«Воспоминания Динозавра»: биографические откровения филолога Тер-Минасовой

Светлана Григорьевна является советским и российским лингвистом, доктором филологических наук. Она стояла у истоков создания факультета иностранных языков и регионоведения МГУ, «самого старого из новых», как самоиронично характеризует его сама профессор. Кроме того, она заведующая кафедрой теории преподавания иностранных языков.

Автор повествует об удивительных и разнообразных событиях жизни. А вспомнить этой удивительной женщине есть что, ведь за ее плечами долгая история ее карабахских предков, московское военное детство, учеба и работа на любимом филологическом факультете МГУ, созданный ею студенческий Английский театр, встречи с королевой Англии Елизаветой II и принцессой Анной, поездки за рубеж и обретение друзей вопреки «железному занавесу». Сама же жизнь в Советском Союзе стала фоном многих глав автора.

«Я родилась в СССР, стране, которой уже нет и никогда не будет. Это случилось в XX веке, принесшем людям две мировые войны и два полных переворота нашей страны и системы: один – через семнадцать лет после начала века, а другой – за десять лет до его конца. При этом перевороты были действительно полные: оба раза мы сожгли все, чему поклонялись, поклонились всему, что сжигали. Я прожила первые пятьдесят лет в СССР, сейчас живу уже четвертый десяток – в России. Хочу оставить свой взгляд на мою жизнь в этих очень разных странах и рассказать о ней тем, кто родился после перестройки», – именно так Тер-Минасова написала в предисловии к книге.

Издание состоит из двух частей – первая называется «Записки советского Динозавра», а вторая – «Записки постсоветского Динозавра». Книга издана впервые. Все главы сопровождаются снимками из семейного архива Светланы Григорьевны.

Родилась Светлана Григорьевна Тер-Минасова 25 августа 1938 года в Москве. Филологический факультет МГУ имени М.В. Ломоносова она окончила с отличием, далее работала на кафедре английского языка этого факультета преподавателем, старшим преподавателем, доцентом, профессором. Именно благодаря ее усилиям открыт факультет иностранных языков МГУ, где в 1988 году С.Г. Тер-Минасова становится деканом. В 2005 году его переименовали в факультет иностранных языков и регионоведения. В 2012 году Светлана Григорьевна стала президентом факультета иностранных языков и регионоведения.

Тер-Минасова в своей работе придает огромное значение теории и практике преподавания иностранных языков, в том числе проблемам межъязыковой и межкультурной коммуникации. Профессор читает курсы и спецкурсы, выступает с докладами на конференциях как в нашей стране, так и за рубежом. Она автор более 200 научных работ, опубликованных в отечественных и зарубежных изданиях, 10 монографий и 6 учебников.

В ее послужном списке немало регалий и премий: она доктор филологических наук, заслуженный профессор МГУ имени М.В. Ломоносова (1998), почетный профессор Бирмингемского университета, Великобритания (2002), почетный доктор словесности Университета штата Нью-Йорк, США (2007), почетный профессор Российско-Армянского (Славянского) университета, Армения, приглашенный профессор Национального исследовательского Томского государственного университета, Россия (2013), лауреат премии 50-летия Фулбрайта (1995) и Ломоносовской премии (1996), лауреат премии имени Бориса Полевого в номинации «Публицистика», член совета экспертов Международного академического форума, Япония (2013).

Помимо научной деятельности, Светлана Григорьевна является главным редактором журнала «Ученые записки Национального общества прикладной лингвистики», а также членом редакционной коллегии целого ряда научных журналов.

«Как свидетель грандиозного исторического эксперимента под названием СССР, представитель своего уникального поколения, обреченного, как динозавры, на вымирание, я назвала свою книгу «Воспоминания Динозавра», – отмечает Светлана Григорьевна.

Тер-Минасову отличает в общении небывалая открытость миру, уникальный кредит доверия людям, который проистекает из прошлого уклада и личностных качеств, а также верность своим принципам и преданность выбранному делу. Все эти черты помогают Светлане Григорьевне воплощать в реальность мечты и идеи – в образовании, изучении языков и культур. Всегда в ней действует вечный первопроходец: в советские времена, в перестроечные годы и в новейшее время России.

