Мысли вслух Ашота Мирзояна
Новые книги
Просмотров: 5641
В Москве в издательстве «ЮниПресс СК» вышла в свет книга Ашота Мирзояна «Мысли вчерашнего дня». Иллюстрации к книге подготовила Ирина Лурье.
«Мысли вчерашнего дня» – книга-размышление, книга-рассуждение. Ашот Мирзоян ведет диалог с читателем о таинстве бытия, о душе и ее поисках, о предназначении человека, о тех испытаниях, которые он преодолевает, о силе человеческого духа, о вере, философии, мудрости, вечности. Автор ищет ответ на вопрос о том, что такое человек, зачем он живет.
С автором можно не соглашаться, но, бесспорно, он заставляет задуматься над смыслом жизни и пересмотреть себя. Может, в этом основная суть его раздумий.
«Я никогда не был силен в знании дат и исторических событиях, – говорит Ашот Мирзоян. – Мне всегда казалось, что конкретные факты не так важны и нужны исключительно для того, чтобы побуждать к мышлению». Как считает сам автор, его мысли вслух могут быть интересны тем читателям, которые не любят совершать двух ошибок: воспринимать написанное автором всерьез или рассматривать написанное несерьезно.
Ашот Мирзоян родился 7 мая 1992 года. В 2014 году окончил магистратуру экономического факультета МГУ им. М.В. Ломоносова. В настоящее время учится в аспирантуре.
Глухая тоска манила все дальше в глубины памяти. Лежащие на дне осколки воспоминаний переплетались в образы, которых никогда не было, но всегда так не хватало. Внешний мир будто подстраивался под щемящее чувство, а может, и был ему причиной: терпкий аромат сигарного дыма сливался с полумраком небольшой комнаты, чьи стены давно освободились от покрова расписанной штукатурки. Взгляд Габриеля проходил сквозь языки пламени, пляшущие над потрескивающими дровами, ни на чем не задерживаясь. Когда-то он чувствовал себя частью этой обители искусства и тайны. Дни, полные самозабвенного творчества, тихим шелестом календаря сменяли друг друга. То были времена юношеских надежд, смелых экспериментов с пространством и формой… Времена триумфа и славы.
Смущенная улыбка мгновение продержалась на его губах и вновь растворилась в безучастности лица. Парижские галереи, борющиеся за право выставлять его картины; громкие тосты, перекрикивающие гул веселой компании; старый мастер, снимающий шляпу перед последним шедевром: «Вы лучший колорист, что дала нам Франция».
Спустя долгих 30 лет место восхищения заняла тоска, тоска по дому, которого он никогда не видел, по дому, которого нет. Мир казался чужим, напирающим со всех сторон и обламывающимся у самой границы его Я. Дружба обращалась в приятельский холод; очарование ночного города становилось невыносимостью одиночества; красоты, даруемые вдохновением, подчеркивали тяжеловесность и неестественность человеческих лиц.
Множество бесконечных ночей он провел в тщетных попытках запечатлеть эти неуловимые превращения на холсте. Краски и кисть, бывшие прежде верными спутниками, напрочь отказывались передавать скользящую текучесть. Каждый мазок был признанием в их бессилии перед лицом мрачного мира.
В один из безликих дней Габриель понял, что приблизился к порогу заветной тайны. Ее холодное дыхание обжигало лицо, мурашками пробегая по всему телу. Еще год назад он с филигранной точностью передал лицо своего друга, ныне потерянного. Затем кисть придала ему выражение лица незнакомца, к улыбке добавилась грусть, к блеску глаз – равнодушие. Быстрые мазки обозначили новые привязанности этого до боли чужого человека, взирающего с холста. Новая дружба, любовь, а потом опять – их обращение в прах.
Тончайшая кисть взмахнула в последний раз, приглашая Габриеля взглянуть на свое творение. Он попятился назад, опрокинув кофейный столик, до той поры изнемогающий под весом множества склянок с мутной водой и тряпок, измазанных краской. Взгляд, полный надежды, устремился к поверхности картины. Ему удалось… Удалось передать то, что не было под силу никому прежде. Восторг заполнял душу, переливался через край и слезами падал на пыль паркетного пола. Все, что находилось в комнате, пропитывалось его чувством восхищения: неприкрытая серость стен, расписанный узорами трещин пол, тлеющая сигара в стеклянной пепельнице, потертый мольберт и холст с черным квадратом на нем.
– Скажи, ты когда-нибудь спорил с женщиной? – спросил Джон, отхлебнув остывший кофе из чашки. – Удавалось ли тебе хоть раз загнать ее в угол, заставить признаться, что не права?
Тан нехотя оторвался от листов, исписанных формулами, и посмотрел на своего друга:
– Ты устал? Пустая болтовня не поможет найти доказательство теоремы. Ведь мы встретились именно ради этого, не так ли?
– И все-таки, – не унимался Джон, – я ни разу не сумел совладать ни с матерью, ни с женой. Удивительно, даже кокетливая Теорема Ферма в конце концов поддалась рассуждениям мужчин. Они же совершенно неприступны.
