Капитан Никитский
Личность
Просмотров: 4501
Читатели газеты «Ноев Ковчег» несколько лет подряд включают в список 100 известных армян, проживающих в России, имя Ашота Сагратяна, переводчика армянской литературы.
Декабрь 1939 года выдался в Ереване на редкость холодным. Русская школа имени Чкалова, ютясь в двухэтажном здании черного камня на улице Амиряна, смотрела на церковь Сурб Григор Лусаворич. Едва ли кто знал, что назавтра ее поднимут на воздух…
Никто и никогда не рассказывал школьникам, что последняя литургия звучала под ее сводами в 1926 году на Рождество Христово, как не просвещал и на тему о том, как сердобольный настоятель, ревностный хранитель веры, позволял тырить с голодухи на жвачку огарки стеариновых свечей беспризорникам, расплодившимся после резни армян, учиненной турками и курдскими их пособниками в Османской империи. Когда церковь закрыли, чуть свет приходил он к родному святилищу и, подолгу молясь, не сводил глаз с купола, навсегда уже лишенного креста животворящего. Стены церкви, сложенные из местного туфа, так прочно впитали благовоние ладана, что запахам нового времени перебить его не дано было.
Глухой взрыв прервал урок истории.
Все бросились к окнам.
Что случилось?..
Там, где стояла церковь, клубилось облако бурой пыли. Едва прошел первый испуг, как кто-то, выбежав на улицу, принес весть о том, что после подрыва церковь осела. Ни одно из зданий по соседству не пострадало. Идти туда в тот день никто не решался. Да вряд ли б кого туда пустили: место взрыва было оцеплено милицией…
Прошло много лет, прежде чем город узнал о трагической миссии русского капитана Никитского, которому поручено было взорвать церковь.
Сын морского офицера, ушедшего к адмиралу Колчаку, да так и не вернувшегося, человек верующий, он остался с матерью и сестрой в Советской России. Но и приняв ее порядки, не мог допустить и мысли, что именно на годы службы в армии выпадет ему горькая доля – рвать Божий храм. Личная драма человека стала частью общей трагедии тех, кто рожден был в другой жизни и воспитан в других традициях.
Не успел вождь революции Ленин обозвать религию «опиумом для народа», как по всей Стране Советов стали ровнять с землей «рассадники» веры Христовой. Не отставали от своих российских наставников и местные большевики: рушить старинные храмы стали и в столице Советской Армении. Дошла черная очередь и до церкви Сурб Григор Лусаворич, строгих форм красавицы темного туфа.
Армянские зодчие, зная, что страну время от времени трясут подземные толчки, еще в те времена придумали особое крепежное средство: вбивали в краеугольные камни штыри, концы которых, вдетые коваными кольцами один в другой, прочно держали кладку.
Всю ночь опытные саперы закладывали заряды по периметру храма зодчего Артака, считавшего себя наследником великого Момика, поднявшего в ХIII веке в скалах Вайоц-дзора дивных пропорций монастырь Нораванк.
Объект, к которому приставлен был Никитский, приговорили к уничтожению.
«Боже правый, когда это кончится?!» – словно стенали намоленные стены, немые свидетели разорений, чинимых и в веке ХХ. Правда, теперь вандализмом страдали не в меру ревностные чекисты в лице Короткова Алексея Васильевича, уроженца Костромской губернии…
Каково это быть глубоко верующим и – в силу причастности к партии большевиков - творить дела нечестивые?! Конечно, мог бы и он отказаться рушить его. Мог бы, да не мог! Семья и дети держали его на поводке страха. С другой стороны, рука не поднималась на творение рук человеческих, воплощенное в камне, пусть и мрачных оттенков. «А не такой ли судьба народа здешнего была едва ли не во все века его истории?!» – раздумывал бедный офицер, волоча ноги после содеянного.