Даже выбор издательства для публикации своей книги Тер-Минасова сделала в пользу новаторского издательства СЛОВО/SLOVO, которое было основано в 1989 году и является одним из первых частных издательств в России, которое выпускает альбомы по искусству, подарочные книги, русскую и зарубежную классику, книги о моде, культуре и истории, качественную современную литературу non-fiction.

Представляем нашим читателям выдержки из этого замечательного произведения для лучшего понимания того, какие грани жизни профессора-филолога отразились в той или иной сфере, как связана ее жизнь с мировым и отечественным языкознанием, коммуникацией, обществом.

В предисловии книги Светлана Григорьевна ставит эпиграфом строки из произведения Ханса Кристиана Андерсена и свой текст-ключ, который приоткрывает завесу интриги вступления:

«А вы знаете хоть одного счастливого человека?!» – спросила меня Алла Константиновна Ш., моя подруга с первого взгляда, после нашего разговора на очень избитые, привычные темы об «ужасных временах», плохих правителях, окончательно погибшей молодежи, диких ценах, нашей честной бедности и богатстве всех нечестных – то есть о том, о чем говорят все взрослые люди во все эпохи истории человечества. Я понимала, что для поддержания внезапно зарождающейся дружбы (вернее – чувства доверия и легкости общения) нужно сразу ответить «нет!» на этот риторический вопрос – и продолжить беседу. Однако, задерживаясь с ответом, я честно поспешно перебирала родных, друзей, знакомых и неожиданно для себя неуверенным тоном сказала: «Это я». Алла Константиновна была изумлена: «Вы?! И сами о себе?!» Я почувствовала, как надламывается доверие, залепетала что?то вроде: «Это не потому, что я прожила легкую жизнь, ну, я еще подумаю, поговорим позже» – и убежала. Мы расстались на выходные, а дома я стала думать: почему я брякнула-промяукала это странное «я»?

И поняла две вещи.

Нельзя ни о ком другом сказать, счастлив этот человек или нет, ведь мы видим только внешнюю сторону жизни, а счастье внутри человека. Поэтому только о себе можно сказать, счастлив ты или нет.

Счастливым можно считать человека, который радуется тому, что имеет, а несчастным – того, кто страдает, потому что у него чего-то нет. И я решила описать свою жизнь…»

«…У меня большая семья, много родственников, есть еще и верные друзья, коллеги, ученики. Им точно будет интересно увидеть мою жизнь моими глазами. Страшно, но хочется и есть что сказать...

...Сейчас перед вами вторая книга моих воспоминаний».

Открывается повествование историей о родных, семье, ведь истоки – это основа любого человека. «Начну с папы, Григория Исаевича Тер-Минасова. Про его семью знаю гораздо меньше, чем про мамину: он, железнодорожник, все время был на работе и «истории» о своей жизни с родителями не рассказывал. Их пересказывала неработающая мама. В те времена в «среднем классе» считалось, что хороший муж должен обеспечить семью так, чтобы жене не нужно было работать, ее дело было рожать и воспитывать детей, вести хозяйство и встречать мужа – труженика и кормильца – вкусным обедом в красивом платьице и фартучке. «Средний класс» в России после революции 1917 года сильно разросся и «сверху», и «снизу»: с высшим классом покончила революция, и те, кто не эмигрировал и выжил, стали в лучшем случае «средним классом»; низшие же слои – рабочих и крестьян-колхозников – революция, то есть пе-ре-во-рот, подняла классом выше.

Мои родители, как я теперь понимаю, как раз и стали жертвами своих представлений о среднем классе по-советски (плюс кавказские традиции): папа работал с утра до ночи, чтобы обеспечить семье соответствующий уровень, что, впрочем, было нормой в СССР, а мама, очень одаренная, с блестящей памятью и огромным интересом к литературе, не смогла реализовать свои таланты, скованная ролью домашней хозяйки и представлениями о «хорошем муже» и «хорошей жене».

