Гуси-лебеди и другие обитатели земли

Ничего не имею против этого, как его… забыл фамилию...ну, тот, который поет: танцует стриптиз девчонка рыжая… Мелодию не помню, мелодии там, как и во многих сегодняшних песнях, не было, да и слова глупые, но помню, что девчонка рыжая срывает с себя платье, бесстыжая… Как же зовут этого певца?.. Такие обычно перезрелым женщинам нравятся… Спасибо, подсказали – Стас Михайлов! Ну вот, значит, ничего не имею против него, равно как и против других замечательных красавцев энд красавиц.

Звезд на родной почве теперь куда больше, чем на небосводе в ясную ночь, и гастролируют они по вверенной им территории из конца в конец, не зная ни сна, ни отдыха, ни покоя от самих себя. Честно говорю: не питаю к ним симпатии, но и против ничего не имею. Ребята зарабатывают на хлеб с маслом, теша непуганую публику на бескрайних просторах родины, где скука, подобно туману Стивена Кинга, непроницаемой завесой окутывает города и веси. Делают скорее нужное, чем ненужное, дело: благодаря им пусть и не растут эстетические потребности масс, зато падает кривая пьянства, драк, убийств и самоубийств. Уже польза немалая. Стало быть, пущай рыжая девица срывает с себя платье, раз это кого-то забавляет. Но когда эти самые звезды начинают проворачивать «чёс» в бывших советских республиках, ныне, если кто не в курсе, независимых государствах, собирая многотысячную аудиторию, когда, например, в Ереване вижу бесконечную вереницу молодежи, со всех сторон стекающуюся в день концерта заезжего певуна или певуньи к гигантскому спортивно-концертному комплексу, вмещающему чуть не треть городской молодежи, мне становится не по себе.

Поймите меня правильно, я не против гастролей кого бы то ни было, но более чем рядовое событие вызывает порой столь массовый ажиотаж, такое столпотворение, что паника охватывает и обида возникает. Оно, конечно, свет ереванских звездочек тоже не слепит, и они у меня лично также симпатии не вызывают, но эти хоть свои, деваться от них некуда. А гастролеры приехали удивлять туземцев. Из самого центра. Из тамошнего телевизора. Казните меня, но я делаю единственно напрашивающийся вывод: здесь, на бывшей окраине бывшей империи, так же скучно, так же нет толковой ценностной шкалы, такая же беспросветная глушь, как и где-нибудь в Урюпинске (ничего против Урюпинска не имею, чтоб вы знали). Возможно, здесь даже глуше, чем там, если учитывать, что отсюда уезжают туда, а не наоборот. Получается, и сегодня мы окраина. Провинция. Или нет? Тогда скажите мне, что есть провинция?..

Чуть не запустил стариковское брюзжание: мол, в наше время сомнительные гастроли нас не привлекали, мы слушали «Пинк Флойд», «Дип Перпл», «Роллинг Стоунз», «Блэк Саббат», «Битлз», слушали Эрика Клептона, Адамо, Жака Бреля, Азнавура, а если и ходили на концерты, то, скажем, на приехавших в Ереван Джорджи Марьяновича, Радмилу Караклаич, Анну Герман… Ну, может, еще Лили Иванову или Карела Готта… Но чаще довольствовались магнитофонными записями и пластинками. Даже гастролям хороших российских исполнителей особого внимания не уделяли, а они дали бы фору многим сегодняшним артистам. Вот выступление Аркадия Райкина, хорошо помню, это на все времена. Хочу сказать, была у нас толика вкуса и взыскательности. Концерты классической музыки посещали, в опере разбирались, Комитаса слушали, самиздат читали, в хорошие театры ходили, «Литературную газету» и «Иностранку» выписывали…

Мы были немного снобы. Говоря «мы», я имею в виду определенный, в то время достаточно широкий круг преимущественно творческих, но и не только творческих людей. Были и другие, наши антиподы, так называемые «рабисы» (если по произношению, то «рабизы»). Я сознательно и для ясности делю общество на рабизов и нерабизов, на самом деле все несколько сложнее. Признаюсь, устал от слова «рабиз», надоело оно мне до невозможности, аж скулы сводит, и прибегаю к нему в последний раз. Итак, этимологию объяснять не надо, все знают, откуда взялось «Рабочее искусство» и как название творческого объединения, возникшего в России в начале прошлого века, с годами преобразилось и стало в Армении символом низкого вкуса и консервативного мировоззрения тоже весьма определенной и многочисленной прослойки общества.