Шестой год службы в Армении давался труднее прежних. А ведь он стране служить присягал, а не в карательных акциях участвовать, пусть даже против культовых сооружений!.. Что захватчик в нашествиях храмы рушил – понятно: он враг был лютый. А сами-то почему исчадию ада уподобляемся?!. Нательный крест, надетый на него еще маменькой, жег грудь. Дома, когда муж, сняв рубаху, пошел умываться, жене показалось, что на груди у него появился ожог…
Испуг, застывший в глазах пацанов из школы напротив, расценил капитан как нечто вполне нормальное. Как-никак снесли церковь, где некоторых из них, может статься, тайком крестили…
Когда ухнуло, кто-то словно почву выбил у него из-под ног. Осознал: в ту минуту оборвалось нечто и в нем. Он перерождался, падая в собственных глазах… «А что я завтра детям своим скажу? Сумею ли оправдать острую необходимость столь подлого деяния?!.»
Смеркалось…
Приказ из НКВД обязывал его поднять святилище на воздух. На воздух!.. Слово это, словно распавшись надвое, открыло ему потаенный смысл прежде им незнаемого: ВОЗнесение ДУХа.
Холодок чувства невольной вины молнией пробежал по спине. Вины перед Господом, зодчим, храм поднимавшим по камню, народом, свято верящим в силу духа предков, отстоявших самость нации…Он знал, что по приказу Берия готовили к сносу русскую церковь и собирались заложить заряды под персидскую мечеть, во дворе которой еще недавно, захлебываясь в спорах о будущем литературы и искусства, собирался цвет армянской интеллигенции, заметно поредевшей после якобы оправданных репрессий, избавивших Страну Советов от «врагов народа». Теперь мечеть, превращенная в музей города Еревана, копилкой знаний сопровождала его по залам, где по стенам развернута была и панорама взятия русскими войсками Эривани.
Уютная чайхана, в которой не раз и он отводил душу после дежурства в комендатуре, была на пороге закрытия. Роковые недавние события остались в тревожном прошлом. Угрозы морального свойства были на носу. И одну из них вчера претворил в жизнь он...
Не стало еще одного шедевра архитектуры…
И тут всплыли в памяти строки Пушкина из «Путешествия в Арзрум»: «до чего ленивы мы и нелюбопытны». «Увольте, Александр Сергеевич? Даже сотворив зло, лично я, к примеру, не поленился, съездил в архив Араратской епархии и раскопал, что строить церковь Сурб Григор Лусаворич планировали в конце 20-30-х гг. еще ХIХ века: переселенцам из Персии и Турции отвели на Хан-бахе земельные участки под возведение домов, указав и место, где они могут поставить храм. Узнал, что Эчмиадзинский Синод к вопросу этому вернулся в 1868 году, создав комитет строительства, в который вошли вардапет М. Тер-Татевосянц и миряне из почетных горожан - Д.Худабахшянц, Г. Ованнисянц, О. Погосян и М. Цацикянц. Им надлежало собрать восемь тысяч рублей серебром в уплату за выбранный под церковь участок, бывший до того в аренде у женской гимназии Сурб Рипсимэ (ныне там стоит школа имени Е. Чаренца).
Расспросы привели капитана к знакомому архитектору, который поведал, что, по мысли одного из столпов армянской архитектуры – Тороса Тороманяна, на ТОМ месте, возможно, и стояла церковь, вошедшая в историю как Сурб Ншан Еркересани. Попросил разъяснений. На лицах ничего, кроме недоумения. Еркересани?! Двуликий Янус в армянской версии?!
Поиски день ото дня становились все интереснее, захватив его целиком. Выяснил, что в том же 1868 году проект церкви был составлен и утвержден Главным управлением наместника Кавказа и началась ее закладка. За отсутствием средств строительство затянулось, и покрытая куполом трехнефная базилика освящена была лишь в… 1900 году. Внутри на двух столпах были выбиты благодарственные надписи Григору Казаряну и его жене. Удивился, что нет посвящения другому жертвователю значительных сумм на возведение церкви – Геворгу Тер-Саакянцу: ведь именно на его новые пожертвования в 1902 году - в память о его почивших в бозе родителях - и встала колокольня с восточной стороны церкви, монументальностью своей организуя облик улицы и притягивая взоры. А еще выведал, что в середине тридцатых уже XX века главный архитектор Еревана Николай Буниатян, возводя жилой дом, пробил арку в массиве спроектированного им здания, открывая вид на великолепие церковного ансамбля. Теперь и он кое-что смыслил в архитектуре: крест, явно читавшийся сложением объемов среднего нефа и перебивающих его боковых поперечных крыльев с зафиксированными выступами парусов, помог ему рассчитать - сколько и куда динамита заложить для… полного сноса церкви с колокольней… Какие горькие познания!..