Роль эту она выполняла идеально: очень вкусно готовила, обязательно в косынке и фартуке, которые прекрасно шила сама. Она вообще была рукодельница: шила и вышивала детям и внукам платьица, трусики с оборками, юбочки, рубашечки и т.п. Это у нее было от ее мамы, но об этом позже. Папа – кормилец! – был героем семьи. К его возвращению с работы все было готово: еда, свежий фартук с новой косыночкой, под его прибор во главе стола обязательно стелилась салфетка (мы ели на клеенке). Самое вкусное оставлялось папе: не «это – детям», как сейчас принято. Это был ритуал, порядок, которому мама честно следовала. Однако жизнью своей она никогда не была довольна, хотя папа очень старался (раз в год поездка на курорт на Черное море, театры и другие культурные выходы в короткие взлеты его карьеры)».

Упоминается в книге и резня в Баку, гонения на армян в Азербайджане начала 90-х. Эта веха сильно повлияла на семью Тер-Минасовых: «Армян вывозили огромными паромами в Красноводск, в Туркмению, оттуда они пробирались кто куда мог. Мамин двоюродный брат добрался с большим трудом до Москвы, где жил его внук, и умер на следующее утро: просто не проснулся. В Москве долго не давали разрешение на его похороны и требовали вернуть на родину, где прописан, и там похоронить. Никакие доводы и объяснения не действовали, пока не «нашли ход» (не знаю какой: знакомство? взятка? и то и другое?). Тетю Зарю взялись вывезти благодарные ученики и пациенты ее знаменитого сына. Была разработана целая боевая операция. Дороги в аэропорт были блокированы. Для того чтобы пробиться через заставу, были задействованы две машины. За рулем обеих были азербайджанцы, друзья ее сына (кстати, тоже азербайджанца по отцу). Одна машина прорвалась через ограждение, пробив его, и встала, к ней побежали охранники. Вторая, в которой сидела в чадре тетя Заря, проскочила в дыру, проделанную первой машиной, и помчалась в аэропорт. Там был специальный «армянский коридор»: узкий, оцепленный охранниками проход, по которому надо было бежать к самолету. Старушка бежать не могла, и азербайджанские друзья ее сына, сцепив руки как сиденье, побежали с нею на руках по «армянскому коридору» к самолету».

О себе Тер-Минасова тоже немало рассказывает в книге – и про детство, и про взросление, юность, становление и развитие:

«Своей жизнью я обязана Иосифу Виссарионовичу Сталину». Этой фразой я часто начинаю ответ на вопрос-просьбу: «Расскажите о себе». Я заранее знаю реакцию любой аудитории (студентов, иностранных слушателей, туристов, коллег на «корпоративных тусовках»): внезапная напряженная тишина, все жадно вглядываются в мое лицо, ищут знакомые черты, и – самое удивительное! – многие находят, как они признаются впоследствии. Выдержав паузу и насладившись эффектом, я объясняю: «В 1936 году он подписал указ о запрещении абортов. Моя мама после рождения моей старшей сестры не хотела больше иметь детей и делала аборты, пока не вышел этот указ. Папа, который очень хотел иметь много детей, сказал ей: «Если ты опять сделаешь аборт, меня посадят». Так я попала в этот мир. Я родилась в Москве 25 августа 1938 года. Советской власти было уже двадцать лет, страшная война была совсем близко, но, конечно, я ничего об этом не знала… Довоенное детство я не помню. Во время войны и много лет после нее моя старшая сестра, которой в 1941 году было уже четырнадцать лет, говорила про «довойны» так, что мне казалось это время раем: «довойны» были петушки на палочках, ириски, мороженое, все стоило копейки, всего было много, все были сыты и счастливы.

Я потом учила историю, читала книги и узнала, что до войны были Революция, Гражданская война, голод, гибель одной страны и рождение другой в крови и муках, коллективизация, перегибы, репрессии, но это не затмевало счастливое «довойны» моей сестры и ее друзей, это были две разные линии жизни, никогда не соприкасавшиеся».

После Светлана Григорьевна уже делится даже не воспоминаниями, а ощущениями военного времени. Это блики в сознании ребенка, которые опять же остаются навсегда с человеком.