Деление было местами четкое, местами не очень, и хотя переходы из одного круга в другой случались (рабизы в то время не навязывали своих вкусов, а наоборот, пытались выглядеть продвинутыми и современными), каждая группа держалась своей территории. Четверть века назад, со времен памятных событий, когда «смешались в кучу кони, люди», в великом национально-освободительно-суматошно-революционном хаосе, когда и те, и другие оказались в одном лагере и под единым флагом, моральную, этическую, эстетическую победу одержали в конечном счете…

Правильно – любители индийского кино. Ничего против Болливуда не имею, говорю так опять же для ясности, а фильм «Господин 420» считаю шедевром. Хочу сказать, победу одержал Третий участок, знаковый район Еревана, где бытовал домострой, а моральные, этические, художественные ориентиры значительно отличались от ориентиров цивилизованного мира. Не питая иллюзий по поводу будущего страны, большая часть противоположного лагеря покинула митинговое поле, а оставшиеся из тех, кто еще, быть может, совсем недавно подавал надежды, оперативно сменили окраску.

Речь веду о русскоязычных, но не только о них. Не в том дело, что армяноязычные были рабизами. Таковых хватало и среди русскоязычных. Дело в заложенной программе. Сегодня вообще бессмысленно называть кого-то рабизом, а кого-то наоборот, потому что это не человек, не группа, не прослойка, не класс – это штамм. Штамм R, витающий в атмосфере и проникающий в каждого, кто не надел респиратор. Ну скажите, кому придет в голову жить четверть века в респираторе? Включите телевизор: по эту и особенно по ту сторону голубого экрана видно: у людей нет и отродясь не было респираторов. Процесс идет полным ходом, и не на отдельной территории, в отдельно взятой стране – он теперь повсеместен. Там, где не знают этого слова, от которого у меня судороги, витает тот же штамм. Я назвал его штамм R, вы можете называть его, как хотите, найдется масса синонимов.

Не буду сокрушаться, бить тревогу, крутить заезженную пластинку, мол, как же худо нам, не наглотавшимся штамма, среди не своих. Ерунда! Мир постоянно претерпевает метаморфозы, и нет в том ничего нового: вчера он был такой, сегодня другой, завтра третий, а послезавтра, не исключено, вернется к началу.

Поговорим лучше о провинциальности – к этому я, собственно, веду, испытывая терпение читателя. В различных словарях можно обнаружить множество синонимов к слову «провинциальный». Вот некоторые из них на выбор: захолустный, уездный, отсталый, наивный, заштатный, глухой, местечковый, примитивный, отдаленный, ограниченный, отсталый, заброшенный… А вот некоторые синонимы к слову «провинция»: глухомань, глушь, захолустье, периферия, глубинка, сатрапия, трущоба, прованс, акватория, бергамо… К слову сказать, Бергамо – красивейший туристический город в Италии, известный еще и по пьесе Карло Гальдони «Слуга двух господ» (помните «Труфальдино из Бергамо»), райский уголок, туристический центр; немало провинций мечтали бы иметь его славу и возможности. Так что провинция провинции рознь.

Пошли дальше, если вы еще не спрыгнули с поезда. Слово «провинция» латинского происхождения. В Древнем Риме провинцией назывались завоеванные и подчиненные территории за пределами империи. На этих территориях находились представители императора, они имели больше прав, чем местные власти, но были вынуждены прислушиваться к местной администрации и местному населению.

Всем знаком Понтий Пилат с его шаркающей кавалерийской походкой и, увы, демократическими принципами, благодаря которым, между прочим, зародилось христианство. Ведь прислушался же он к гласу народа, потребовавшего – распять! Таким образом воля большинства в результате стихийного голосования, проще говоря, референдума, породила величайшую религию. В более поздние времена провинциями стали называть колонии. К примеру, Ирландия, Шотландия, Индия, Шри-Ланка с позиции Англии являлись провинцией, как и Алжир, Марокко, Судан, Тунис были провинцией с позиции Франции.

Более того, Америка в начале ее освоения виделась из Европы самой далекой провинцией, к тому же непредсказуемой и опасной; не каждый отважился бы поселиться там, среди гор, песков, каньонов, прерий, крокодилов, змей, бизонов, не говоря уже о кровожадных туземцах, разве что авантюристы, искатели приключений, «целинники» той поры или люди, скрывающиеся от закона. Прошло каких-нибудь три столетия, и ситуация круто изменилась: теперь уже весь мир стал восприниматься из деловых небоскребов Америки провинцией – старушка Европа, Азия, Африка, Австралия.

