Поцелуй на Рождество

Богато, не богато, но на том и держится этот вечный, необъяснимый и неистребимый интерес: каждый раз одно и то же, ничего нового, но каждый раз – как в первый. Так я думал, беспечно бродя по знаменитому, людному в субботу кварталу Красных фонарей в Амстердаме. Иголке негде упасть. Полуодетые девушки в комнатке за стеклом улыбались и манили пальчиком – вот так, кокетливо, как они умеют, – не все привлекательны, однако некоторые очень даже ничего, появишься с такой в приличном обществе да в хорошем прикиде, народ обзавидуется. Вместе с тем заметна у ночных красавиц отрешенность в глазах, потому как работа, что ни говори, рутинная, однообразная, аки звери в тесной клетке; там же, рядом с витринным стеклом, имеется незаметная дверь, которая откроется, как только ты того захочешь, зайдешь в каморку, свет отключится, и порок поглотит тебя минут на пятнадцать. Заходят далеко не все, 40-50 евро на дороге не валяются. Многие пришли сюда посмотреть, а не подвиги совершать. Толпятся у витрин, ржут, особенно молодые, особенно американцы. Говорят, более всего квартал Красных фонарей нравится им, они чаще других заходят в таинственную каморку, ведь приехали бедолаги из строгой, можно сказать, пуританской страны, где семейные ценности – святое: не так глянешь на сослуживицу или рядовую гражданку, сделаешь ей неловкий комплимент – уже сексуальное домогательство, по судам затаскает. Даже если подмигнул ей игриво много лет назад, сегодня, в силу несложившейся личной жизни, вспомнит и заявит куда следует, мол, еще при Аврааме Линкольне домогался, тут же появятся полисмены, в кандалы закуют – и в участок. Хочешь на свободу – вноси залог. Вдобавок жена, узнав о твоих подмигиваниях на стороне, на развод подаст, имущество отнимет, до нитки разденет и на радость адвокатам по миру голышом пустит. Жуть! Есть у меня за океаном приятель, театральный режиссер. Приехал в Москву и давай за девицами ухлестывать. Безудержно, чисто жеребец, будто пять лет в камере-одиночке отсидел и только вчера на свободу выпустили. Я ему: «Что ты, как подросток из кавказского аула, на каждую юбку кидаешься, неужто красивых актрис в твоем театре в цивилизованном вашем городе нет?» – «Почему же, – говорит, – есть, и немало, но попробуй подойди, последствия непредсказуемы, работу можно потерять». Вот так. Это я не пропаганду среди вас провожу, в том смысле, что у них не все хорошо, а у нас намного лучше, пусть такую пропаганду телевидение проводит, это я вам реальную историю рассказываю. Квартала Красных фонарей у нас нет. А зря, между прочим. Подумайте, какая была бы польза для города. Ведь это беспроигрышная туристическая фишка. Те, что по злачному кварталу ходят, они попутно в магазинчики, в кафе, в торговые центры захаживают, покупки разные делают, сувениры, развлечения – деньги свои оставляют. Амстердам пропускает в год больше четырех миллионов туристов. Можете себе представить? В городе с населением чуть больше восьмисот тысяч, не считая пригорода. Вот и считайте: посещение музеев, коих тут видимо-невидимо, лично я насчитал тридцать… прогулки по каналам на экскурсионных катерах… богатейший зоопарк, аттракционы, театры… Ну и, как приложение, этот известный на весь мир квартал, погружающий тебя в пучину разврата и одинаково интересный, кстати, как мужчинам, так и женщинам. Сейчас, заламывая руки, скажете: как можно, проституция! Будто нет и никогда не было проституции в ваших краях. Мало того, что это самая древняя, она еще и в принципе неискоренимая профессия, доложу вам, как бы вы с ней ни боролись. В мире зарегистрированы десятки миллионов проституток, если собрать их воедино, это примерно население Аргентины или Алжира… Я вам больше скажу… Или нет, не буду… И все же скажу. Некоторые страны, такие как Чехия, дабы оправиться от социалистической нищеты и убогости и встать на ноги, начали с туризма. А одна из составляющих туризма… ну да, эти приехавшие отовсюду девицы, с низкой, как нынче говорят, социальной ответственностью. Теперь возьмем Ереван, известный, уютный, чуть удаленный от центра район, скажем, Третий участок... Сказал, и сразу же пред глазами смуглолицая Србуи или Парандзем за стеклом в мини-бикини, в красном освещении... Уже бочку на меня готовы покатить добропорядочные домохозяйки, блюстители устоев вот-вот белугами завоют. Не вставайте в боевую стойку; не хотите – дело ваше, только не говорите, что у нас такого нет и быть не может, потому как национальные традиции и прочая пурга. Никак не научу вас смотреть на вещи трезво.