Не с Берия за это спросится: он, всесильный, себя отстоит. А каково ему жить с этим?.. Чувство недовольства собой разрывало его изнутри, да только сделать ничего был не в силах. Любое непослушание было гибельно, как по законам военного времени. А у него семья, любимая жена, сын и дочь. Что с ними станется, случись что с ним?! А ведь может случиться, может… Не приведи Господь!..
Груду камней, все, что осталось от храма, за неделю разобрали солдаты. Теперь пустырь каждое утро подметал и настойчиво поливал из шланга дворник, словно там могло образоваться пыли больше прежнего. Что-то неестественное было во всем, что он видел. Да только отделаться от липкого чувства, что нечестивую эту работу выполнил он, капитан Никитский, уже не мог. Необъяснимой силой влекло его каждый день на ТО место, и ноги несли его в пустоту, которая теперь образовалась там. Там и у него в душе, потому что, возвращаясь домой, он все еще продолжал мысленно перебирать команды, которые четко отдавал: надо было не только безукоризненно выполнить преступный приказ, но и обезопасить жизнь солдат: при взрыве никто не должен был пострадать, включая оцепление из частей НКВД.
Ереван жил размеренной жизнью южного города. По утрам к базару тянулись ослики, груженные корзинами с морковью оранжевых тонов в лиловых прожилках, лениво брели редкие верблюды, навьюченные мешками с изюмом и рисом, собирались в группки здоровяки носильщики-амбалы при горбящих их «паланах», набитых соломой подушках, оберегающих спину от острых углов грузов, которые им нести приходилось нередко через весь город. Шифоньеры и столы дубовые, кровати с пружинными сетками – все это передвигалось по городу на их горбах, потому что машин в городе было мало, да и те по большей части бегали со служебными номерами.
На берегу реки Зангу, под развалинами крепости персидского сардара, изрядно потрепанной в войне с персами русскими пушкарями из декабристов, сосланных на Кавказ за причастность к известным событиям, кишел «Мали базар» - скотный рынок с бойней на открытом воздухе, где всегда можно было купить по сходной цене и мяса хорошего, и потрошков набрать на закуску к вину и водке.
Развалы овощей и фруктов, привозимых из ближних и дальних сел, радовали глаз роскошью даров земли и приветливыми лицами крестьян, не заламывавших цен за выращенное своими руками…
Мирная жизнь дышала отголосками недавних событий. Развернувшийся еще в те годы «черный рынок», где велосипед «ХВЗ» Харьковского завода можно было выменять на три буханки черного хлеба и головку сыра «чанах», неповторимый вкус которого капитан запомнил на всю жизнь, продолжал бурлить скрытой от нескромных глаз жизнью. Встретил там хрупкого сложения интеллигентную даму, уроженку Батума, занесенную в Ереван несказанною любовью к человеку, который признал в ней единственную нужную ему для личного счастья женщину. Да только счастье им выпало недолгое: в конце 37-го за мужем пришли, и больше она его не видела. Только обо всем этом узнал он позже, когда дама сказала, что ей двоих детей поднимать, на ноги ставить надо…
На всем «черном рынке» одна она стояла подле вынесенных на продажу тщательно начищенных зубным порошком парусиновых туфель мужа, отвернувшись от них, словно стыдясь унижения, выпавшего на ее долю. Дочь известного батумского адвоката Шахбазяна, она не понимала и не принимала душой советских порядков, почем зря разваливших размеренный ход жизни и поставивших людей на грань нервного истощения… Раздражительность ее была вполне простительна.
Сам не понял, почему в тот день остановился подле нее, как и не знал – нужны ли ему эти совсем новые парусиновые туфли, но он их купил. Звали даму Бекки Авдеевна. Слово за слово, и услышал, что она прихожанка той самой церкви, которую два дня назад он взорвал…
– Что за странное имя у вас? Сокращенное от английского, что ли?
– Бог с вами, полное имя мое – Беркруи, Беркрабер, несущая радость. Это домашние звали меня Бекки… Только вот радости нам с мужем почему-то в стране этой не выпало.