Еще более снисходительного отношения удостоилась Россия после развала СССР. Разве что Париж до поры до времени держал пальму культурного первенства и в этой роли с грехом пополам дотянул до конца двадцатого века. Пока «Оскар» окончательно не переплюнул «Золотую пальмовую ветвь». «Золотого льва» и «Золотого медведя» переплюнул еще раньше, не столько по содержанию, сколько по форме и помпезности. К моему личному огорчению. По разным поводам, вольно и невольно возвращаюсь к излюбленной теме: у каждого лилипута свой лилипут. Работает это золотое правило в любой плоскости и во всех направлениях.

Вот простейший пример: с точки зрения столицы, остальная территория любой страны – провинция, с точки зрения областного центра райцентр – провинция, а из райцентра видится провинцией поселок городского типа, оттуда, из поселка – деревня. Наверное, село – самая нижняя ступень этой забавной лестницы. Хотя, пожив некогда в селе, я с удивлением обнаружил, что и там есть, оказывается, свои престижные и непрестижные бугры и холмы. Так уж устроен человек: неизменно ищет преимущество перед другими – для самоуважения и самоутверждения. Происходит это где угодно, даже в тюремной камере, где кому-то достается место, простите, «у параши», а кому-то – у форточки.

Точно так же лелеют свое реальное или иллюзорное преимущество страны и народы. Во взаимоотношениях центра и окраины неизменно работает принцип «ты против меня лох». Не помню, отмечал ли я «лоха» в числе синонимов к слову «провинциал», он в словарях имеется. Правда, западная толерантность не дает произносить это слово вслух.

Полгода назад один француз на улице осторожно, озираясь по сторонам, жаловался мне, что настоящих французов в Париже все труднее найти и придется ему переезжать в Нормандию, еще не заполоненную инородцами. Озирался, потому что такое говорить на людях не позволено. А вот у нас на низовом, народном уровне «лох» и «чурка» – самые употребительные слова. Они вместе с «парашей» пришли из таежных лагерей, память о которых жива, из уголовного обихода, столь близкого народу, а также из популярных милицейских сериалов.

Большей части населения прекрасно знаком тот блатной лексикон, которому учили Евгения Леонова в «Джентльменах удачи». Так вот, приезжие для москвичей чуточку лохи, чуточку чурки, чуточку фраера до тех пор, пока им, приезжим, не удастся доказать обратное. А доказав и став москвичами, бывшие провинциалы сами начинают проявлять к новоприбывшим столичное высокомерие, о котором некогда писал Максим Горький.

У нас традиционна иерархическая система общественных взаимоотношений. И столь же – иерархическая система центра по отношению к окраине, столицы – по отношению к остальным городам. В США, чтобы состояться, не надо непременно переезжать в административный Вашингтон. Можно стать известным в Нью-Йорке, Сан-Франциско, Лос-Анджелесе, Бостоне и даже в каком-нибудь маленьком, затерянном городке. Вильям Сароян жил во Фресно, Курт Воннегут начал свою карьеру в штате Массачусетс, Джон Апдайк – в городе Исвич в том же штате, Фолкнер – в южном штате Миссисипи, Эрнест Хемингуэй родился в пригороде Чикаго, затем где только не жил – в Париже, в Африке, на Кубе, – а застрелился в своем доме в штате Айдахо, в Кетчуме; Генри Миллер родился в Нью-Йорке, состоялся в Париже, вернулся в Америку уже известным писателем, а умер в Лос-Анджелесе; Чарльз Буковски родился в Германии, всю жизнь колесил по всей Америке, жил в Калифорнии, написал невероятное количество книг (мне бы на три жизни хватило) и был похоронен близ своего дома в городке Ранчо Вердес; Владимир Набоков – родился в Санкт-Петербурге, бросал якорь в Германии, Франции, прожил всего 18 лет в США, что не мешает американцам называть его своим, а последние 17 лет провел в Швейцарии… Вспомнил еще живую знаменитость: родная территория Стивена Кинга – штат Мэн, захолустье, откуда король ужасов, писатель-миллионер редко выбирается, хотя имеет и другие дома. Список бесконечен, в него можно включить также артистов, художников, ученых, и окажется, что все они чудесным и для нас непостижимым образом миновали Вашингтон.

Оно, конечно, и за пределами российской столицы есть хорошие писатели, художники, ученые, их много, они работают и реализуются в своих регионах, но они не на слуху так, как столичные. В советские времена были известны имена Распутина, Астафьева, Белова, Айтматова, Гамзатова и еще нескольких авторов из тех, кто жил не в Москве. Плюс по одному представителю национальных культур.

Сейчас популярных людей, не москвичей, припомнить сложно. Распались связи не только между народами, но и внутри страны. Даже Питер, город особой культуры, отдалился и обособился. Состояться можно в мегаполисе, и все, что происходит в центре, эхом отдается по всей постсоветской территории.

