Джигарханян – властитель души

Вместо предисловия. Этому снимку уже 45-й год – Армен Борисович с трехдневной щетиной и в хитоне Сократа, улыбаясь, размышляет со мной, студентом журфака МГУ, о футболе. При этом народный артист РСФСР держит в руке пятнистый мяч, который ему передал Сергей Киврин – мой однокурсник, который спустя несколько лет стал лауреатом фотографического «Оскара» — World Press Photo. Его кадр (конечно, без моего присутствия в нем) – перфоманс в гримуборной Театра имени Маяковского иллюстрировал и начало нашей долгой человеческой дружбы, и первую публичную беседу. Ее разместил на развороте еженедельник «Футбол – Хоккей». Настолько популярное издание в эпоху СССР, что в газетных киосках его продавали даже «своим» с наценкой и из-под полы.

Из черновика мемуаров:

«В 2005-м среди подарков, которые вручили А.Б. по случаю его 70-летия, могла оказаться моя раритетная аудиокассета как самый искренний презент. В конце 1970-х я на правах новоиспеченного друга семьи Джигарханянов гостил в их московской квартире в Среднем Кондратьевском переулке. Случайно оставшись вдвоем с Еленой Васильевной Берьян, удалось уговорить ее, судя по всему, единственный раз рассказать о сыне, который иногда на манер тбилисских армян, откуда начинался их род, называл маму Эло».

Из интервью с Е.В. Берьян: «…Вскоре после начала Отечественной войны ему исполнилось 6 лет. По карточкам мы вдвоем получали 400 граммов хлеба на сутки. Тогда появились талоны на посещение служебной столовой аппарата Совета Министров Армении. Как курьер нашего коллектива («Армен джан, эту бумагу понеси туда/принеси сюда!») и он получил право на обеды. Незадолго до Нового 1942 года Армен вдруг отказался от традиционного культпохода, рассуждая по-взрослому: «Заводы, которые делали елочные игрушки, теперь выпускают пулеметы».

…В детсаду меня как-то спросили: «Вы, наверное, обо всем советуетесь с сыном?» – «Да». Даже если шью что-нибудь себе, примеряю и спрашиваю: «Посмотри, хорошо сидит на мне?» И когда что-то покупала себе, Армен всегда стоял рядом. Его мнение воспринимала, как закон. Точно так же он относился к моим словам. Еще в школу не поступил, а мы уже пару лет бегали на музыку. Но ничего не получилось. Брал скрипку и в слезы: «Не хочу быть музыкантом!»

…Жили мы в комнатке без удобств, да и входная дверь открывалась на улицу. А учился Армен в ближайшей русской школе имени Чкалова. Как и многие мальчишки, там не блистал, особенно слабо выглядел на уроках родного языка. Я выговаривала: «Нельзя так – подтянись!» В ответ нередко слышала: «Уеду учиться в Россию – там армянский не нужен». Однако за двойки не ругала: «Исправишь ведь?» – «Конечно, мама!» Чтобы освоить нелюбимые им шипящие, мы часто писали диктанты.

После уроков он приходил ко мне в Дом правительства. Там везде ковры. Сидя и ползая на них, Армен играл, рисовал, готовил домашние задания. И так до 13–14 лет. Я работала в секретариате первого зама председателя Совета Министров Овсепяна. Проходя мимо Армена, он всегда спрашивал: «Надеюсь, учишься хорошо?» Опекая сына в старших классах, я на 5 лет сменила трудовой ритм. Укладывала его спать, а сама к 21.00 заступала в ночную смену. Зато целый день знала, где сын и чем занят.

…Он часто болел. Перенес крупозные воспаления легких, малярию с приступами дважды в день. Пару раз по месяцу оставалась с ним в больницах. Но я легко его лечила: «Хочешь выздороветь – должен выпить мое лекарство». – «Ладно, мама». И глотал все, что выдавала. Против малярии пил горькие пилюли, замешанные с перцем, выдерживал очень болезненные уколы. Потом увлекся спортом. Прыгал, бегал, играл в шахматы. Ему исполнилось 16 лет, когда мы переехали в однокомнатную квартиру. Правительство выделило на проспекте Ленина, у Центрального рынка Еревана.