«Итак, мое военное детство. Оно было счастливым. Во всяком случае, я его так воспринимала. То ли это счастливая детская способность принимать жизнь, не рассуждая и не сравнивая, то ли мои личные качества – оптимизм и умение, желание увидеть во всем (и во всех!) хорошее, а вернее всего – и то и другое.

Главное чувство, которое я помню – это свобода. Внезапно все изменилось, я перестала быть любимой малышкой, которую надо было все время опекать, кормить, укладывать спать, читать книжки, учить жизни и азбуке… Родители отошли на какой-то далекий план, почти исчезли из моего детства.

Папа был все время на работе, днем и ночью, иногда совсем пропадал – ездил на линию фронта и занимался чем-то таинственным, мне неизвестным и непонятным. Я его видела редко, но хорошо помню чувство радости, когда мы встречались: у него всегда было для меня что-нибудь вкусное – кусок хлеба, яблоко или конфеты «подушечки»: маленькие серые квадратики».

Однако в детскую беспечность того времени прорывались реальные волнения военной жизни. Маленькая Света по реакции взрослых понимала те серьезные события, которые, быть может, еще не доходили до ее рационального сознания:

«Наши мамы, бледные и испуганные, о нас снова не думали, они боялись бомбежки, волновались за старших, тушивших «зажигалки». Я не сразу поняла, что это были зажигательные бомбы, а не зажигалки, как в кармане у папы, но страшно не стало. Просто в семье появились новые обыденные слова: тревога, сирена, маскировка, бомбоубежище, зажигалки.

Помню приезд с фронта на побывку двоюродного брата Левы, очень худого и грустного. Из его рассказов я запомнила только одно, меня потрясшее: он пил воду из лужи. «Как из лужи?!» Он грустно усмехнулся: «Светочка, это было не самое страшное»...

...Настоящая прекрасная и незабываемая школьная жизнь началась у меня в девятом классе, куда я пришла после года болезни. В классе появились мальчики из соседней 155?й школы! Это было невероятно, удивительно, интересно и совершенно непохоже на прежнюю жизнь. Два последних года дали мне то, чего не дали предшествующие восемь с половиной (это не обыгрывание названия знаменитого фильма Феллини, а старание быть точной: в девятом классе я училась только полгода, пока не заболела где-то в декабре). Не знаю, почему так получилось: наверное, присутствие загадочных и неизвестных существ другого пола имело такой эффект, но школьная жизнь забила ключом. Когда мы учились раздельно, в старших классах (восьмом, девятом) один-два раза в год нам устраивали «вечера» с мальчиками из 155?й школы. Мы танцевали (всегда мое слабое место – одно из последствий моего обожания старшей сестры) и играли «в почту».

В девятый «В» класс я пришла «на новенького», но, поскольку так же пришли и пятнадцать мальчиков, это было безболезненно. Девять мальчиков остались на второй год: школы, сливаясь, старались сплавить учеников послабее. В нашу стремительно образовавшуюся компанию

вошли уцелевшие шесть мальчиков (то есть все мальчики класса) и четыре девочки (из двадцати двух). Почему-то нас называли «зябликами». Название это прижилось навсегда, и мои родители говорили мне, что «звонили зяблики», очень буднично».

На этом яркие моменты школьного рассвета не завершились:

«22 октября 1955 года мы устроили забастовку: всем классом отказались писать внезапно объявленную контрольную по физике. Сейчас это не произвело бы особого впечатления ни на учителей, ни на учеников, ни на родителей, а тогда это был «политический скандал». Кончался 1955 год, начиналась «оттепель», «в воздухе пахло свободой», в классе учился «знаменитый иностранец» с другим менталитетом, и мы решились: просидели 45 минут, демонстративно положив ручки, и сдали в конце урока чистые листы. Впрочем, нашлась парочка штрейкбрехеров. Одна из них, член учкома, была гордостью школы, но мы ее простили, хотя ядовитую эпиграмму один из «зябликов» написал.

Андрей Луканов написал заметку в школьную газету об этом событии в очень смелом и небывало свободном для того времени тоне, что и подлило масла в огонь. Страшные угрозы, вплоть до исключения из школы (это в десятом-то выпускном классе), сплотили нас».

Молодые годы связаны с романтическими увлечениями Светланы Григорьевны и ее становлением как специалиста. Она успешно совмещала личную жизнь и профессиональный карьерный рост.

