Та, что рядом с тобою...

Многих женщин в парчу,
жемчуга одевал,
Но не мог я найти
среди них идеал.
Я спросил мудреца:
–Что же есть совершенство?
– Та, то рядом с тобою! –

он мне сказал.

Омар Хайям.

А ведь верно, думаю, надо ли тратить время и силы на поиски совершенства, когда оно, быть может, под рукой? Разве что из желания найти нечто совершеннее... Но позвольте, само понятие «совершенство» предполагает некую вершину, и можно ли искать вершину вершины или совершенное совершенство? Тавтология. И все же новые и новые поколения упрямо думают, что рядом с ними нечто заурядное, но где-то есть, упущена вершина, то самое совершенство, исключительно им предназначенное. Кто не ищет (или кому лень), тому хватает той, что рядом, и пусть, и флаг ему в руки, но кто ищет, тот в конце концов находит. Найти дело нехитрое, но вот какой казус: вскоре убеждается ищущий: чего не хватало в том совершенстве, нашел в этом – ура! – однако того, что привлекало в предыдущем случае, здесь, увы, катастрофически не хватает. Получается известная математическая аксиома: от перемены мест слагаемых сумма не меняется (помните со школы?). Иначе говоря – ничья! Может, в том и был смысл сказанного мудрым восточным поэтом XI века: не суетись, береги нервы, довольствуйся тем, что имеешь… Объективно и по логике так. Однако как же получается, что в одном партнерстве человек (мужчина или женщина) доволен и счастлив, а в другом – нет. Сколько хочешь вдалбливай ему вечный закон математики, дескать, менять и сравнивать бессмысленно, сумма та же. Стало быть, не та же. Стало быть, тут не математика, тут иные механизмы срабатывают.

И вообще, что это за категория такая – «совершенство», попробуйте дать точное определение того, что само по себе изменчиво и относительно. Оно, конечно, поэтам проще, с них взятки гладки, у них своя сиюминутная правда, и оперируют они не логикой, а образами, видениями: сегодня одни, завтра другие. Мудрейший Хайям, восторгавшийся по поводу той, что рядом, внезапно, противореча себе, заявляет:

Скорей голодный лев откажется от пищи, чем женщина от подлости и лжи.

Как же так?! Где же хваленое совершенство?! Ладно бы о конкретной женщине шла речь – предположим, Зульфия ему не нравится, лживая гадюка, – так нет, он о женщине вообще, стало быть, обо всех. А спустя короткое время, буквально через несколько дней, тот же поэт, лауреат персидских государственных премий, почетный гражданин городов Самарканда и Бухары Гийяс-ад-Дин Абу-ль-Фатх Омар на весь мир признается:

Ей-богу, мазохист товарищ Хайям!.. Вянет он, видите ли. Подлости и лжи ему не хватает... Ладно был бы поэт-страдалец, в депрессии пребывающий, невзгодами подавленный. Но ведь математик, философ, астроном, историк... в придачу ко всему, говорят, отличный кулинар (стало быть, даже на кухне женщина не нужна). Его в российских справочниках с Ломоносовым сравнивают. Хотя не слишком уместное сравнение: во-первых, разная действительность, во-вторых, вряд ли русской ученый испытывал бы душераздирающие страсти, метался и сох бы по какой-нибудь Марфе Петровне. Подобные сексуальные умопомрачения вообще мало свойственны северным мужчинам (вспомните рассудительные, желчные беседы Гамлета с Офелией), но типичны для нещадно солнцем палимого, веками табуированного Востока с его брызжущим во все стороны гормональным плодородием, вечной неудовлетворенностью, любовной тоской, поэтическими поллюциями и чувственными метаниями.