До сих пор дружит с одноклассниками – Амаяк Хачатрян, инженер, Рудик Аствацатрян, врач… Конечно, смотрели «Когда наступает сентябрь». Там пожарный – Сергей Потикян, школьный товарищ Армена. Они очень любили играть в футбол. А Кеосаян часто ночевал у нас. Потому что жил на городской окраине. Перед тем как пойти на концерт или в театр, Эдик просил: «Тетя Елена, оставьте, пожалуйста, на столе хлеб и сыр, а сами идите спать». Армен возвращался после спектакля, потом приходил Эдик, и они до 3–4 часов ночи пили чай, без умолку разговаривая. Кеосаян всегда советовался с Арменом, что и как снимать в кино.

...Он везде со мной бывал – одного не оставляла дома. Даже на стадион вместе бегали. Несмотря на то, что я ничего не понимала в футболе. Тогда ведь телевизора не было. Армен еще в садик ходил, когда мы просмотрели все дневные спектакли Театра имени Сундукяна. Его директор занес мне на работу годовой пропуск на 2 лица. По дороге домой мы всегда обсуждали с ним все, что видели на сцене, игру актеров... Поэтому, когда возникает разговор об армянском театре, Армен с восхищением вспоминает Нерсесяна, Вагаршяна, Абеляна…

Теперь он нередко приносит билеты, и мы с его дочкой Леной идем на дневные спектакли уже в Москве. А премьеры Армена посещаю обязательно. Правда, второй/третий показ».

Из черновика мемуаров: «Моя дружба с Джигарханяном имела парадоксальные последствия. Например, в соседнем подъезде его дома жила семья во главе с нашим соотечественником, авторитетным журналистом. Армен Борисович сказал мне в его адрес добрые слова, а спустя год-два каким-то мистическим образом я, впервые женившись, переехал на Белорусскую и ненадолго стал соседом своего старшего друга. Причем он отговаривал меня от запоздалого начала семейной жизни, советуя учиться в аспирантуре. Тем не менее на свадьбе в гостинице «Советская» Джигарханян успешно исполнил необычную для себя роль моего «посаженого отца».

После рождения нашего сына многие рекомендовали временно отселить из квартиры якобы опасно ревнивого к малышам сиамского кота, который «переехал» поначалу к Армену Борисовичу. Когда кто-то из его родных ощутил на себе приступ аллергии, нового члена их семьи приютил живший рядом приятель. Тот вскоре покинул Москву, и мы, по сути, потеряли домашнего питомца. Зато через несколько лет вся страна почти два десятилетия наблюдала, как появившийся у Джигарханяна кот Фил (полное имя – Философ) постепенно и эмоционально заменил ему общение с дочкой и мамой, ушедшими из его земной жизни, а затем – со второй женой и пасынком, перебравшимися за океан».

Из интервью с Е.В. Берьян: «…На новогодних утренниках для детей Армен никогда не выступал. Присаживался в углу и наблюдал за происходящим. Когда он закончил школу, я посоветовала: «Хорошим артистом сразу не становятся. Для надежности своего будущего попробуй сначала поступить в технический вуз». Поразмышляв, сын ответил: «Так и быть – обязательно выучусь на инженера, о чем ты мечтаешь, но ни одного часа не поработаю по специальности. Сразу пойду в театральный!» – «Тогда зачем тратить лишние 5 лет? Если уверен в себе, действуй так, как решил!»

Поступал во ВГИК. Два тура прошел, на 3-м отказали: «Чтобы избавиться от небольшого акцента, поживите годик в Москве, и в следующий раз мы вас зачислим». После того как Армен по телефону рассказал обо всем, я приехала сюда. И решила: «Нет, вернемся домой – не смогу содержать тебя тут».

