«В каждой песне я вновь оживу»

– …Кто из «сократов» сказал: не надо гениев похлопывать по плечу, пользуясь тем, что они не смогут ответить. Когда в разговоре о ком-то появляется глагол «был», начинаешь задумываться о человеке, с которым долго общался. Мы хотим восстановить в памяти мелочи, подробности быта. Что не следует делать, на мой взгляд. О таланте вспоминаем чуть иначе, приближаясь к нему через детали. Это и называется похлопыванием по плечу. Лучше вслушиваться в музыку, песни Арно и там найти разгадку его личности, характера, а не воскрешать, как и что делали вместе. Бытовые подробности должны отойти не на второй, а даже на четвертый план. Тем более в обиходе я его не воспринимал…

Неопубликованный фрагмент беседы с народным артистом СССР

А. Бабаджаняном (10 августа 1977-го, рабочий кабинет московской квартиры на Тверской):

– …С детства кино для меня – Чаплин, а потом остальные. Его фильмы могу смотреть круглые сутки, без перерыва. И всякий раз волнуюсь, убеждаясь в гениальности великого актера. Может, потому, что люблю детали? Ведь без них нет искусства. Согласитесь, сюжет можно пересказать, а диалоги – нет…

ВМЕСТО ПРЕДИСЛОВИЯ

О том, чего не знали читатели. Продолжавшаяся 18 лет моя человеческая и творческая дружба с Арменом Борисовичем началась в 1976-м после интервью для «Футбола-Хоккея» игравшего главную роль в «Беседах с Сократом» народного артиста РСФСР. Он, опекая меня, студента 3-го курса журфака МГУ, щедро делился друзьями. Один из них – режиссер «Арменфильма» Нерсес Гедеонович Оганесян тогда заканчивал в Москве картину «На конкурс приехали повара» – 2-ю после «Невесты с Севера» ленту в цикле о дружбе народов СССР. Однажды у ворот фирмы «Мелодия» на улице Качалова нас встретил Арно Арутюнович с сыном Араиком. Их дуэт входил в команду «поваров». Только вместо деликатесов они готовили музыкальное оформление телефильма.

Вскоре поздним летним вечером я оказался в квартире Бабаджанянов в сопровождении добрейшего Нерсика, предложившего взять интервью у мэтра для «Недели», где мне уже посчастливилось дебютировать. В те годы, чтобы приобрести воскресное приложение «Известий», очередь в киоск на Пушкинской заворачивалась на улицу Чехова (ныне – Малая Дмитровка) аж до Театра Ленком. Дважды в месяц, когда выходили в свет «тонкие» номера с «Гостями 13-й страницы», «хвост» покупателей растягивался по максимуму. Видя их, наглость уже отметившегося заметками-«карликами» университетского выпускника достигла космического масштаба. Получив дежурное согласие Эдуарда Моисеевича Церковера, своего учителя – редактора отдела информации (коллеги по праву называли его «репортером №1»), я подготовил вопросник для А. Бабаджаняна.

Когда мы с Н. Оганесяном во втором часу ночи сели в такси, я долго молчал, устыдившись своей настырности – феноменально терпеливый Варпет (Мастер), вытерев со лба капельки пота, признался: «Меня никто так не мучил. Но ты не стесняйся, звони! Если кто-то, взяв трубку, скажет, что я занят, мол, работаю за роялем, не верь – чаще всего решаю кроссворды до победного. Недаром жена постоянно ходит в переплетную мастерскую, чтобы подлатать энциклопедический словарь».

«Лист ожидания» претендентов на публикацию в бестселлере оказался не короче длиннющей очереди покупателей еженедельника. На его самой читабельной странице моя фамилия впервые появилась спустя… 14 месяцев, в октябре 1978-го! До сих пор не представляю, чего стоило Э. Церковеру перелопатить 16 страниц (примерно 28.000 знаков с пробелами – три газетные полосы А3!) стенограммы интервью, доведя его до требуемого объема. Разумеется, «кройка и шитье» не обошлись без сокращений, значительных и болезненных для автора и его собеседника.

Шесть лет спустя, став штатным сотрудником «Недели» и познав на себе реалии партийно-советской журналистики, я понял, кто и почему заставил одного аса «присочинить» за другого. Чтобы не оставаться голословным, выбрал три вопроса (из 15 опубликованных) и три ответа (в двух версиях) для читателей «НК», чтобы сами разобрались, «сколько младенцев выплеснули вместе с водой».

«Неделя» №40 (октябрь 1978 г.):

– И кто же наиболее интересный, с вашей точки зрения, исполнитель ваших песен?