А рассказываю я об этом квартале не потому, что ничего более интересного в Нидерландах не видел. Много чего видел. Да вот хотя бы архитектура. Услада глазу – церковь Святого Николая, Королевский дворец, Монетная башня, комплекс Бегенхойф, площадь Дам, к которой ведет старинная улица Дамрак… А современная архитектура города столь же функциональна и качественна, сколь эстетична и личностна. У каждого здания свое лицо, дизайн говорит о хорошем вкусе строителей и жильцов, фасады красиво отделаны зеленью, окрашены в разные цвета. Для нас с вами в наших домах более всего важна внутренняя отделка собственной квартиры, то, что мы называем евроремонтом, при этом почему-то критикуя Европу, а за стенами дома хоть трава не расти. Для них же ничуть не менее, а даже более важен экстерьер. Центр города – настоящий городок в табакерке. Очень похож на Прагу, но красивее. Здесь, в столице, доложу вам, проживает 177 национальностей. И ладят между собой. То есть этническое самолюбование и самовосхваление – это дома, а на миру все одинаковые и вполне нормальные люди. Трудно поверить, что сей сказочный город, братцы мои, построен на болоте. Здесь в XII веке стояла рыбацкая деревня, а будущая столица была заложена через сто лет, в 1300 году от Рождества Христова. Воды вокруг видимо-невидимо, сырость несусветная, улицы вечно мокрые. Чтобы уберечься от наводнений, прорыли дамбы и каналы. Будто Евклид лично прокладывал – точные, прямые, геометрические линии, сине-зеленые фигуры, как по линейке, по лекалу, если смотреть с высоты птичьего полета. Есть две реки – Амстел и Эй, есть также озеро, которое на 6 метров ниже уровня моря. Вот вам парадокс. Вдоль каналов на воде выстроились дома-баржи. Когда-то в них селились бедняки, у которых не хватало денег на квартиру. Сейчас эти жилые баржи стоят полтора миллиона евро, и живут в них богатые люди. К баржам привязаны личные катера, при желании можно выехать в открытое море. Что за удовольствие днем и ночью раскачиваться на воде и за бешеные деньги наживать себе ревматизм… Или возьмем Ван Гога, жившего впроголодь и умершего в безвестности. Видели, какой отгрохали в 1973 году многоэтажный музей Ван Гога? В год два миллиона посетителей со всего мира, очередь за километр. Тот же художник, те же картины. Вот и верь после этого в объективные человеческие ценности. Но что может более всего удивить нашего человека, недавно прорвавшегося к технологиям и оценивающего социальный статус ближнего по марке машины или смартфонов, так это то, что жители Амстердама выбрали простейшее средство передвижения – велосипеды. Не потому, что нет денег на покупку джипа. Улицы старинные, узкие, к тому же отдельная дорожка на них отведена для велосипедов и мотороллеров. Зачем создавать пробки и лишнюю загазованность? Такая у них сознательность, ничего не поделаешь. Видели женщин-полицейских на велосипедах?.. Очень советую, будете долго стоять и смотреть. Машины здесь есть, конечно. Есть и такси, но основной вид городского транспорта – это все же велосипеды, мопеды… и трамваи. Трамваи, друзья мои, такие же сказочные, как и сам горд, они похожи не на современный транспорт, а на нечто в стиле ампир, пришедшее к нам из глубин веков. Добрый дракончик, на котором так и хочется прокатиться. И зачем, думаю, глядя на это чудо транспортного дизайна, в девяностые убрали ереванские трамваи! Помните, несколько лет рельсы нещадно с мясом вырывали. Кто распорядился? Кому это было выгодно? А ведь я предвидел. Я еще в начале восьмидесятых написал рассказ «Трамвай проехал по квартире», где трамваи постепенно исчезали из города. Город без трамвая теряет уют, если хотите знать, это уже не совсем город, а некое поселение. Вот даже в Роттердаме (население меньше, чем в Амстердаме) есть красивые трамвайчики. Славится Роттердам также самым известным в Европе морским портом, одним из трех крупнейших в мире, связывающим два материка. Отсюда корабли отправляются в Нью-Йорк, и здесь же есть знаменитый на всю Европу ресторан «Нью-Йорк». Немцы во время войны разбомбили этот город, родину Эразма Роттердамского, а после войны его восстановили благодаря иностранным инвестициям. Восстановили довольно быстро и такую красоту возвели… Здесь есть также знаменитый университет имени Эразма Роттердамского, где слушала лекции и значительно поумнела моя дочь. Здесь же, по выходе из поезда, я увидел череду новогодних елок и вспомнил, что Рождество на носу. Начинались предновогодние распродажи. Лично я купил себе хороший одеколон за бесценок. Для сравнения: стоил он примерно столько же, сколько газета «Фигаро» в Париже. Но про Париж чуть позже. А пока, вернувшись из Роттердама в Амстердам, я увидел по-праздничному разукрашенный Центральный железнодорожный вокзал, гигантскую елку в торговом центре, постоял на площади Рембрандта, совершил паломничество к памятнику Спинозе, жившему в этих краях, после чего снова нанес визит в квартал Красных фонарей (квартал, а не улица, как часто пишут). Дело в том, что в прошлый раз я заметил на одной из узеньких улочек за стеклом девушку, сильно напоминавшую мне… кого бы, вы думали… картину «Рождение Венеры» Ботичелли. С тем же стыдливым выражением лица, полуобнаженную, слегка склонившую голову, в полупрозрачной накидке. Захотелось увидеть ее снова. Неужто не найду… Нашел! Я остановился напротив и смотрел на нее, не в силах оторвать взгляд. Ее можно одеть в любой наряд, и она будет так же притягательна. Роговые очки, явно не оптика, придают девушке дополнительный шарм: сегодня интеллектуалки в моде. Как жаль, что у меня с юности принцип – не платить за любовь. Она подняла голову, посмотрела на меня, улыбнулась и подмигнула, будто узнала старого приятеля, затем неожиданно, как какая-нибудь Манька-облигация из фильма Говорухина, игриво повела бедром и поманила пальчиком. И что вы думаете, дверь открылась, и я, как загипнотизированный, вошел в это гнездо… Видел бы это Сандро, великий наш Ботичелли. Что меня в этой ситуации и во всем сказанном оправдывает, так это, пожалуй, милое моему сердцу изречение Эразма Роттердамского: «Безумию дарована привилегия говорить правду, никого не оскорбляя». Вот и не обижайтесь, если что не так.