«Диплом я защищала легко. Моим рецензентом был профессор Леонид Григорьевич Андреев, наш будущий декан. Замечания его кончились на четвертой странице из девяноста восьми моей работы. Вежливость и доброжелательность всегда были его сильными качествами. Так же как и прекрасное чувство юмора.

Игорь Милославский пришел за меня болеть и прислал мне записку в момент «ответов на вопросы». Записку я храню до сих пор: «Света, скромно отбивайся. Упирай на то, что, кроме тебя, эту бабу никто не читал». «Бабой» была Айрис Мердок (Iris Murdoch), в то время восходящая звезда английской литературы.

Мой научный руководитель Валентина Васильевна Ивашева, профессор кафедры зарубежной литературы, дала мне тему «Творчество Айрис Мердок» еще на четвертом курсе со словами: «Я знаю, что вы отличница и член бюро комсомола, вам можно поручить такую сложную фигуру». В это время Мердок выпустила свои первые три романа: «Under the Net», «The Sandcastle», «The Flight from the Enchanter». В следующем, преддипломном году вышел четвертый роман: «The Bell». Добыть эти книги было очень трудно, практически невозможно все из-за того же «железного занавеса». Помог случай. А может быть, и моя пресловутая активная жизненная позиция.

В летние каникулы перед четвертым и пятым курсами я работала переводчицей в Бюро международного молодежного туризма «Спутник», младшего брата «Интуриста», принимавшем иностранных студентов и школьников. Это был необыкновенный опыт и в смысле языковой практики, и особенно в плане знакомства с чужим и чуждым миром «инопланетян», пролезших в щель «железного занавеса». <…> Все правильно: и суета, и тревоги, и заботы, но все окупалось интересом к жизни и людям, а главное, Его Величеством Опытом».

Именно тогда в литературоведении Светлана Григорьевна начинала свой профессиональный путь. Но в советские годы выбор автора иногда был чреват для самого студента, если попадал в список неблагонадежных. Так получилось и с дипломной работой Тер-Минасовой, которая была посвящена творчеству британки Айрис Мердок, в то время обвиненной в поддержке апартеида ЮАР. Но политика интересовала будущего литературоведа несильно, а значит, отказываться от выбранной темы она не собиралась. Хотя выбор и сказался на направлении будущего филолога.

«Я ничего не переделала и защитила диплом на отлично. Но сомнения в выбранной специальности остались и со временем усиливались. Слишком политизированным и идеологизированным оказалось мое любимейшее литературоведение. Поэтому переход к нелюбимой лингвистике, вынужденный работой на кафедре английского языка под руководством убежденного лингвиста, профессора Ольги Сергеевны Ахмановой, оказался менее болезненным. Все эти фонемы, суффиксы, идиомы, сверхфразовые единства были политически благонадежными и безопасными».

Особым моментом была выставка США, устроенная в 1976 году в Москве в Сокольниках. «Официальным поводом было двухсотлетие американской Декларации независимости. Там можно было попробовать кока-колу, бургеры, другие невиданные яства и, разумеется, познакомиться с достижениями американцев в разных областях науки и техники. Головокружительный успех выставки был легко предсказуем; значки, открытки, сувениры рекой текли «на память» нашим новым друзьям-американцам, и обе стороны были очень довольны.

На следующий год пришла наша очередь: в Лос-Анджелесе открылась советская выставка, посвященная шестидесятилетию Великой Октябрьской социалистической революции. Меня и Марину Козыреву пригласили стендистами-переводчиками на эту выставку, где были представлены достижения СССР в области науки и техники. Была даже копия лунохода, который мог двигаться в отведенном ему участке «Луны», что приводило в полный и шумный восторг многочисленные группы экскурсантов, особенно американских школьников».