– Интересных много, и у нас, и за рубежом: София Ротару, Лев Лещенко, Эдуард Хиль, Янош Коош… Том Джонс, который, кстати, никогда моих песен не пел…

Из интервью А. Бабаджаняна без ретуши:

– Если можно, мой любимый певец Том Джонс.

«Неделя» № 40:

– Скажите, а любите вы слушать свои произведения в собственном исполнении?

– Не-е-ет! Вот уж сказали! И вообще, мои работы, когда они вроде завершены, в очень скором времени перестают мне нравиться… К тому же я ведь не так хорошо играю на рояле, хотя и по специальности пианист. Закончил Московскую консерваторию по классу замечательного музыканта и педагога Константина Николаевича Игумнова.

Из интервью А. Бабаджаняна без ретуши:

– Я – пианист, окончил Московскую консерваторию по классу Константина Николаевича Игумнова, великого русского педагога и пианиста. Знаете, я очень к себе придирчив. Например, мой «Второй струнный квартет» уже четырежды играли в Москве. И можете себе представить, у меня еще нет чистового варианта, чтобы отдать его в издательство – до сих пор над ним работаю, хочется что-то там исправить, иногда уничтожаю свои записи.

Я нечасто играю на рояле при публике. Потому что всегда не нравилось мое исполнение, хотел достичь лучшего уровня. А когда слушаю те же произведения в чужой обработке, они еще меньше мне нравятся. Иногда вспоминаю о том, как я раньше здорово играл – с годами музыкант выступает хуже.

«Неделя» № 40:

– Есть у вас настольная книга?

– Очень люблю перечитывать Достоевского и Льва Толстого. Люблю книгу «Подводя итог» Сомерсета Моэма. Мне кажется, в этом сочинении можно найти ответ на любой творческий вопрос. Моэм, работая над этим произведением, считал, что скоро умрет. Знаю его книгу почти наизусть, хотя и не подчеркиваю строки и не делаю выписки.

Из интервью А. Бабаджаняна без ретуши:

– Моей настольной и любимой книгой остается до сих пор «Подводя итог» Сомерсета Моэма. Кстати, она, мягко говоря, исчезла из нашего дома: долго лежала в моем кабинете, а потом заметил – нет ее. Если где-то увижу, тоже украду. Ведь создавая рукопись, великий писатель думал, что сам должен умереть. Страшно не люблю, когда люди чего-то подчеркивают, выписывают. Но на страницах этой книги можно выделить каждую строчку. Настолько глубокие и интересные мысли высказаны автором.

ВМЕСТО КЛЮЧЕВОГО ТЕКСТА

Впервые публикуемые фрагменты стенограммы интервью А. Бабаджаняна для «Недели»:

– …Могу задать себе пару вопросов? Хочу написать балет, но пока не попалось в руки хорошее либретто, а главное – еще не нашел классного балетмейстера-единомышленника, который мог бы вдохновить на столь трудное дело. Не знаю, повторится ли взаимопонимание, которое в конце 1950-х возникло у нас с народным артистом СССР Леонидом Лавровским (организовал первую в СССР труппу «Балет на льду». – Авт.) – после начала эры запусков искусственных спутников Земли мы очень быстро написали целое отделение «Звездная симфония», поставленное на ледяном поле.

Обязательно поинтересовался бы у себя: «Почему мало работаешь?» Вот мой ответ: «Вроде сижу целыми днями за роялем «Ферстер» и что только не наигрываю. Может, стать менее требовательным, придирчивым? Тогда, вероятно, «продукцию» больше бы выдавал. Ведь я очень, как говорят армяне, «мзмз».

– …У меня не было музыкальной семьи, но я организовал свою. Жена Тереза Сократовна Оганесян – пианистка, закончила Московскую консерваторию (класс фортепиано Льва Николаевича Оборина и класс органа Александра Федоровича Гетике). Конечно, мы хотели, чтобы и сын стал музыкантом, и он вроде начал учиться игре на виолончели в Центральной музыкальной школе. Однако не усердно занимался. И я зашел в ЦМШ в середине года, чтобы попросить об исключении Араика. Директор недоумевал: «У нас это первый случай за многолетнюю историю, чтобы виолончелиста-отличника забирали домой». Перешел в школу с углубленным изучением английского языка, где учился также на пятерки. Все-таки музыка притянула его, и он поступил в ГИТИС, специальность – «актер музкомедии». Словом, запел.

– …Широкая публика меня больше знает как песенника, что и приятно, и обидно. Ведь это не моя основная работа. Если пошутить, то классические формы музыки – «жена», а песни – «любовницы». Это, конечно, в газете не напечатают. Советскому человеку нельзя произносить слово «любовница», он ее не имеет по определению (улыбается).