Чтобы не болтался, попросила директора «Арменфильма» Степаняна пристроить сына. И он, став помощником оператора, до следующей осени таскал аппаратуру, ездил по районам на съемки. Приближалась пора вступительных экзаменов в Ереванский театральный институт. Пошла к ректору Саркисяну, которого уважала еще как скульптора, все объяснила и попросила: «Разрешите сыну сдавать экзамены на русском?» – «Пожалуйста. Нам надо разглядеть, есть талант или нет. Знание языка нас меньше всего интересует».

До той встречи я обратилась к знакомой Гарагаш (чтец, педагог того же института): «Айкуш! Может, посмотрите, стоит ли Армену идти в актеры?» – «Хорошо. Пусть зайдет ко мне этот несчастный человек». После того как они пообщались, Гарагаш рванула в институт: «Коллеги, к нам собрался талант!»

Армен сдал экзамены на пятерки. Показал такой этюд, мне позже рассказали, что отборочная комиссия долго хохотала. Правда, на первых двух курсах ему было тяжело: занятия шли на армянском языке, а он отвечал по-русски. Все 4 года и учился хорошо, и успевал играть в Русском театре имени Станиславского, где директором работал профессор Гулакян. Он и забрал Армена к себе.

Между прочим, уже барышни забегали к нам домой. Армен тогда дружил с Нарой Шлепчян, которая спустя годы стала самой обаятельной ведущей Армянского телевидения. Она с подругами приходила, у нас часто молодежь веселилась.

…Вай мэ! Как называлась пьеса, где Армен получил первую роль, не вспомню. Появился на сцене с винтовкой. Играл красноармейца, которого угостили селедкой. Я смотрела и верила ему. Дома уточнила: «Ел рыбу?» – «Нет, кусок черного хлеба».

После спектаклей он, уставший, возвращался так поздно, что не мог утром идти в институт. Приходилось выручать, звонить Гулакяну: «У Армена болит зуб». Но его учитель прекрасно знал, что я вру. Поэтому часто просила сына: «Ну оставь театр – заканчивай учебу!» Вместе с тем не думаю, что какую-то иную профессию он любил бы так, как работу в искусстве. Хотя признаюсь: никогда не видела Армена, допустим, шлифующего у зеркала сценические телодвижения. Тем не менее в институте очень хорошо сдал дипломные работы. Подошли ректор и проректор, поздравили: «Ваш сын – талант, наш лучший выпускник!»

Чуть ли не каждый год я брала отпуск и выезжала с Арменом на гастроли Театра имени Станиславского. В частности, в Харьков, Ригу... Хотела, чтобы он питался моими обедами, а не в забегаловках. Когда он возвращался после спектакля, спрашивала: «Пришли зрители?» – «Мама, о чем спрашиваешь? Свободных мест не было». А в Ереване публика не очень-то знала дорогу в Русский театр.

Гулакян, будучи черствым человеком, за 4 года совместной работы в Театре имени Станиславского и ТЮЗе ни разу не произнес: «Армен Джигарханян». Имя не произносил. Однажды в ТЮЗе Гулакян поставил пьесу, где Армен играл (почти шепотом) Ленина. И я, конечно, посетила премьеру. Когда на поклоны вышел главреж, зрители зааплодировали. Ленин (Армен) и Дзержинский (Элбакян) стояли рядом. Гулакян расцеловал их. Потом многие переспрашивали: как такое могло случиться? Никогда не хвалил ученика. Но, ссылаясь на жену учителя, говорили, что тот очень любил Армена. Когда он не успевал в институте, Гулакян приговаривал: «Дорогой, кто или что тебе мешает учиться?» Хотя специальность Армен сдал на четверку, непрофильные – история КПСС, черчение – хромали…

