Памяти Андрея Нуйкина

Не думаю, что Андрея Нуйкина кто-нибудь знал лучше меня. Нескромно звучит, но это так. И правда тут в том, что знаю я его очень хорошо не только потому, что обстоятельно знаком с его творчеством – я ведь прочитал даже многие его тексты, которые не были опубликованы; и даже не потому, что мы почти по всем важным вопросам были единомышленниками.

Точнее, больше, чем единомышленниками.

Мы были друзьями. И дружили крепко, притом – семьями. Дружба эта длилась с начала восьмидесятых прошлого века.

…Познакомились мы в самый разгар перестройки. Известный журналист-международник, драматург, писатель, литгазетовец, председатель Комитета защиты мира Генрих Боровик именно на пике ее (в конце 1987 года) собрал сто человек, представляющих разные сферы, виды и жанры искусства, и повез их за океан не то открывать Америку, не то открыться ей. В десанте том оказались и мы с Андреем и встретились «вживую», хотя достаточно знали друг друга давно по публикациям в периодике. Проект Боровика назывался довольно громко и по тем временам непривычно – «Народная демократия».

Принимали нас в США не только официальные лица, организации, но и семьи в своих домах. Мы с Нуйкиным оказались в одной группе. Вскоре Андрей стал самым популярным не только в нашей группе, но и во всей боровиковской роте. А ведь в той поездке в США в советской делегации были также известные всему миру видные ученые, космонавты, кинорежиссеры, артисты, спортсмены и так далее. Но больший интерес у тех, с кем нам пришлось встречаться в США, вызывала личность Андрея Нуйкина – в те времена, пожалуй, самым востребованным жанром оказалась художественная публицистика, которая СЛОВОМ обнажала все болезни «развитого социализма».

Забегая вперед, отмечу, что популярность Андрея со временем росла. По официальным данным опроса общественного мнения, дважды подряд – в 1988 и 1989 годах – он имел второй рейтинг по популярности не только у советской общественности. Наверное, сегодняшнему поколению читателей интересно будет знать, что на первом месте был экономист Николай Шмелев. А вот в 1990 году Андрей оказался на «бронзовом» третьем месте после Бориса Ельцина и историка генерала Дмитрия Волкогонова.

Обо всем этом я вспомнил сейчас не всуе. Должен признаться, что вольное обращение к темам, ранее запретным цензурой, началось после известного апрельского пленума ЦК КПСС, благодаря которому тогдашний генсек Михаил Горбачев вошел в историю. В предисловии к своей книге «Идеалы или интересы?», нашумевшей в то время далеко за пределами СССР (помнится, предисловие это было переведено на английский язык, поговаривали и о переводе всей книги), Андрей Нуйкин написал: «События в нашей стране после апреля 1985 года начали разматываться с такой устрашающей быстротой, что порой, пока автор добирается до конца статьи, начало ее уже «отстает от жизни».

Он как-то осязаемо заметил и такой интересный факт: то, что в начале перестройки считалось для многих из нас актом отчаянной храбрости, буквально через год стало «общим местом публицистики».

Я очень хорошо понимал эту его мысль. В то время я опубликовал статью, озаглавив ее «Смелость взаймы». Речь шла о том, что огромное количество вчерашних холуев с лисьими повадками, которые лизоблюдничали перед начальством, вдруг и впрямь получив смелость в качестве дарового подарка от перестройки, расхрабрились до публичной матерщины и осквернения святынь.

Нельзя сказать, что Андрей до перестройки занимался пустяками. Он ведь был ученым – искусствоведом, философом. Защитил по этой части кандидатскую диссертацию. При этом высказал весьма смелые мысли о природе красоты, нравственности, социальной функции искусства. Над этими «вечными» темами работал и в стенах Научно-исследовательского института искусствознания, позже – НИИ киноискусства. В аннотациях его представляли как писателя, эстетика, литературного критика, публициста. И читая его труды с пятидесятых до середины восьмидесятых, нетрудно заметить и определить, что Андрей Нуйкин стоял в ряду тех писателей-публицистов, которые реально приблизили перестройку.

Да, инициатором (термин академика Сахарова) перестройки был Горбачев, но почву для нее наша публицистика подготовила еще раньше.

