждым годом все больше и больше диверсифицируется и фрагментируется. До украинского кризиса было неким общим местом в экспертных публикациях говорить о том, что республики СССР, кроме общего прошлого, мало что объединяет. Наблюдая за сегодняшними «битвами за историю» и чрезмерной актуализацией Степана Бандеры, Романа Шухевича с одной стороны и Николая Ватутина – с другой, можно сделать вывод о том, что и исторический фактор используется, скорее, как инструмент для конфликта.

Как бы то ни было, а республики бывшего СССР ставят на первое место свои национальные интересы. И полного тождества с подходами ЕС, США или РФ у них быть не может. Даже там, где оно, казалось бы, есть. Ярчайший пример – харизматический белорусский «Батька», президент Александр Лукашенко. Политик, имеющий на Западе репутацию «последнего диктатора Европы», ближайший партнер Кремля (а Белоруссия – часть общего союзного государства с Россией). И при всем этом сегодня именно Лукашенко является главным спонсором мирного процесса в Донбассе, своеобразным мостиком между Киевом и Москвой. «Есть отдельные умники, которые заявляют, что Беларусь – это, как они говорят, часть русского мира и чуть ли не России. Забудьте. Беларусь – суверенное и независимое государство». Процитированный выше фрагмент стилистически выглядит, как высказывание украинских политиков. Однако это прямая цитата из выступления белорусского лидера Александра Лукашенко, прозвучавшего в январе 2015 года. «Я, к стыду своему, ни разу не был в Тбилиси, фактически нигде в Грузии, кроме Сухуми», – высказывание от «Батьки» от 22 апреля нынешнего года.

Не менее поучительной выглядит разновекторность по-азербайджански. С одной стороны, Баку – участник альтернативных энергетических проектов, идущих вразрез с интересами России, а потому – часть западного «энергоплюрализма». С другой же стороны, перед нами страна, методично зачищающая собственное гражданское общество, а заодно и иностранных наблюдателей. Так, в канун Первых Европейских игр отказали в аккредитации многим журналистам из стран ЕС. Буквально за несколько дней до церемонии открытия спортивного праздника из Баку была депортирована Эмма Хьюз, известная своим критическим взглядом на азербайджанскую внутреннюю политику. При этом, в отличие от Грузии времен Саакашвили, Азербайджан не рвет контактов с Москвой.

Этот тренд не открыл саммит в Вильнюсе (и тем более в Риге). Но оба форума обозначили его более чем выпукло. Очевидно, что надежды и ожидания Армении, Азербайджана, Грузии, Белоруссии, Молдовы и Украины на рижский саммит были различными. Для кого-то членство в Союзе видится, как важнейшая часть не только внешнеполитической программы, но и идентичности (в основу которой положена идея «бегства от России»), а для кого-то необходимо партнерство и выгода в решении текущих вопросов экономики, безопасности и внешнеполитического позиционирования. Стал ли рижский саммит прорывом?

Если судить по такому критерию, как открывающиеся перспективы для членства бывших республик СССР в ЕС, то однозначно нет. Даже Украина (не говоря уже о Грузии) не получила не только ясных интеграционных перспектив, но и решения вопроса по визовой либерализации. Пока только Молдова может считаться страной, преодолевшей «визовый барьер». Однако и эта высота не дает приближения к вступлению в интеграционное объединение Старого Света. Итоговая резолюция форума была предельно сдержанной по сюжетам, связанным с этнополитическими конфликтами на территории Евразии, что вызвало неодобрение со стороны Азербайджана. В Баку, в отличие от Тбилиси, Киева и Кишинева, не ждут членства в ЕС, но хотели бы большей определенности не по территориальной целостности вообще, а конкретно по Нагорному Карабаху. Пока же, с точки зрения Азербайджана, Европа строит слишком нюансированную политику и не занимает «четкой позиции» (притом что заинтересована в «черном золоте» с Апшерона).

Но помимо такого критерия, как темп интеграционного сближения, есть и другие. За все годы, пока существовало «Восточное партнерство», его не раз хоронили. И западные скептики, и российские оптимисты. Однако «покойник» не просто жив, но и способен к активной жизнедеятельности. За «эпоху» между двумя саммитами в прибалтийских столицах Соглашения об Ассоциации подписали Украина, Грузия и Молдова. Это не сделало их ближе к вступлению в элитный европейский клуб, но усилило прозападный вектор в их внешней политике. Оговорюсь сразу. Все это не означает, что в этих странах быстро пройдут экономические реформы, а демократизация даст пышные всходы вкупе с решением всех вопросов территориальной целостности и состоятельности их национально-государственных проектов. Более того, нельзя исключать значительных провалов на пути их «европеизации». Но на ближайшую, как минимум, перспективу эти республики ушли на Запад, нравится нам это или нет. И не просто ушли, а стали трансляторами, если угодно, пропагандистами определенного выбора. Само же «Восточное партнерство» не закрыто, как про это многократно говорили. Оно продолжается. В условиях конфронтации с РФ и неразрешенности имеющихся этнополитических конфликтов.

В силу этих причин данный проект, скорее всего, так и останется «предбанником» ЕС, идеологическим инструментом, призванным сдерживать «российскую экспансию, а не действительным и эффективным этапом на пути бывших союзных республик к «единой Европе». По справедливому замечанию тбилисского политолога Кахи Гоголашвили, отсутствие каких-то серьезных изменений в Риге «даст России еще один шанс разжечь скептицизм в бывших странах СССР». Думается, и помимо рижского саммита таких шансов у Москвы было и будет немало. Однако обольщаться по этому поводу не стоит. Критиковать Европу за идеализм, лицемерие и отсутствие реальных дел недостаточно. Нужны свои работающие альтернативы, которые могли бы сделать привлекательным евразийскую интеграцию. Не на уровне риторики, а в практической плоскости. Тем паче, что многие робкие действия Брюсселя (то же нежелание принимать в ЕС новых членов) вызваны не столько боязнью Москвы, сколько собственными резонами (будь то экономические сложности или миграционное давление со стороны Ближнего Востока или Северной Африки). Только в случае позитивной повестки дня со стороны Москвы обоснованный скепсис относительно действий Брюсселя сможет дать какой-то ощутимый результат.

Сергей Маркедонов, доцент кафедры зарубежного регионоведения и внешней политики РГГУ