– ...Армянский слушатель крайне требовательный – у него сердце большое, но критичное. Обычно, когда в зале сидят одни армяне, все настроены скептически: «Эди гиденг. Хето!» («Это знаем. Дальше что?») Сильно волнуюсь, когда коллеги выступают в Армении. Даже великий пианист Эмиль Гилельс заметил: «Если артист выдержит экзамен в Ереване, значит, его ждет успех во всем мире». Действительно, если исполнитель по-настоящему взволновал сердца наших зрителей, то они будут неистовствовать – темперамент и в этом скажется. А если музыкант воздействует лишь на разум, никакое впечатление не возникнет.

– …С каких пор в Москве? С 1938-го – мальчиком приехал учиться. Тому причиной – Арам Ильич Хачатурян. В Доме культуры постпредства Армянской ССР состоялся концерт армян – студентов консерваторий. Из Еревана приехали я и Александр Арутюнян. Мы играли свои произведения. Тогда предшественница газеты «Советская культура» – «Советское искусство» – опубликовала о нас статью.

Хачатурян рекомендовал учиться в Москве: «Здесь можете получить больше». Его слова запали в мою голову и душу. В консерваторию попасть не удалось никому из нас. Арутюнян вернулся домой. А я решил не позориться и обратился к мэтру, напомнив о его совете. Тот помог с устройством в училище имени Гнесиных, которое я экстерном закончил за год. Позже стал студентом консерватории. Там из-за войны возник перерыв. После эвакуации в 1946-м я вернулся в Москву, два года спустя закончил учебу, а постоянную прописку получил в 1955-м.

Тогда пережил период с переездами между двумя столицами. Мы учились у Генриха Ильича Литинского, а на летние каникулы я возвращался к родителям. То есть жил в Ереване, а проживал в Москве. И вот педагог сообщил: «Решили, что будешь писать фортепианный концерт». Жанр ясен, но тему нашел и сочинил дома. Там мне нравилась «Героическая баллада».

Мы с женой сняли комнату рядом с Большим залом консерватории. Пока Литинский не вернулся из отпуска, я играл и внутренне пел. Однако когда смотрел из окна, становилось страшно. К чему это я? Та же тема в гигантской столице показалась мелкой. Другие масштабы, другой ритм, другое восприятие музыки, другое дыхание, мышление… Большую часть жизни провел в Москве. Она сыграла решающую роль в моем становлении музыканта и человека.

– …Любимый домашний предмет? (проходивший мимо Араик подсказывает: «Нарды!») Нет-нет! А вот рояль для меня не предмет, не инструмент, а моя суть. Между прочим, в 1966-м накануне матча за шахматную корону «Комсомолка» объявила конкурс. В качестве одного из его победителей я получил абонемент на посещение всех партий в Театре эстрады. С Тиграном мы дружили, часто играли в шахматы, нарды. Если кто-то наблюдал за нашими «битвами», то мне нравилось вдохновлять себя лозунгом: «В нардах я – Петросян!».

– …В приметы не верю, не суеверен. Как-то в Карловых Варах спускались с Араиком по лестнице. Заметив черную кошку, сын побежал преграждать ей путь. Точнее, первый дорожку пересек. Однако киса вернулась, а я спокойно продолжал идти. Но часто бывает, когда, решив почти весь кроссворд, у числа 13 начинаю пыхтеть.

– ...На мой взгляд, если у человека нет чувства юмора, он неполноценен, могут появиться отклонения по части здоровья. Среди моих бывших студентов оказалась девушка, которая после очень смешного анекдота стала задавать вопросы – через 6–7 лет ее забрали в больницу. Без юмора нельзя жить. Наш народ, кроме известных качеств, отличает его понимание. Может, поэтому он и выжил?

– …Однажды, выступая в Варшаве, дал интервью местной газете «Кулисы». Заключительный вопрос звучал так: «Почему ни у одного народа, кроме армянского, нет столь известного радио?» Вот суть моего ответа: я вам уже рассказал о страшном геноциде, но после того, как мы обрели государственность, у нас исчез страх. Армяне – древнейший народ, а ведь многих из живших рядом в Средние века уже нет и в помине, а мы уцелели. Может, потому что наш народ трудолюбив и умеет сопротивляться злу? «О, добже, могли бы рассказать анекдот из репертуара вашего радио?» И я вспомнил: «У армянского радио спросили, кто среди народов мира самый талантливый, самый красивый, самый трудолюбивый, кто, короче, самый-самый? Армянское радио после короткого скромного молчания ответило: «Спасибо за комплимент».