Довольно редкий случай, когда молодому специалисту из научной среды удалось побывать в Соединенных Штатах: «Я собиралась в поездку, разумеется, с радостью, но и с некоторым снисходительным высокомерием. После стажировки в Лондонском университете за три года до этого я, с одной стороны, чувствовала себя опытным, искушенным знатоком «капстран» и «каплюдей», а с другой стороны, уже переняла от англичан чувство превосходства представителя нации с глубокой и давней историей, с корнями, традициями, опытом многих столетий. Ну что такое двести лет истории многонациональной, пестрой, разношерстной компании неудачников, съехавшихся со всех уголков огромной Земли, потому что дома им было по каким-то причинам неуютно: голод, нищета, стихийные бедствия, преследования, преступления и т.п. (ведь от хорошей жизни родные места никто не бросает) – по сравнению с великими основательными странами и народами, например Англией и моей Россией?! Летели в Лос-Анджелес мы с Мариной 7 ноября, то есть в праздник; правда, возбужденные предстоящей встречей с Америкой, мы как-то забыли об этом. И как же было приятно, когда большой дядя, сидевший перед нами в самолете, протянул нам пластмассовые стаканчики с коньяком и сказал: «Ну, девчонки, с праздничком! Мы так поняли по вашему разговору, что вы тоже на выставку». Это был член украинской делегации. Мы обрадовались, поделились «закуской» (яблоками, конфетами) и весело и дружно долетели до Лос-Анджелеса. Вот пишу это, вспоминаю – и плакать хочется. Где ты, веселая, щедрая, дружная, родная Украина?! До чего мы дожили…

Конечно, в Москве перед отъездом нас инструктировали: «Не делайте того, не ходите туда, будьте бдительны» и т.п. Почти все, кто проходил этот инструктаж, уже бывали за границей, поэтому мы слушали вполуха, болтали, знакомились. Я познакомилась с Сергеем – симпатичным, кругленьким, веселым и добродушным русачком. Мы сразу нашли общий язык, что пригодилось впоследствии.

В Лос-Анджелесе нас поселили в гостинице «Holiday Inn», ближайшей к «Connection Center», где проходила выставка. И сразу начали происходить события, покончившие с нашими телячьими восторгами или, выражаясь научно, с эйфорией.

Поскольку Конгресс США выделил дополнительные средства на нашу охрану, все время работы выставки ее будут патрулировать вооруженные люди. Также нам ни в коем случае нельзя выходить из гостиницы по одному или по двое, а только группами, если мы захотим «погулять по городу». Я не успела подумать, что не хочу нигде гулять вообще и буду лучше в свободное время сидеть в гостинице, но тут важный военный чин – американский! – сказал, что самое опасное место – это гостиница. И поэтому ни в коем случае нельзя пользоваться боковыми лестницами, садиться в пустой лифт или с незнакомыми людьми, а по гостиничным коридорам надо ходить только по самой середине, чтобы нас не затащили в комнату. И что перед гостиницей двадцать четыре часа будет дежурить машина с вооруженной командой людей. Я похолодела от всего этого детективного кошмара и остро захотела немедленно вернуться домой – к семье, друзьям, ученикам и коллегам. Уже перед сном я сказала Марине, что буду, как Робинзон Крузо, делать зарубки на линейке, отмечая, сколько дней осталось до конца этого месяца. Руководство выставки тут же издало приказ: выходить из гостиницы и с выставки в свободное время только группами и отмечать в специальной книге, кто, куда, с кем, когда вышел и когда предполагает вернуться. Настроение у всех испортилось. Вот тебе и свободная Америка…

На следующий день мы узнали, что в том же здании над нашей огромной выставкой открывается еще одна: небольшая, альтернативная, рассказывающая о положении евреев в СССР. В день открытия и потом каждое утро перед входом на выставку проходили разные действа: то огромный костер, в который бросали флаги наших республик и карикатурные фигуры вождей, то шла длинная процессия с пятнадцатью грубо сколоченными гробами, на каждом из которых было написано название республики.

По дороге от гостиницы до выставки мы шли «сквозь строй» людей с плакатами «Свободу евреям», «Свободу Украине» и другим народам и республикам. Один из наших украинских коллег подошел к парню с плакатом, требующим свободы Украине, и спросил его, что он имеет в виду, на что тот спокойно ответил: «А я не знаю, что там написано. Мне платят пять долларов в час, я и стою».