Я тут по случаю вспомнил, как в недалеком прошлом белолицые гражданки северных регионов, передовицы производства, во множестве посещавшие закавказские столицы, кто в командировку, кто по линии советского туризма (чаще всего ездили в Тбилиси и Ереван), долго потом вспоминали о своей поездке, как о счастливых днях жизни, и спустя годы, закатывая глаза, лично мне признавались: «В ваших краях я почувствовала себя женщиной!» Фраза повторялась множество раз. Пока я был молод, такие признания меня крайне удивляли: не рыцарей же круглого стола они, черт возьми, под знойным солнцем встретили, не английских лордов, испанских тореадоров и французских поэтов!.. Позже, когда обрел некий опыт, все стало понятно: ну их к лешему, французских поэтов, зачем они им, у них свои не хуже, им не поэты, а горящий, раздевающий взор нужен, голодные руки и жаркие, сводящие с ума объятия…

Вернемся же к восточной поэзии. На этот раз к Рабиндранату нашему Тагору.

Вот какое у нобелевского лауреата из Калькутты встречаем признание:

Ты не только творение бога,
не земли порождение ты.
Созидает тебя мужчина
из душевной своей красоты.

Обратите внимание, тут не загадка, тут уже разгадка. Тот самый феномен, что объясняет метаморфозы женщины: отчего она в одном случае ангел, а в другом ведьма. А потому, что ее изменчивый образ создает он, мужчина. (Либо общество, прибавим мы.) То есть срабатывает известный зеркальный эффект – «скажи мне, кто тебя создал, и я скажу, кто ты». Иначе говоря, какой тебя вижу, такой ты и станешь. Видит же скульптор в бесформенном куске мрамора будущие идеальные формы. Вспомним по случаю греческого скульптора Пигмалиона с Крита. Увидел художник Галатею в безжизненном куске слоновой кости, когда мечтал об идеальной женщине. Да разве встретишь такую в обычной жизни? Сварливые, с бигуди на своенравной голове, вечно недовольные жёны или требовательные, капризные, меркантильные подруги друзей до крайности его отвращали, отчего стал Пигмалион женоненавистником и дал себе слово никогда не жениться. Взять хотя бы дурную жену Сократа, разрази ее гром, как муж ее терпит!.. Хотя пардон, не ведаю, знаком ли он был с матроной по имени Ксантипа, но даже если не был знаком, в ком в ком, а в Ксантипах с сотворения мира и по сей день недостатка не наблюдалось. Я вам, не сходя с места, сколько угодно Ксантип покажу…

Создав своими руками из слоновой кости эталон красоты в пику тому безобразию, что наблюдал в окружающем мире, Пигмалион, сын Бела и Анхинои, влюбился в собственное творение. И заметьте: вначале влюбился в загадочную красоту, в головокружительные изгибы, им же созданные, и только потом появились плотские желания. Какое-то время целовал холодные губы и мучился страшно. Ну а потом, сами знаете, богиня Афродита сжалилась над ним (женщинам нравятся страдающие от любви мужчины) и оживила костяную Галатею; губы скульптуры становились все мягче, остальные части тела – податливее, она обрела пластичность, проговорила ангельским голосом первые слова, и Пигмалион, забыв о своем суровом обете, на ней женился, пригласив в качестве свадебного генерала (то есть свадебной богини) Афродиту. А свадьбы женщинам нравятся не меньше, чем страдающие от любви мужчины. Дальше, как и водится, пошли у них дети. Помните, как звали сына Пигмалиона и Галатеи?.. Звали его Пафос. Впрочем, есть версия, что это был не сын, а дочь. Какая, собственно, разница?..

И странной близостью
закованный
Смотрю за темную вуаль
И вижу берег очарованный
И очарованную даль.

Вы, конечно, узнали Александра Блока. Надо ли, чтобы «незнакомка» становилась слишком хорошо знакомой?.. В случае с Блоком имеем тот уникальный случай, когда происходит исключительная и по сей день непостижимая для обывательского ума метаморфоза: романтическое отношение, восторг и очарование женщиной не привели к плотскому желанию (как это было с Пигмалионом), а остались в мечтах и воздушных образах. Поэт и его муза, ставшая его женой (речь, как вы догадались, о Любови Менделеевой), ищут телесных утех на стороне, а не друг с другом. По той причине, что друг с другом – слишком просто, обыденно, материально, пошло. Поэзию лучше руками не трогать! Кто знает, возможно, потому сохранили они взаимную любовь до конца дней своих. Да, вы правы, это странно, с этим прямиком к психиатру, но автору этих строк приходилось видеть и такой расклад и даже участвовать в нем, присоединившись к супружеской паре, как это сделал когда-то Андрей Белый, что, впрочем, не помогло ему, автору этих строк, обрести талант великого символиста.