Не случайно Нуйкин в своей, я бы сказал, публицистическо-литературоведческой монографии «Зрелость художника» обстоятельно раскрывает тему публицистики как составной части художественной литературы. В книге этой детально исследуется творчество известного писателя и публициста Сергея Залыгина, с которым мне посчастливилось подолгу общаться по проблемам экологии, и в частности питьевой воды. На многих страницах этой книги, увидевшей свет за год до апрельского пленума ЦК КПСС, Нуйкин вспоминает светлого и яркого публициста Валентина Овечкина с его легендарными «Районными буднями».

Поэтому и друзья Андрея Нуйкина, и его коллеги ничуть не удивились, когда уже на стыке восьмидесятых и девяностых годов прошлого столетия он во весь голос откликнулся на трагедию в Карабахе, на геноцид армян в Сумгаите и Баку.

С присущей ему тактикой сбора и изучения материала он решил прежде всего вместе со своими коллегами посетить и Армению, и Азербайджан, но не ради пресловутого горбачевского паритета в споре о Карабахе, а чтобы воочию увидеть, что же именно творится в этом многострадальном уголке страны. И вот в середине февраля 1991 года Андрей Нуйкин, его супруга Галина Нуйкина, Валентин Оскоцкий, Юрий Черниченко и Тимур Гайдар, предварительно позвонив мне, вылетели из Москвы в Ереван.

Встречал я их у борта самолета в зябких сумерках. Повез в холодный, неотапливаемый Ереван, где самым дефицитным товаром тогда были керосин и свечи.

Каждый час тогда из Карабаха поступали вести о том, как бесчинствуют там азербайджанские омоновцы, находящиеся в подчинении председателя так называемого организационного комитета, второго секретаря ЦК Компартии Азербайджана В.?Поляничко и коменданта района чрезвычайного положения генерала внутренних войск МВД СССР В. Сафонова. Оба они являлись членами ЦК Компартии Азербайджана и практически подчинялись не Москве, а Баку. Весь цинизм заключался именно в этом.

При явном параличе власти в Кремле руководство Азербайджана норовило совершать злодеяния в армянской автономной области против армян-аборигенов руками русских, и прежде всего для того, чтобы разжечь среди армян Армении, Карабаха и диаспоры антирусские настроения.

И вот архипопулярные русские писатели летят, говоря словами русских царей, в «Державную и Знаменитую Армянскую Карабахскую область», которую когда-то присоединили к Российской империи на «вечные времена». Однако русские писатели летели в Степанакерт не только для того, чтобы выяснить, как получилось, что исконно армянскую область, переданную от Персии России «Гюлистанским трактатом», сейчас уже практически чуть ли не подарили Турции. Но больше всего их волновала судьба жителей Карабаха в условиях, когда правду о происходящем в Закавказье невозможно было узнать из официальной прессы.

Вот и вылетели они в Карабах за истиной. Я остался ждать их в аэропорту Эребуни. О том, что произошло сразу после приземления русских писателей в Степанакерте, Андрей Александрович Нуйкин расскажет впоследствии в книге «Боль моя – Карабах». А тогда, то есть вечером того же дня, когда они вернулись в Эребуни, на них просто «лица не было». Узнав о том, что произошло с ними, я прямо из аэропорта повез их на телевидение. Что ж, не требуется выпить весь океан, чтобы узнать вкус морской воды, достаточно одного глотка. Все пятеро, словно сговорившись, к вечеру следующего дня пришли к единому мнению: ехать в Баку «с визитом вежливости» – бессмысленно. Писатели-«апрелевцы» (так называла себя группа московской писательской организации – в честь месяца, когда была провозглашена перестройка) за половинку светового дня уяснили для себя, что ситуация в Карабахе намного серьезнее и трагичнее, чем это представлялось в официальной прессе. В Степанакерте они увидели и ощутили настоящий геноцид, возведенный Баку в ранг государственной политики. И по возвращении в Москву они в Центральном доме литераторов создали группу по оказанию помощи Карабаху, которую назвали КРИК – Комитет российской интеллигенции «Карабах». В книге Нуйкина подробно рассказывается и об этой группе, приводится список ее членов, которые выполняли, как они сами говорили, свой долг. Хотя, если вещи называть своими именами, такой долг сродни подвигу. Нуйкин вместе с Оскоцким, Черниченко и Гайдаром были избраны сопредседателями комитета.