Накануне открытия выставки накал наших страстей и страхов достиг апогея. Нам было объявлено, что если найдут бомбу, то по радио скажут: «Сотрудников выставки просят зайти в комнату «Д-48». Такой комнаты в здании нет, и это значит, что надо срочно выйти из помещения. На открытие пришло очень много народу, и мы были крайне напряжены. И когда я услышала недалеко от себя дикие крики и увидела нашего стендиста в центре орущей толпы, залитого кровью, у меня подкосились ноги, я с трудом отошла в ближайший угол с двумя мыслями: 1) «Началось! Бежать не могу!» и 2) «Наш мужик – герой, сохраняет спокойствие в такую минуту. Я не могу». Вскоре выяснилось, что это была не кровь, а красные чернила, которыми его облила какая-то пожилая женщина с криком «Дайте визу!», а кому, никто не разобрал. Мужик наш действительно стал героем, потому что ему выдали большие деньги за испорченный костюм и американская, и наша сторона… Было очень неуютно и непривычно: сверху на нас смотрели «люди в штатском» с автоматами, а в залы все прибывали огромные толпы всех возрастов и цветов, и это были просто люди, интересующиеся нашей страной. Однако человек ко всему привыкает – и к угрозам тоже».

Долгая советская история становления Светланы Григорьевны интересна уже сама по себе, ведь она пережила эпохи, разрушение Союза и становление новой России, новой Армении, хотя с исторической родиной она связана скорее кровью.

«Итак, 1991 год. В капле нашего семейного мирка – событие. Моя бывшая студентка с филологического факультета, имевшая научные связи с американским Университетом Колорадо в Денвере, обратилась ко мне с просьбой рекомендовать кого-нибудь для чтения лекций по истории России на английском языке в течение учебного года.<…>

Итак, объединенные усилия и – главное! – наша уверенность в важности и нужности для эффективного международного общения знаний о родной стране, о родном языке и заложенной в нем антропологической культуре – особенно в плане отличий от иных культур, отраженных иными языками, – сделали свое дело.

«Процесс пошел» уже для первого набора студентов и для первых выпусков. Наши выпускники с двумя квалификациями в дипломе: 1) регионовед России, и 2) переводчик с двумя европейскими языками, – устраивались на работу в престижные организации, в том числе в МИД.

В 2010 году по наработанному материалу мы издали комплект «Россия и русские». В него вошли книга Анны Павловской с этим же названием и пять фильмов, снятых под научным руководством Андрея Фатющенко: «Русский национальный характер», «Быть русским», «Сады и парки России», «Православие», «Что и как едят и пьют русские». Регионоведение стали преподавать и в других вузах страны. И вдруг грянул гром! И не откуда-нибудь, а из Министерства образования РФ. Именно оттуда пришел новый классификатор специальностей, в котором вместо специальности «Регионоведение» стояло «Зарубежное регионоведение». Это означало, что в российской системе образования можно изучать любые регионы земного шара, кроме одного – России. Дело в том, что до того, как мы в 2004 году ввели регионоведение как учебную дисциплину в учебный план нашего факультета иностранных языков, эта дисциплина была реализована только в двух учебных заведениях: Московском государственном институте международных отношений (МГИМО) и Институте стран Азии и Африки (ИСАА) при МГУ».

В книге Светлана Григорьевна так описывает свои дальнейшие планы:

«<…> И с 2012 года мы снова делаем набор студентов на «Регионоведение России». Это направление развернулось везде, входит в моду, под него дают большие гранты, но не нам… Ну и ладно. Мы все равно Флагман. Будем бедные, но гордые. И еще что-нибудь для нашего образования придумаем.

На этом пока остановлюсь. С 2012 года ситуация на факультете (ФИЯРе, как его студенты (и не только!) называют сокращенно от факультета иностранных языков и регионоведения) резко изменилась, и описывать это пока что нет ни сил, ни желания.

Расскажу только о начале этого нового этапа. К 2010 году факультету исполнилось 22 года, и я почувствовала, что не хочу больше «деканить», что я устала, хочу читать, писать, чаще видеть детей и внуков».

Но ее деятельная натура продолжает творить, искать, дерзать и стремиться, увлекая в свой интересный путь множество других пытливых умов.

Мария Коледа