Поделюсь с вами также другим наблюдением: как до крайности переменчивы вкусы и сама ценностная шкала романтизма. Доступность и предельная откровенность информации не позволяют человечеству долго скитаться в поэтическом тумане, в дымовой завесе дистанционной морали, и в этом, не знаю, как вам, а мне видится нечто возрожденческое, «декамероновское», не раз пройденное, циничное и в то же время смешное. Обнажаем известную всем тайну, чтобы снова ее прикрыть – вот в чем суть этой забавы. Ведь новых времен не бывает, а бывает лишь повторение частично забытых старых.

Жить в эпоху свершений, имея возвышенный нрав,
к сожалению, трудно.
Красавице платье задрав,
видишь то, что искал,
а не новые дивные дивы.
И не то, чтобы здесь
Лобачевского твердо блюдут,
но раздвинутый мир должен где-то сужаться, и тут –
тут конец перспективы.

Иосиф Бродский, «Конец прекрасной эпохи».

«Где же армянские поэты, воспевающие женщин?» – спросите вы. Они есть у меня. Правда, не так страстны и нетерпеливы, не в такой степени ироничны и вовсе не циничны, напротив, сдержанно романтичны и даже вежливы. Любуются дамой издали, дабы не выказать душевного смятения, наблюдают с печальной улыбкой, будто и не знают о той геометрии, что скрывает платье, тихо страдают, сдерживая себя, оттого что внутри у них буря.

Женщина, тенью скользнув
бледнолицей,
Взглядом меня поманила –
и мимо...

Это Ваан Терьян. «О чудо-девушка, царица звезд ночных!» Было ему двадцать с чем-то, учился в Москве, и я его понимаю. Хотя я был сумасброднее. Насчет «поманила и мимо» вот что вспомнилось. Год тысяча девятьсот семьдесят второй, Москва, ул. Горького (нынешняя Тверская), кафе «Московское», напротив Центрального телеграфа. Я, тогда студент Ереванского университета, каждое лето проводил в Москве или Ленинграде. Даже на неделю не упускал случая вырваться из пребывающего в дреме Еревана. Нравились мне вольный воздух, многообразие лиц, шумные компании и возможность выбора, чудо-девушки, веселые, отзывчивые, и предчувствие любви, как пьяный извозчик, несущее меня по оврагам и колдобинам приключений. В классике обычно перечисляют вино, карты, женщин, а у меня были кино, книги и опять же женщины. Но никак не политика, доводящая сегодня народы до паранойи и всяческой импотенции.

Ну вот. Сижу я в этом кафе, потягиваю какое-то пойло из соломинки и вижу за соседним столиком одинокую, чуточку грустную девушку, что отламывает от шоколадной плитки кусочек, бросает в бокал с шампанским, смотрит на всплывающие пузырьки и отпивает. Отламывает, бросает, отпивает. Я спрашиваю, отчего она одна и отчего так грустна. У меня, отвечает барышня, день рождения и приглашает подсесть к ней за столик. Выпили шампанское, наблюдая вдвоем за всплывающими пузырьками, затем она расплатилась (подчеркиваю это обстоятельство), мы вышли на шумную улицу, и тут моя прекрасная леди выкинула фортель: мило улыбнулась, махнула ручкой и, сказав «спасибо за компанию», растворилась в толпе, будто и не было ее. Кинулся туда, кинулся сюда – нет таинственной незнакомки, хоть стихи пиши с горя, и телефона не взял. Через два дня разразилось чудо: увидел мамзель на улице, глазам не поверил. Догнал, поймал за руку и не отпускал года три. Замечательный был человечек, благодаря ей полюбил я русских женщин на всю оставшуюся жизнь. Были потом разные, многих национальностей, собрать их всех в одном особняке – и был бы то Дом дружбы народов. Всех помню, и каждая достойна пера поэта, но я, увы, в молодости стихами не баловался, а в старости было бы глупо.