Тан ухмыльнулся и подозвал официанта:
– Двойной бурбон без льда, пожалуйста.
– Ты верно подметил, что Теорема Ферма поддалась на наши уговоры. Она флиртовала с нами, манила тайной, сводя лучших из мужчин с ума. Уже 350 лет назад она решила, что мы ей интересны. Женщина соглашается с мужчиной до начала спора или не соглашается никогда.
Трое незнакомцев сидели в кафе на краю города. Беседа еще не успела завязаться, но всем уже было ясно, о чем пойдет речь. Политика, автомобили, вечера, отданные бутылке – круг тем так узок, так давно всем надоел. Каждый из них в глубине души надеялся, что разговор не начнется, а если начнется, то не о том, не о пустом и никому не нужном. Они все молчали, оттягивая момент, никто не хотел быть виновным в еще одной тоскливой беседе. Самый старший раскрыл было рот, собираясь что-то сказать о новом мэре, но, поймав умоляющие взгляды других, осекся. Собеседники благодарно кивнули, наслаждаясь последними секундами тишины.
Тишина уже не казалась неловкой. Трое мужчин наслаждались ее нежным блюзом, плавно кивая в такт. Они никогда никому не расскажут, что просидели весь вечер молча, не отвлекаясь на новости и пересуды. Они будут вспоминать об этом вечере, сидя в кругу шумной компании. Будут размышлять о своих молчаливых собеседниках, кого видели впервые и более не увидят.
Трое мужчин просидели весь вечер, не проронив ни слова. Часы пробили полночь, они раскланялись и пошли домой, назад в свои шумные жизни. Они были счастливы.
Настало еще одно утро еще одного дня. Я открываю глаза и вновь вижу лень, сидящую на краю кровати и с хищной улыбкой взирающую на меня.
«Ну вот опять...» – вырывается вздох сожаления. Хищница воспринимает его как сигнал готовности и накидывается на меня. Ее клыки впиваются в мое любопытство, отрывают целые куски у бьющихся в конвульсиях идей и перемалывают их. Зияющие раны истекают потоками фантазий, брызги неведомых миров покрывают пол. Она хочет выпить меня досуха.
Я пытаюсь защищаться, но легкие наполняются повседневными заботами. Рот судорожно ловит осколки тайны, еще парящей над головой.
Лень наносит удар за ударом. Я уже не чувствую одухотворенности, я даже не уверен, была ли она у меня когда-то. Рука неуверенно тянется куда-то вниз, шарит по полу. Но вот она возвращается в царство матраса и подушек, плотно сжимая добычу. Я цепенею в ужасе, я знаю, что это конец, безоговорочное поражение. Я начинаю умолять ее остановиться, заклинаю всем святым, о чем еще помню...
Настало еще одно утро еще одного дня. Мягкий свет экрана телефона освещает мое улыбающееся лицо.
«Лучше ли быть мудрецом среди глупцов, чем глупцом среди мудрых?»
Воздух рыночной площади заполнился потоками солнечного света, струящегося с лазурной выси. Безмолвствующая толпа вожделенно взирала на Него, ловя каждое слово Учителя. Отблески Его голоса достигали самого сердца, заставляя грудь вздыматься к небесам.
– Радуйтесь, бедные, ведь богатству не развратить сердца вашего! Смейтесь, голодные, ведь выше вы всякого пресытившегося! Возликуйте, плачущие, ибо души ваши прошли пламя очищения!
Самый обездоленный и самый малый слышали и понимали Его. В истерзанных жизнью душах раздавалось эхо сияющего гласа: «Возлюби себя, ибо нет достойнее униженных. Раскрой сердце ближнему твоему, и пусть узрит он в нем себя. Яви скорбь свою врагу смертному и брата обретешь до скончания пути твоего».
Лишь одно лицо не отдало себя во власть улыбки и радости. Высокий старец не сводил гневного взгляда с тонкой фигуры Учителя. Долгие годы одинокого блуждания в горном царстве, недели голода и молчания оставили свой отпечаток на его душе и теле. Он посвятил всю жизнь поиску истины, но не нашел и малой толики того, что раскрывает люду юный Учитель.
«Неужели я так ничтожен и вся моя жизнь – пустое? Разве справедливо, что ребенку открыто более, чем мне? Разве может истина открыться тому, кто не прошел через страдание и самоотречение?»
Голос Мудрого не мог пробиться сквозь стену, возведенную старцем. Метания несчастного духа погружали его все глубже во мрак отчаяния.
«Он называет себя Учителем, ведь истины не были ниспосланы Ему свыше. Он раскрыл их одною силою своей души и волнением разума. Своей истиной и благородной жизнью Он лишает мое существование смысла, обращает в прах те испытания, что я превозмог».
Толпа долго еще стояла в оцепенении после ухода Учителя, закончившего свою речь. Но вот в центр площади вышел иссохший старик и провозгласил:
– Возрадуемся, люди! Это Сын Божий явился нам, чтобы спасти наши души! Пришел к нам Спаситель, чтобы подтвердить слова мудрейших наших!
Поставьте оценку статье:
Всего проголосовало 145 человек
Оставьте свои комментарии