Окончив институт, Армен остался в театре, а Гулакян его покинул. С тех пор каждый Новый год Армен поздравлял учителя. Он умер в 1960-м… Теперь сын 1–2 января дозванивается до жены Гулакяна – Анаиды Мщян, бывшей артистки Театра имени Сундукяна. Кстати, их главный режиссер Аджемян неоднократно приглашал к себе Армена. Зачем ему было переходить туда, если там верховодили Хорен Абрамян, Сос Саркисян, Фрунзик Мкртчян…

…Он выполняет все, что мы просим. «Армен, Лене надо купить пианино». – «Завтра пойдем выбирать». – «Лена хочет рыбки аквариумные». – «Завтра пойдем купим и рыбки, и аквариум». Он всех любит. Обо всех заботится. Режиссер Шабоян, замечательный парень, заболел неизлечимой красной волчанкой. Пять лет Юру, у которого в Москве никого не было, перевозили из больницы в больницу. Армен привозил к нему одного профессора за другим, а после операции не отходил от него, каждый раз оставляя под подушкой Юры деньги для врачей и медсестер. Спустя несколько лет из Еревана сюда привезли тяжелобольного администратора Театра имени Станиславского. Профессор Лева Бадалян, друг Армена. Накануне операции организовал консилиум...

Когда сам болеет, тоже идет к врачу, берет бюллетень. Но забывает о нем, когда речь идет о генеральной репетиции или премьере. После нее может ночью сесть на «Красную стрелу», днем работать в Ленинграде, а на следующее утро вновь спешит в свой театр. Однажды, когда снимали «Человек на своем месте», в подобном ритме он жил целый год!»

Из черновика мемуаров:

«К зиме 1987-го Армен Борисович благодаря содействию всемогущих знакомых на Старой площади разменял малогабаритную четырехкомнатную квартиру на просторное жилье в староарбатском переулке (двумя этажами выше жил Егор Яковлев, главный редактор «Московских новостей») и две однушки для повзрослевших детей – Лены и Степана. Ее на моих глазах Джигарханян, выкраивая время между репетициями и спектаклями, вылетами на киносъемки и гастроли, устроил, как он выражался, «торгуя лицом и голосом», в театральный техникум на Соколе, а его – на журфак МГУ.

Недоучившись, пасынок рванул в США. Потом, несолоно хлебавши вернувшись сюда, подрабатывал экскурсоводом на Красной площади. Она же, с грехом пополам освоив азы профессии костюмера, трудилась, разумеется, рядом с отцом в Театре имени Маяковского. Там, у служебного входа, они поговорили и расстались, чтобы воссоединиться в Ваганьково 17 ноября 2020-го.

У единственной дочки Джигарханяна, с детства потерявшей родную маму и не нашедшей взаимопонимания с мачехой, «глаза постоянно смотрели на улицу» (столь образно и печально однажды с тяжелым вздохом заметил мне ее отец). В тот жуткий морозный день Лена задохнулась вместе со своим парнем от угарного газа, находясь в стоявшем в гараже автомобиле.

На домашних поминках за круглым столом плечом к плечу сидели Никита Симонян, тогда начальник футбольной сборной СССР, кинорежиссеры Эдмонд Кеосаян (1936–1994) и Нерсес Оганесян (1938–2016), главный невролог Москвы, академик РАМН Левон Бадалян (1929–1994) и армянский «Карл Маркс» – так дружески звал приятеля Армен Борисович. Кто-то произносил тост, когда он поднял трубку зазвонившего городского телефона. После обмена приветствиями мы поняли: на проводе из Осло Татьяна Сергеевна. В роли ассистента режиссера Юрия Шерлинга она помогала в постановке спектакля «Гетто» в норвежской столице. Жена спросила одиноко переживавшего трагедию мужа: «Мне вернуться в Москву?» – «Нет-нет, сам справлюсь».