Со стихами вот еще какая история приключилась. То было в Ленинграде, предвосхитило мое второе матримониальное приключение, следующую жену, то есть которая, кстати сказать, до Ленинграда впечатления на меня никакого не производила, как и вся бесцветная девичья стая на нашем филфаке, а поди ж ты, сразила уже будучи питерской студенткой, в старинном доме с отбитыми мраморными ступеньками на улице Печатников. Полупьяная, с распущенными волосами, прочитала в вечернем полумраке наизусть стихи Роберта Бернса на английском и русском:

И какая вам забота,
если у межи
Целовался с кем-то кто-то
вечером во ржи!
И этого было достаточно.
Чао, бамбино, сорри!

Флешбэк – кинематографический термин, означающий прерывание повествования короткими уходами в прошлое. Это словечко я впервые услышал на Высших курсах сценаристов и режиссеров, где провел два замечательных года своей молодости, не зная еще, что наступит возраст, когда сама жизнь совершит кульбит, превратившись в один сплошной флешбэк с короткими возвращениями в сегодня. Флешбэк незаменимый прием не только в кино, он полезен каждому – для пересмотра ценностной шкалы, для нового взгляда на устоявшиеся вещи, но в том и парадокс, что у стариков ни времени, ни сил, ни смелости для огласки своего флешбэка, а молодым он вовсе ни к чему. На том и держится иллюзион под названием жизнь.

Не знаю, как теперь, а в наше время парни ради понравившейся отроковицы, по которой сохли, устраивали схватки подобно сталкивающимся лбами баранам, и, что характерно, предмет их воздыханий обычно был не в курсе этих страстей. Мне художник Валентин Подпомогов рассказал много лет назад забавную ереванскую историю, как, будучи молодоженом, он с супругой пошел в кино, а его отвели в сторонку местные великовозрастные балбесы, и один из них заявил, что давно и безответно любит девушку, с которой кому попало ходить под ручку не рекомендуется, так что, парень, столкнемся лбами. Какой же был конфуз, когда молодожен объяснил недорослям, кем ему приходится девушка…

Или другой флешбэк. В одном из укромных двориков в центре города случилась суровая схватка, оставившая глубокие шрамы на двух бойцах, не поделивших девушку. Один чуть без уха не остался и плохо слышал всю оставшуюся жизнь, у другого сломанный мизинец на руке пришлось ампутировать. Девушка, конечно, не досталась ни тому, ни другому, а вышла замуж за третьего, и прошло после этого случая очень много лет. Давно уже жили наши герои в разных городах, были у них семьи и дети, и однажды, приехав в родной город, случайно встретились на улице. Обнялись, посидели в кафе, вспомнили молодость, один по ходу показал свой слуховой аппарат, другой – руку без пальца. Вспомнив нежный предмет своих воздыханий, решили бедолаги навестить «царицу звезд». Нашли улицу, на которой она прежде жила, поговорили с соседями, поехали по новому адресу, купили букет цветов и позвонили в дверь. Открыла им тетенька, которую они на первых порах не узнали. Понятно, что должна была измениться, но не настолько же! Она их как раз узнала, засуетилась, захлопотала, накрывая на стол, а они сидели онемевшие и не могли поверить, что это та самая красавица, ради которой один стал туг на ухо, а другой потерял палец. Оказалось, тетенька вдова, однако дети есть, внуки, и слава богу. Рассказала про недавно перенесенную операцию, прослезилась, вытерла глаза салфеткой и поцеловала их обоих, а они, выпив кофе и откусив печенье, заторопились якобы по срочным делам. Обещали заглянуть, точно зная, что этого не сделают.

Шли по вечерней улице, грустные до невозможности – вот ведь какие сюрпризы устраивает жизнь – и остановились перед зеркальной витриной. Изнутри доносилась песня Мирей Матье о том, что жизнь не кино и ты не ковбой, то самое «Чао, бамбино, сорри!» Увидели свое отражение – два старика, один без пальца, другой с пришитым ухом, – глянули друг на друга и расхохотались. Вы скажете, такое бывает только в кино, а я вам отвечу: ничего подобно, реальная история, клянусь своим слуховым аппаратом.

Руслан Сагабалян