В Москву честолюбивые провинциалы рвались испокон веку. Великий Арам Хачатурян приехал в столицу из Тифлиса и учился в консерватории у Николая Яковлевича Мясковского, который, в свой черед, перебрался из Нижнего Новгорода в Петербург, а из Петербурга – в Москву. Честолюбивые французы, если помните, тоже рвались в Париж. Гасконец д,Артаньян, Жюльен Сорель из «Красного и черного», Жорж Дюруа из «Милого друга», граф Монте-Кристо… Разница лишь в том, что Париж, в отличие от Москвы, был средоточием культуры, нового, передового не только для Франции, но для всей Европы, для мира, для той же России. В России же задолго до «железного занавеса» имел место некий ментальный занавес, иначе зачем бы понадобилось Петру рубить застрявшее в памяти со школьных лет хрестоматийное окно в Европу?..

Завоевание советскими киногероями столицы началось, наверное, с «Волги-Волги» и «Веселых ребят» Григория Александрова. Потом появились Бурлакова Фрося («Приходите завтра»), Катя Иванова («Девушка без адреса»), героини фильма «Москва слезам не верит» и многие другие. Любопытно, что искусство приветствовало стремление в столицу, в то время как закон о прописке не позволял его реализовать. Тем не менее, восемь из десяти известных москвичей родились не в Москве. Тот же Григорий Александров, обласканный властями режиссер-комедиограф, был родом из Свердловска. Начать же можно с Радищева и Ломоносова.

Столицу во все времена приходилось завоевывать, а уж какой ценой – другой вопрос. Практичность, целеустремленность, настойчивость, трудолюбие и обязательная толика авантюризма – эти качества необходимы провинциалу, решившему реализоваться в столице. Добавьте чуточку (или побольше) беспринципности, цинизма – и преуспевающий москвич готов. И когда изнеженные столичные жители жалуются, понаехали, мол, лохи и чурки, житья от них нет, лохи на первых порах делают вид, будто их не слышат, а сами про себя думают: «Погодите, мы вам еще покажем». Кто показывает, кто нет, кто трудится как пчелка, кто, как Остап Бендер, строит комбинации, а кто, махнув рукой, возвращается в родные края.

Столицу создает провинция. А коренных москвичей сегодня, согласно статистке, – вы будете удивлены – всего 5 процентов.

Становлюсь домоседом, редко выбираюсь в центр, дальше, чем на километр, от лежбища не удаляюсь. С некоторых пор мне вполне уютно дома с моими книгами. Но бывая в Ереване, испытываю непреодолимое желание пройтись по знакомым с детства улицам. На этот раз есть повод: уезжает приехавший на побывку мой старый приятель. Он переехал в Москву еще в восьмидесятые и, в отличие от меня, наведывается в Ереван нечасто и ненадолго. Раньше вовсе не приезжал, теперь потянуло. В нашем возрасте это естественно.

Сегодня на улицах много молодежи, большинство – из ближних и дальних районов Армении. Цены на недвижимость упали, провинциалы, вечно мечтавшие жить в столице, дорвались до нее и покупают квартиры у пакующих чемоданы горожан. Горожане же, уезжая отсюда, в мгновение ока становятся провинциалами в других краях. И будучи провинциалами там, превращаются в послушный электорат, лишь бы им дали спокойно жить и зарабатывать. Именно поэтому там они желанны. И не очень желанны на своей родине, ибо решительны и своенравны. Местные власти отпускают их с облегчением: ведь и им нужен послушный электорат. Получается, процесс миграции выгоден как тем, так и этим властям…

Ну вот, значит, мы с приятелем сидим в кафе, разглядываем прохожих. Ереванские кафе замечательны, а ереванское солнце – всем солнцам солнце. У девиц – они всегда виртуозно мимикрируют – городской лоск появляется раньше, чем у парней. Макияж, прическа, одежда, выгодно подчеркивающая достоинства фигуры и умело скрывающая ее недостатки, – в родном поселке или городишке они сто раз подумают, прежде чем менять внешность на более вызывающую: там такие эксперименты чреваты, родня заклюет, и сплетни, как прикормленные дворняги, вослед привяжутся. Здесь же есть возможность полностью слиться с городом.

О слиянии деревни и города еще при Советах мечтали. Правда, имели в виду иное. Так или иначе, слияние свершилось в пользу деревни.