В тот же вечер он собрался лететь в Ереван, чтобы утешить маму, внезапно потерявшую названную в ее честь любимую внучку. Армен Борисович тихо обратился к Левону Оганесовичу: «Ничего, что необычно много выпил коньяку?» – «Не переживай – сегодня можно». Тем временем я дозвонился до выпускника режиссерского факультета ГИТИСа Акопа Казанчяна, чтобы тот попросил ереванских связистов отключить телефон Елены Васильевны до прилета сына из Москвы. Однако на заснеженной дороге во Внуково нас, опаздывавших в аэропорт, у въезда на МКАД остановил гаишник. Вышедший из окутанной алкогольным перегаром машины Кеосаян мгновенно уладил, мне казалось, неразрешимую проблему.

Спустя год в глубине Ваганьковского кладбища с помощью непонятно как туда въехавшего подъемного крана установили привезенный из Киева гранитный памятник с пронзительным профилем Лены. Тогда же я отвлек Армена Борисовича от нерадостных мыслей: «Почему не удалось пробить местечко через дорогу, на Армянском участке?» – «Когда там назвали сумму в «зеленых», необходимую для выкупа полутора метров земли, я потерял дар речи».

С тех пор, когда я заглядывал туда, ноги сами, без условного навигатора, вели меня через три поворота на тропинках справа от колумбария к могиле юной Елены Джигарханян. По степени запыленности, как правило, искусственных цветов я, признаюсь, определял, насколько давно отец приходил сюда, чтобы постоять у последнего пристанища дочки».

Из интервью с Е.В. Берьян: «Армен переехал в Москву в 1967-м. Не без приглашения Эфроса.

…Да, первая удачная картина «Здравствуй, это я!» Но бывали случаи («Обвал», «Король Лир»…), когда снимали пробы и не утверждали, а он очень болезненно переживал: «Как так? Значит, я не хороший актер?» Потом привык, хотя потом иногда возникали неприятные ситуации.

Эфрос посмотрел «Здравствуй, это я!» и сразу отправил в Ереван 3–4 пригласительные телеграммы. Армен покинул свой театр в середине сезона. Конечно, его вызывали в ЦК Компартии Армении. Пообещав звание, квартиру и иные блага, настоятельно просили отказаться от переезда в Москву. «Нет, я уеду!»

А в столице его очень хорошо приняли. Сначала поселили в общежитии, куда я, конечно, приехала. Потом быстро выделили двухкомнатную квартиру на Веерной. Четыре года там жили. Наконец, дали четырехкомнатную. Вскоре сына поздравили со званием народного артиста России. Останься мы в Ереване, уверена, никто и не вспомнил бы об обещаниях ЦК. Армен, проработав 13 лет в Театре имени Станиславского, получил лишь заслуженного артиста Армении.

Он уже трудился в московском ТЮЗе, когда Эфроса забрали оттуда. А потом пригласили в Театр имени Маяковского. На мой взгляд, Сократ – самая трудная его роль. Они 3 года репетировали! Армен очень переживал: получится/не получится, власти пропустят/не пропустят. Потом пауза. И вновь репетиции. Слава Богу, приняли очень хорошо. «Сократ» соответствовал его человеческому характеру.

До спектакля «Беседы с Сократом» он, как правило, днем спал полтора-два часа. Кто бы ни звонил, к телефону его не подзывали, дома все строго поддерживали тишину. Но чтобы Армен закрылся в комнате со словами «Я роль учу – не мешайте», такое никогда не случалось. В хорошую погоду он пешком добирался до театра… Как признавался мне, «иду и спокойно размышляю обо всем». Видели бы вы, каким возвращался после «Сократа» и «Трамвая Желание». Выжатый лимон, бледный, предельно уставший. Сколько себя тратил во время этих спектаклей? Голос терял, дома лечили связки, я делала гоголь-моголь, что-то с молоком…

…Как-то до начала «Трамвая» я оказалась за кулисами. Кто-то строго объявил: «Среди зрителей министры – хорошо играйте!» Армен отреагировал: «Буду играть достойно потому, что моя мама во 2-м ряду сидит!» (смеется). И всегда находил меня в зале. Чтобы обменяться взглядами...»