Из дальнейших ее слов он понял, что идеалом счастливой жизни полагала она жизнь своих родителей, которые благоденствовали при царе-батюшке, когда каждый был на своем месте. Насмотревшись разного и больше нелепого, она изверилась в лозунге – кто был никем, тот станет всем. «Кто был никем, никем и остался, даже взлетев по служебной лестнице», – горько заключила она, прощаясь. А ему духу не хватило сказать ей, что церкви, куда она ходила по воскресеньям, больше нет, что уничтожил ее он, капитан Никитский, уязвленный своим поступком по самую душу, которая отмирала теперь едва ли не с каждой минутой осознания содеянного.
Откуда-то, видать, из памяти школьных лет, пришли на ум слова безмозглой песни «И, как один, умрем в борьбе за это». Мифическое «это» оказалось пустышкой, которой обманывают младенцев, когда нечем кормить. Да и потом, если все умрут в борьбе, кому огромная страна достанется?! Проклятым капиталистам да империалистам?! Ну не бред?!
От страшных мыслей ноги стали ватными, и он почувствовал, как наваливается на него небывалая усталость… Нырнул в скверик и в изнеможении упал на первую же скамейку. Но уже через мгновение, очнувшись от приступа минутного разочарования, взял себя в руки и двинулся к дому, в уют, который женщина умеет сотворить в любых условиях… Вспомнил слова тещи своего сослуживца: «Добрая жена – мужу опора и поддержка, дурная до ручки доведет». Воскресла в памяти и слышанная где-то армянская поговорка: «Муж – внешняя стена дома, жена – внутренняя». Разом потеплело в крови, и порог комнаты в офицерском общежитии переступал он уже успокоенным и почти уравновешенным.
Бог знает, зачем позвонил тогда в Араратскую епархию. Зато выведал, что в первые годы советской власти, вплоть до 1926-го, во взорванной им церкви еще разрешалось проводить богослужения, затем кто-то в Наркомате просвещения республики распорядился переоборудовать церковь под кинотеатр, как это делалось по стране в целом, и даже придумал оригинальное, как он почел, название для кинозала – «Безбожник».
«Бог ты мой, чего только не выпало на долю приветного того святилища?!» – перебирал он в уме услышанное.
И пока он похлебывал наваристый борщ со сметаной, вспомнил слова школьного учителя детей своих о том, что в год закладки храма Божьего родились два армянских классика – Ованес Туманян в Восточной Армении и Согомон Согомонян, прозванный Комитасом, в Западной. Стихи и поэмы первого в русских переводах он знал, а музыку Комитаса слушать привелось лишь единожды, когда они с женой ездили в Святой Эчмиадзин. Там, забранная в серебро десница святого Григория, просветителя армян, произвела на них впечатление неизгладимое. Из уважения к русским верующим, позволили им и на капище языческое глянуть. Новая вера алтарь свой над ним и возвела. Итак, посвященная первосвященнику армян необычайно прочной кладки церковь заложена была в центре старой Эривани в 1869 году и окончена строительством в 1900-м. Получив приказ, полагал, что сложностей с этим, кроме как моральных, у него, командира саперной части, не будет. Но вслед за приказом последовал звонок из Москвы:
– Никитский, вам известно, какой важности задачу перед вами поставили?.. К шестидесятилетию товарища Сталина республика должна сделать нашему вождю подарок весомый и значимый... Вы уж постарайтесь. Начальство ручается за вашу исполнительность…
Холодок немого ужаса приковал капитана к полу. Эти товарищи шутить не будут. Значит, надо покаяться в совершении отнюдь не богоугодного дела, смирить гнев и рвать стены одним махом, чтоб и церкви, телу Христову, не больно было. А значит, и заряды надо разместить так, чтоб церковь рухнула, не повредив рядом стоящих зданий…
Тревожная ночь распределяла взрывчатку по всем уровням, включая колокольню и купол на изящном барабане…
Ожидание утра превратилось в сплошную муку.