Наш народ никогда не забудет нравственного подвига Андрея Нуйкина и его соратников – этих бескорыстных и честных людей, которые делали все, чтобы разорвать, наконец, удавку информационной блокады по поводу того, что на самом деле творилось в Закавказье. В частности – в Карабахе.

Вспоминаю, как гордость армянской литературы Грант Матевосян позвонил мне и справлялся об отчестве Андрея и адресе. Это было чуть позже, когда в прокуратуре СССР пытались привлечь к уголовной ответственности секретаря правления московской писательской организации Андрея Нуйкина за его, по сути, гражданскую позицию. В тот же день пошла телеграмма Матевосяна в Москву: «Дорогой Андрей Александрович! Давно с тоской и безнадежностью я глядел на великие русские просторы, увы, опустошенные просторы, некогда славные делами великих русских творцов-гуманистов. Вы же вернули мне надежду, и снова мне видится на исторических просторах России храм русской всечеловеческой веры. И дай Вам Бог, чтобы в кафкианских коридорах нашего правосудия не посмели бросить тень на Ваш светлый образ русского интеллигента».

Правдивую свою книгу Нуйкин назвал искренне. Назвал, как чувствует, как думает: «Боль моя – Карабах». В годы неслыханной по своей жестокости войны, навязанной руководством Азербайджана древней исторической армянской области, чета Нуйкиных и другие «криковцы» часто приезжали во фронтовой Карабах. Я всегда был рядом с ними и видел, как они подолгу останавливались именно там, «где боль». Так что я очень даже хорошо понимаю, почему мой друг именно так назвал свою книгу. Не случайно и то, что он помещенную в приложении пространную главу о своей родине тоже назвал так: «Боль моя – Россия». Он ведь с раннего детства очень хорошо знал, что это такое – физическая и не только физическая боль человека. Правда, не знал он тогда того, что где-то в далекой от его родной Сибири стране Армения жил «варпет», как у нас испокон веку называют настоящих мастеров от Бога, великий поэт Аветик Исаакян, который сумел даже «измерить» боль. Он сказал, что мал человек, «но боль его громаднее Вселенной».

И каждый раз в те суровые годы, когда Андрей Нуйкин оказывался в Карабахе, он вновь и вновь убеждался в правоте Варпета.

Остается добавить, вновь возвращаясь к книге «Боль моя – Карабах», что идея собрать и издать в отдельном издании основные публикации Андрея Нуйкина о Карабахе и «вокруг него» принадлежит президенту Нагорно-Карабахской Республики Бако Саакяну, за что и выражаю ему искреннюю признательность.

P.S.

В последний раз я разговаривал по телефону с Андреем за неделю до его кончины. На банальный вопрос «Как здоровье?» он с ходу бросил: «Ты же знаешь, как я отвечаю на этот вопрос...» И добавил словами безмерно любимого им Аветика Исаакяна: «Все проходит через мое сердце…», на секунду смолк, видно, вспоминая продолжение, потом произнес – громко и четко: «Все проходит через мое сердце – мир, явления, проблемы. Я не могу стоять пред ними безразлично ко всему».

В нуйкиновское «ко всему» обязательно входил и Карабах.

Андрей Нуйкин очень любил Аветика Исаакяна. О боли великого поэта говорил, что «речь идет обо всех, о каждом человеке». Всегда, улучив момент, просил, чтобы я громко читал ему Исаакяна.

Выполняю его просьбу и сегодня, когда моего брата Андрея Нуйкина уже нет с нами:

Все суета, все преходящий сон.

И свет звезды – свет гибели мгновенной.

И человек ничто. Пылинка в мире он,

Но боль его громаднее Вселенной.

Андрей Нуйкин ушел, чтобы остаться. Уверен: армянский народ никогда не забудет его. Не забудет и всех его соратников по КРИКу, которым навеки будет благодарен.

Зорий Балаян, Ереван