Когда-то японцы, восхитившись Центральным железнодорожным вокзалом Амстердама, построили у себя точно такой же. Стою на платформе с чемоданом и билетом на Париж. Потихоньку собираются пассажиры, говорят между собой на французском, в связи с чем чувствую себя увереннее. С английским у меня нелады. Подъезжает поезд, стоянка пять минут. Поднимаюсь в тамбур. Проводник, надвинув очки на нос, вглядывается в мой билет и объясняет, что мне не сюда, а в последний вагон. До отхода поезда три минуты. Спускаюсь и бегом к последнему. Бегом – это я для красного словца. Какое там «бегом» – в одной руке трость, в другой чемодан на колесиках, похожий на больную таксу, ковыляет, ползет, а я кашляю, задыхаюсь – сырость, как на морском дне, бронхи бунтуют, майданят. Добираюсь до нужного вагона, стою, не могу отдышаться. Тут возвышается над головой не проводник, а проводница. Что бы я делал без женщин! Она мгновенно оценивает ситуацию, спускается и подхватывает мой чемодан. «Подняться сможете?» Не хватало, чтобы еще и меня взяла на руки. Поднимаюсь. Проходим в вагон, сажусь на свое место; она легко поднимает и закидывает мой чемодан, будто это воздушный шарик, на багажную полку. Улыбается: «Ca va?..» Ca va, говорю, и всяческое вам мерси. Поезд трогается. Через несколько минут выравниваю дыхание. Проводница вновь появляется, участливо кладет руку мне на плечо: «Что-нибудь нужно?..» – «Жаркий поцелуй», – ответил бы я, но человек на службе, и шутки неуместны. Посему я отрицательно качаю головой. А еще через полчаса проходят ревизоры, и она с ними. «Мсье, ваш билет!» – обращается ко мне один в форме. – «Я видела билет этого мсье», – вмешивается проводница, в смысле, он и так еле дышит, оставьте человека в покое, и ревизоры, извинившись, идут дальше, а она поворачивается и дарит мне на прощание самую многообещающую из всевозможных улыбок. Грустно становится, как подумаешь, что большая половина жизни прошла без таких вот улыбок. Проезжаем Антверпен, стоянка в Брюсселе. Такие же раскрашенные в разные цвета игрушечные дома, окна, ставни и балкончики. И такое ощущение, что находишься в стократ увеличенном детском саду. Почему бы нет, может, и стоило бы, как они, смотреть на мир глазами ребенка. Патриоты по поводу «глаз ребенка» сейчас же, не сходя с места, напомнят мне, что здесь находятся штаб-квартира Евросоюза и офис НАТО – нашел, мол, безгрешных детишек. Так ведь я не о политиках говорю, а о людях, в которых невесть как, с малолетства, должно быть, воспитали доброжелательность и привычку к красоте.