Как всегда чисто побрившись, отметил, что не спала, видимо, и жена: на спинке стула висел тщательно проглаженный китель с пришитым чистым воротничком. В то утро его словно отправляли на казнь. А, собственно, что это было, если не казнью веры Христовой в нем, выросшем и воспитанном в набожной семье?!. Еще раз утвердил себя в мысли – не будь семьи, не дал бы на поругание храм Божий! Да только в расстрельной стране на такое не всякий муж да отец осмелится…
Лилово-розова с утра встречала его поседевшая в мудрости веков двуглавая гора Арарат. «Она-то о двух головах, а я…» Растекся мыслью по ее склонам, и подкожный страх, сковавший было мозг и душу, стал рассасываться. Ведь и ей, мировой этой горе Масис, многому свидетелем быть выпало.
Четкие команды, следуя одна за другой, помогли его подчиненным собраться и, уложившись в три часа, заложить всю взрывчатку по периметру церкви Сурб Григор Лусаворич.
Подарок товарищу Сталину на его 60-летие, задуманный Берия, удался на славу.
Недоволен был лишь первый секретарь ЦК партии большевиков Армении, недавно назначенный и не вошедший до конца в курс местных дел. Уязвлен был тем, что его, первое лицо республики, о такой акции не поставили даже в известность. Прибыв на место, постоял, покачал головой и молча удалился. Возможно, с тех самых пор и не заладились у них отношения с наркомом внутренних дел Алексеем Коротковым, человеком весьма далеким от элементарных понятий о духовной культуре. Вернувшись в свой кабинет, позвонил в Эчмиадзин.
– Вы знаете…
– Знаем… Бог им судья!..
С той поры с Коротковым Григорий Артемьевич старался общаться как можно реже, а вскоре набрался храбрости и попросил Лаврентия Павловича Берия убрать его из Армении. После него НКВД республики неизменно возглавлял армянин…
Когда груды рваного камня разобрали, по городу пронесся слух: на месте церкви встанет школа – светоч знаний.
Продолжая бывать на месте своего позора, Никитский заметил однажды рабочих, роющих котлован под обещанную школу. Первый звонок прозвенел там в 1947-м, когда он уже уехал с семьей в Ленинград.
Приказ на перевод его в родной город стал для Никитского, уже майора, полной неожиданностью.
Гуляя по городу детства, набрел он на две армянские церкви. Обе были в дикой запущенности. Прилепил к стене одной из них, что на Невском, свечу, привезенную из Святого Эчмиадзина, и еще раз покаялся в невольном причинении вреда храму Божьему.
Ашот Сагратян
Действительный член Академии педагогических и социальных наук России, эксперт Союза переводчиков России, член Международного сообщества писательских союзов Ашот Сагратян за 25 лет работы на кафедре художественного перевода Литературного института им. А. М. Горького подготовил для Армении 25 квалифицированных переводчиков художественной литературы, перевел 35 книг, издал 8 авторских, дал новое прочтение «Путешествия в Арзрум», за что удостоен был Золотой Пушкинской медали. Его поэтическому перу принадлежат вдумчивые переводы произведений наших классиков: Григора Зограба, Шаана Шаанура, Тирана Чрачяна (Интры), Ваана Тотовенца, Костана Заряна, Ваграма Папазяна, Мкртича Саркисяна…
Освоив опыт Валерия Брюсова, он создал свою «Антологию армянской поэзии», вошедшую в однотомник «Журавлиной печали отчизна», где представлены Ованес Туманян, Аветик Исаакян, Ваан Терьян, Егише Чаренц, Сильва Капутикян, Ованес Шираз, Паруйр Севак, гениальную поэму которого – «Бессонного набата колокольня» – в своем переводе он недавно представил русскому читателю. Мультфильм по его сказке – «Волшебный лаваш» – стал национальным бестселлером. Журналист-международник Сагратян редактировал журнал «Армения сегодня». Что до Сагратяна-художника, то за годы жизни в России имел он семь персональных выставок, две из них в наукоградах – Дубне и Троицке. Киноактера же Сагратяна все знают по роли пандокапета Севачеряна в фильме «Братья Сарояны».
Публикуемый материал Сагратяна-прозаика «Капитан Никитский» – первый из задуманных им рассказов цикла «Хроника моей памяти», основанных на достоверных фактах.
Гамлет Мирзоян, член редколлегии газеты «Ноев Ковчег»
Поставьте оценку статье:
Всего проголосовало 157 человек
Оставьте свои комментарии