Из черновика мемуаров: «На моих глазах Елену Васильевну стремительно настиг склероз – она не замечала даже стоявший перед ней чайник на кухне. Поэтому все продовольственные талоны, которые полагались собкору центральной профсоюзной многотиражки по Армении в годы гайдаровских реформ, я передавал маме Джигарханяна, которая уже не покидала уютную квартирку в доме за аркой на площади Сахарова. О выделении жилья для нее и всем остальном постоянно заботился Грачик Ашотович Карапетян (1933–2019), работавший управделами ЦК Компартии Армении, а затем республиканского МИД.

Когда Елена Васильевна скончалась в начале 1990-х, именно он, сын отчима Армена Борисовича, попросил меня найти его – из-за поисков похороны отложили на день. Нерсик Оганесян дал мне знать из Москвы: «Наш друг на съемках в Париже, физически не успеет попрощаться с мамой».

Тогда я подзабыл фрагмент его монолога-кредо из интервью 1983 года, впервые опубликованного в «НК» (октябрь 2020): «Знаешь, о чем думал после кончины Бабаджаняна? Тебе известно, я стараюсь не ходить на похороны. Может звучать кощунственно, но рад, что не проводил Арно, как говорится, в последний путь. Конечно, разумом понимаю: его нет на свете, он – там, но представить лежащим в гробу не могу».

Так Эло осталась живой в памяти единственного сына, который спустя несколько лет помпезно отметил в Ереване свое 60-летие. Кстати, его предпоследнее появление на публике случилось на прощании с М.?Захаровым в Ленкоме 1 октября 2019-го. Спустя почти ровно год, в день своего рождения и за полтора месяца до кончины, Джигарханян символически приехал в именной Театр «Д».

Вместо послесловия. Аудиокассета с живым голосом Елены Васильевны остается у меня – она оказалась не востребованной ни ее сыном, ни его пасынком, ни его вроде многочисленными любимыми женщинами и уже крайне редкими настоящими друзьями. Вероятно, кто-то подскажет наиболее подходящий адрес «прописки» так и не врученного моего подарка – будущий музей А.Б. Джигарханяна. Мелькнула мысль написать «дом-музей», но потом виртуально вычеркнул идею совкового учреждения и задумался: где может появиться его мемориал – в Ереване, Москве или Далласе? Немного представляя мир наших чиновников от культуры вместе с кругом наследников Мастера де-юре и де-факто, выскажу крамольную мысль: и «дом», и «музей» памяти Армена Борисовича успешно существуют в каждом из нас. Тех, кто его знал, уважал и любил в предложенных им обстоятельствах его драматической жизни. Тем более что в условиях пандемии двери реальных храмов культуры закрыты.

Гагик Карапетян

Вместо постскриптума. Справедливости ради на фоне устных и публичных некрологов и R.I.P, оглашенных на разных уровнях повсеместно и, в частности, в России и Армении, персонально отмечу Артура Согомоняна (кому интересен его бэкграунд – загляните на просторы Интернета, а лучше – в архив номеров «НК»). Человека максимальной скромности, бескорыстного Товарища и надежнейшего Друга Джигарханяна.

В финальные и наиболее тяжелые годы его жизни именно он, Артур Аршамович, капитально отвлекаясь от гигантских забот в своем большом бизнесе и сокращая до минимума общение с родными и друзьями, всячески опекал Армена Борисовича. Сначала, защищая его от постигших его житейских конфузов, невольно выполнял функции одновременно неофициального пресс-секретаря, риелтора, адвоката и даже телохранителя. Затем, наладив прямую связь с лучшими московскими врачами и больницами, стал почти полноценным экспертом, вникнув в медицинские аспекты пошатнувшегося здоровья народного артиста СССР, РСФСР и Армении. Наконец, на могучие плечи Согомоняна легли организация и проведение всех мероприятий по достойным проводам Мастера в последний путь.