Кто придумал эту глупую фразу: «Увидеть Париж и умереть»? Я видел Париж не раз и хочу, наоборот, пожить как можно дольше, чтобы успеть увидеть многое другое. Жизнь прошла, как в сейфе – мое поколение мало путешествовало по миру, а поколение моих родителей и вовсе радовалось поездкам в Тбилиси. На самом деле мне больше по душе фраза Хемингуэя – «Праздник, который всегда с тобой». И не только применимо к Парижу. Хотя сами парижане утверждают, что праздника, о котором говорил старик Хэм, давно уже нет. Не могу ни подтвердить, ни опровергнуть, для этого надо пожить в этом городе год или два, к тому же праздник – штука субъективная. Но я уверен, что Париж – по-прежнему культурная столица Европы, пусть даже в моем мифологизированном представлении. Моя дочь считает, что лучший город Европы – это Лондон, а сын – что Берлин. Двоюродный брат любит Афины, где живет уже четверть века. Его праздники – дно морское, куда он погружается раз в неделю, надев акваланг. А мой эстонский друг уверен, что лучшая страна Европы – Италия, где он бывает два раза в год. А другой мой друг, из Москвы – тот Европу не жалует, считая, что она на пороге полного и окончательного упадка, поскольку кишмя кишит неадекватными пришельцами…

Северный вокзал, куда прибыл наш скорый поезд, один из семи парижских вокзалов и самый крупный по числу обслуживаемых пассажиров в Европе. Построен в 1865 году, эскалаторов здесь, да и в самом парижском метро, больше напоминающем катакомбы, мало, а каменных ступенек видимо-невидимо, и представьте меня на них, усталого, с тростью и чемоданом-таксой. И снова речь поведу о людях, которые перед каждым спуском или подъемом мне помогали. Гостиница моя находилась в ста метрах от Оперы, а туда ведет прямая ветка метро от Восточного вокзала. Но до Восточного вокзала надо добраться. Вот тут-то и появилась Жаклин. Она не спросила, надо ли мне помочь, она просто потребовала: «Дайте мне ваш чемодан». Взяла и понесла. На вид ей было лет тридцать три – тридцать пять. Я спросил: «Вы парижанка?» – «Да». – «Мне нужно на Восточный вокзал, а оттуда на метро – до Оперы». – «Так это просто: гош, потом друат, потом снова друат и снова гош… Запомнили?.. Там есть каменная лестница, довольно высокая, спускаетесь и заходите в здание Восточного вокзала, чуть пройдете – метро, а дальше – пять станций без пересадки… Поняли?.. Нет. Пойдемте, я вас провожу… Мне тоже в ту сторону». По пути узнал ее имя. По прямой дороге чемодан катил я, вверх и вниз – она. Расстались у Оперы. «Мерси боку, дорогая, дальше сам найду». – «В таком случае оревуар». – «Постойте! Вы так очаровательны, и я вам так признателен, можно мне амбрассе, обнять вас на прощание?» – «Что ж, если хотите…». Я обнял ее и чмокнул. Не по-европейски – в воздух, а по-своему – в щеку. Она рассмеялась, постояла, подержала в руке мою руку. И чего я, дубина, визитку свою не дал, телефон у нее не спросил – корил я себя через полчаса в номере гостиницы, глядя на переливающиеся огни Оперы в окне. И сам себя оправдывал: усталость сказалась, в карманы надо было лезть, визитку доставать, ручку, блокнот, колени нестерпимо болели… А может, не усталость это и не колени, а урок, полученный нашумевшей матримониальной драмой Армена Джигарханяна… Так ведь у меня ничего нет, что с меня возьмешь, кроме артроза и чемодана, похожего на больную таксу, это ей надо бояться. Но что-то подсказывало мне, что Жаклин не побоялась бы ничего…