Ну так вот. Приятель, не отрывая глаз от прохожих, замечает: «Девушки в Ереване интереснее парней, ты не находишь?» – «Нахожу», – отвечаю. – «Умом, правда, не блещут, хотя зачем он им», – продолжает рассуждать приятель, не по-стариковски провожая взглядом чаровниц. И после паузы: «Парадокс в том, что Ереван, несмотря на сверкающие витрины и намечающееся англоязычие, сегодня более провинциален, чем в советские времена». – «Ты прав, – говорю. – Результат великого переселения народов и смещения ценностей. Надо переждать, и все уляжется». – «Уляжется, – соглашается приятель, – да только нас к тому времени не будет».

Мы встаем, расплачиваемся и идем, не спеша, по улице Абовяна, мимо кинотеатра «Москва», мимо гостиницы «Ани», мимо лоснящихся магазинов и супермаркетов, проходим перекресток, где стоит памятник Аветику Исаакяну, и здесь приятель со мной прощается. Ему надо домой, укладывать вещи, завтра утром улетает. Увидимся в Москве, где, между нами говоря, парадоксов тоже хоть отбавляй.

Есть в Ереване места уютные, навевающие добрые воспоминания, есть малоприятные и вовсе неприятные. Туристу все интересно, но я не турист. Ближе к мединституту справа и слева битком набитые мусорные ящики у продуктовых лавок, мрачная, помятая публика, похожая на беженцев в собственной стране, неухоженные дворы, набитые гаражами – такие кварталы могут всплыть за любым поворотом.

Армяне часто и пафосно говорят о любви к детям, при этом создавая максимальные удобства для личных автомобилей и минимальные для детей. Нет во дворах детских площадок. Небритый старик, сидя под стеной, прямо на асфальте, играет на губной гармошке. «Играет» – сильно сказано, дует в инструмент, издавая нечленораздельные звуки. Перед ним шапка, в шапке – медяки. Никто эту пытку – наждачной бумагой по барабанным перепонкам – выдержать не может, торопливо, почти бегом, проходят мимо. Я с юности знаком с губной гармошкой, интересуюсь, что старик играет. То есть какая мелодия агонизирует в его голове и не может вырваться наружу. «Танец маленьких лебедей», – сообщает старик. Не слышу лебедей, слышу вопль несчастной кошки, застрявшей в водосточной трубе. Вспоминаю, как в разных столицах мира, в метро и в подземных переходах, слушал прекрасные выступления музыкантов, подрабатывающих профессионалов. Там получаешь удовольствие. Здесь старика жалко. Он – символ, олицетворение. Лебедей тоже жалко.

А в двух шагах отсюда на всю стену цветной портрет гуся в пиджаке и галстуке. Поперек себя шире, шея отсутствует, раздобревший такой, самодовольный, лоснящийся, как витрина супермаркета, гусак. Вообще, доложу вам, глядя на сегодняшних деятелей и активистов, которые кто «за», кто «против», я часто забавы ради пытаюсь представить, что бы они делали, не развались Совдепия.

История не терпит сослагательного наклонения, но человек терпит. Всматриваясь в этих неутомимых борцов, я прихожу к выводу, что добрая половина из них пошла бы по линии комсомольской и партийной работы, выступая с трибун съездов с призывом, сплотив ряды, строить коммунизм. Потому что не в политической системе дело, а в характере личности, в честолюбии, в неуемной энергии, распирающей человека и требующей выхода. Внизу предвыборного плаката бессмысленный набор слов, нечто вроде старорежимного «мир, труд, май». На что я в прежние времена с усмешкой отзывался – нехай. Тут, сколько ни ищи, не найдешь конкретики, сплошной синонимический ряд, одни восклицания. Никто ведь не заявит, положа руку на сердце: «Ребята, я ничего не умею, ничего не обещаю и если все развалю, то давайте без обид». Или: «Хочу скопить состояние, помочь родным и близким, поездить по заграницам, вы бы на моем месте сделали то же самое». Так было бы и честно, и по-человечески понятно. Не то что этот набор безликих существительных: возрождение, расцвет, счастье, радость, прогресс, единство, сила, независимость, народ, демократия, будущее… Такие мантры меня оскорбляют.

Я не идиот, я распознаю маленьких лебедей, танцующих в головах больших гусей. Помните боцмана из сказки «Путешествие Нильса с дикими гусями»: «Я стар и не выношу движений». На что король отвечает: «Ты еще крепкий старик, Розенбом». Вот и я не слишком стар, однако успел повидать на своем веку и таких, и сяких, и всяких. Мне уже демонстрировали светлое будущее, и не раз. Так что вы как хотите, а я вернусь к милым моему сердцу книгам, теша себя надеждой, что город переделает провинцию (как это было когда-то), а не наоборот.

Руслан Сагабалян