ВМЕСТО ПОСЛЕСЛОВИЯ

Лучшей «рецензией» на долгожданную публикацию «Арно Бабаджанян – гость 13-й страницы» «Недели» стала «служебная записка» Александра Доброва, редактора олимпийского отдела «Советского спорта» и партийного вожака редакции, куда летом 1978-го распределили меня после окончания МГУ. Зам. главного редактора Борис Чернышев, пригласив к себе, положил на стол передо мной листочек форменного доноса: «Будешь знать, чего стоит твой начальник». Ему, так и не доросшему до журналистских кабинетов на Пушкинской, но чаще ходившему на Старую и Лубянскую площади (адреса ЦК КПСС и КГБ СССР. – Авт.), сильно не нравилась моя творческая активность за пределами голов, очков и секунд. Спустя годы Добров, накатавший после моего перехода в ТАСС второй донос, увидев на рядовой тусовке меня, работавшего уже в «Известиях», ринулся навстречу бывшему подчиненному. Однако к тому времени я научился держать руки за спиной, чтобы не здороваться со «шкварками».

Печально, но через 6 лет после нашей беседы, 11 ноября 1983-го, в Москве не стало Арно Арутюновича, его похоронили на Тохмахском кладбище в Ереване. Четыре года назад скончался Нерсес Гедеонович, народный артист Армении, профессор, почетный академик Национальной академии киноискусства. Так сложился мой грустный маршрут, что, навещая родных, друзей и коллег на Троекуровском, останавливаюсь у могилы четы Оганесян. После нынешней публикации в «НК» буду держать ответ перед ними: «Допустил ли ляпы? Правильно ли расставил акценты?»

ВМЕСТО ЭПИЛОГА

Фрагмент из того же неопубликованного монолога А. Джигарханяна:

– …Много лет назад (1958 г.) мы с Бабаджаняном гуляли по Дилижану, и я наивно спросил его, уже знаменитого: мол, Арно, все-таки как пишешь музыку, в чем заключается твое ноу-хау? Берешь нотный лист, ручку и?.. Он, улыбнувшись на мой взгляд, ответил гениально: «Ара, слышу, слышу!» И проиллюстрировал свои слова выразительным жестом, поднеся руку к уху.

Не стану в чем-то упрекать этого большого, неординарно талантливого человека, но я его воспринимал как мальчишку при всей его тогдашней самодостаточности. А выглядел он жизнелюбивой личностью огромного масштаба, хотя об этом не декларировал, как делают некоторые.

Я видел Арно на футболе и в застолье в качестве потрясающего тамады (в частности, на свадьбе пианиста Андрея Гаврилова), на концертах, просмотрах в Доме кино, официальных церемониях, как-то даже вместе летели в самолете… Столько времени оставаться в центре внимания, будучи популярнейшим шлягерным и песенным композитором! А ведь на наших глазах через год-два сходили со сцены один за другим его коллеги, более молодые и зрелые.

Как говорил поэт (А.С.?Пушкин), «печаль моя светла…» Знаешь, о чем я думал после кончины Бабаджаняна? Тебе известно: я стараюсь не ходить на похороны. Может звучать кощунственно, но рад, что не проводил Арно, как говорится, в последний путь. Конечно, разумом понимаю: его нет на свете, он – там, но представить лежащим в гробу не могу. Нет этого образа, его очень сильные биотоки живут во мне. Музыка, которую Бабаджанян нам оставил, живая, она дышит…

Какие эмоции возникают сегодня, когда его мелодии «накрывают» меня? Вновь вспоминаю Дилижан, наш разговор, признание Арно: «Слышу, потом набираю на рояле композицию, затем постоянно ее ощущаю…» Да, он слышал «свою» музыку, а я ее не слышу, хотя все время пытаюсь вслушиваться… Правда, мы так и не узнали до конца, какую классическую музыку чувствовал Бабаджанян – мы-то ее не услышали, эта сфера нам недоступна. По-моему, вслушиваться в музыку все-таки нельзя, в нее надо впускать себя, и тогда становишься причастным. В таком случае слышу то, что слышал Арно, именно в те мгновения в силу моей наполненности рождаются эмоции… Хочется, чтобы это осталось в нашей памяти.

ВМЕСТО ПОСТСКРИПТУМА

Спустя год после смерти А. Бабаджаняна Роберт Рождественский написал посвященные другу и соседу по дому «Последнюю песню Арно». В ней есть строки, которые до сих пор звучат, как завещание выдающегося Композитора и Человека:

Вы не верьте в мою немоту,

Даже если я вдруг упаду,

Даже если уйду,

то не в землю уйду,

Я не в землю, а в песню уйду.

Будут яблони осень встречать,

И посыплются звезды в траву.

И пока на земле

будут песни звучать,

В каждой песне

я вновь оживу…