В Париже вышел на армянском языке сборник новелл писателей разных стран в переводе Карена Симоняна, с его же послесловием. Там есть и две мои истории. Мы с Кареном встретились, он передал мне этот сборник, затем мы отметили это событие в кафе на улице Риволи, после чего пошли в Центр Помпиду... И что я вам рассказываю про Париж? Вы сами все знаете. В советские времена был, помните, телевизионный «Клуб кинопутешествий», своеобразное окно или форточка, а скорее, замочная скважина в запретный мир. Счастливый ведущий, с разрешения соответствующих органов, рассказывал о странах и городах, в которых сам побывал, а народ в покрытых цветочными обоями унылых хрущевках жадно взирал на марсианскую жизнь, не забывая, однако, приговаривать: «Нас и тут неплохо кормят». Сегодня все стали заядлыми путешественниками, разве что бабушки и дедушки сидят дома у телевизоров. Хотя нет, я сам дедушка, телевизор ненавижу и дома не сижу. Не осталось, правда, прежнего рвения, и Эйфелеву башню, как прежде, во сне не вижу, и улица Пигаль впечатления не производит, потому что все, что ассоциируется с ней или с разгульным кварталом Сен-Дени, прожито и пережито. И все же… Репете анкор ан фуа, как говорят неугомонные французы. Приятно пройтись по знакомым местам, посидеть в людном кафе «Черный кот» в двух шагах от мельницы «Мулен Руж», сделать комплимент красивой официантке, которая непременно в ответ улыбнется и не скажет по-нашему неприязненно «мужчина, быстрей заказывайте, у меня дел по горло», прошагать пешком по перпендикулярной к Пигалю улице Бланш, мимо церкви Святой Троицы до Оперы, от которой в любое время года, дня и ночи веет праздником, и дальше – до Вандомской площади, где в отеле «Риц» жил, если помните, персонаж Питера О,Тула из нестареющего фильма Уильяма Уайлера «Как украсть миллион». По пути можно увидеть бездомных людей, спящих прямо на асфальте, на старых матрацах, и нищих на замусоренных улицах тоже можно встретить и кинуть по доброте души в стаканчик пару евро.

Я не знаю, кто они и как дожили до жизни такой, но знаю, что счастье – не всегда социальная и уж точно не географическая категория. Нам хочется думать, что где-то там, в других местах люди живут лучше, богаче, веселее и беспечнее, потому что это убеждение обнадеживает – не все в мире ужасно, и я убежден, что не надо мешать людям так думать, потому что если здесь плохо, там хорошо, то значит, хорошее и лучшее в принципе возможно. Понимаю, как это наивно, но я всегда думал: есть что-то ненормальное в том, что мы живем на планете, сплошь и рядом перечерченной линиями границ, притом что мы у нее, у планеты, не спрашивали на это позволения. Чувствуем себя всесильными оттого, что придумали компьютеры, ракеты и оружие, с помощью которого легко уничтожим самих себя, при этом делаем вид, что верим в некий космический разум и справедливого, всевидящего Бога. Он усмехнулся бы, если бы нас видел. Если б захотел увидеть, в чем я лично сомневаюсь.

По возвращении я навестил старого друга, астрофизика Айка Арутюняна. Долгие годы он был директором Бюраканской обсерватории, теперь является руководителем недавно созданного им же Центра прикладной астрономии. Центр в сотрудничестве с «Роскосмосом» и рядом стран занят, как оказалось, необычным и весьма нужным делом – отслеживает космический мусор. Вокруг Земли летает 5-6 тысяч тонн метала, обломки старых, пришедших в негодность спутников. Скорость их полета намного больше скорости пули из автомата Калашникова; они часто сталкиваются друг с другом и, что хуже, могут протаранить космические станции и корабли, такие случаи уже были. Со временем обломки сами упадут, но скорость гасится очень и очень долго. Что с ними делать, как снять их с орбиты – пока непонятно. Китайцы надумали стрелять по ним, но стало еще хуже: появилось в сотни раз больше обломков. Наблюдательные станции могут по крайней мере отслеживать этот опасный мусор, траекторию его полета, дабы предотвратить столкновения. Пока не придумают, как быть. Вселенная расширяется, чтоб вы знали. И материя тоже. Докричаться из конца в конец все труднее. Так что живите в согласии. Берегите и лелейте свои праздники. И с наступающим!

Руслан Сагабалян