Трехсторонняя встреча в Париже: деклараций явно недостаточно

Трудно сказать, кто и как заставит Ереван и Баку отойти от своих традиционных максималистских позиций. В особенности тогда, когда три сопредседателя Минской группы ОБСЕ разошлись по широкому спектру международных проблем. И возвратные движения на сегодняшний момент не кажутся близкой перспективой.

В канун октябрьских переговоров в Париже недостатка в оптимистических прогнозах тоже не было. В особенности это касалось американских представителей. Но встреча трех президентов прошла, а говорить о какой-то конкретике снова невозможно. В сообщении по итогам переговоров отмечалось, что они открыли возможность для «восстановления диалога между президентами Алиевым и Саргсяном». Но разве этот диалог не имел место в Ньюпорте, а до этого в августе 2014 года в неофициальной летней столице РФ Сочи? По справедливому замечанию российского политолога Станислава Тарасова, «саммит Олланд – Алиев – Саргсян не стал триумфом дипломатии, но не стал и катастрофой. Просто он в очередной раз выявил достаточно сложный, неоднозначный процесс по карабахскому урегулированию». В чем же его сложность и неоднозначность сегодня, если мы примем по умолчанию все те «вводные», которые годами определяли динамику переговоров, сопровождаемых время от времени «разогревом» на линии соприкосновения сторон и армяно-азербайджанской границе?

Говоря о сегодняшних процессах на постсоветском пространстве, нам никак не уйти от анализа украинского кризиса. Это событие вобрало в себя много разных процессов, пересекающихся и протекающих параллельно. Попробуем кратко суммировать те факторы, без учета которых сегодня невозможно действовать любому политику и эксперту в Евразии. С одной стороны, события на Украине не открыли ничего нового. Разночтения и противоречия между Россией и Западом существовали и до нынешнего года. Достаточно посмотреть на реакцию Москвы и Вашингтона с Брюсселем на процессы расширения НАТО и втягивание в партнерство с альянсом и с Евросоюзом постсоветских республик. Стороны были разделены (и на тот момент кризис в их отношениях казался наиболее сложным и опасным) «пятидневной войной» на Южном Кавказе. Москва с самого начала югославского распада была отнюдь не в восторге от политики Запада на Балканах и в южной Европе в целом. Но при этом вплоть до 2014 года Россия пыталась в той или иной мере реализовать политику по интеграции с Западом, имея свои представления о том, как это должно быть, не совпадая с устремлениями США и Европейского союза, но и не отменяя при этом конечной цели вхождения на равных в «цивилизованный мир». Украина подвела черту под этим трендом. Теперь Москва, говоря словами президента Путина, рассматривает себя, скорее, как «медведя, охраняющего свою тайгу», то есть пространство своих национальных интересов. На Западе это признание главы Российского государства восприняли как некий возврат к риторике советских вождей.

Но если приглядеться к словам Путина внимательно и без идеологической предвзятости, то речь здесь, скорее, не о наступательном настрое, а об оборонительной конфигурации. Россия сегодня не имеет ресурсов и возможностей для глобального противостояния с Западом, как это было в советские времена. Даже по отдельным вопросам (будь то Иран или Сирия) она готова к разговору с США и ЕС. Но, во-первых, она не видит Запад в качестве высшего международного авторитета, чьи рекомендации были бы полезны или даже обязательны для исполнения. Во-вторых, «своя тайга» (читай: постсоветское пространство) рассматривается, как запретная зона для внешнего вмешательства и доминирования.

Запад с этим не согласен. И борьба за Украину мыслится как некий тест на готовность противостоять эксклюзивному влиянию Москвы в отдельно взятой точке мира. Вопрос не в том, что США или ЕС не хотят постсоветского доминирования РФ. Они боятся утратить первенство в мире. Ведь если РФ будет позволено «хозяйничать в тайге» и не пускать в нее других интересантов, то велик риск, что свои «природно-климатические зоны влияния» появятся не сегодня, но завтра у Китая, Индии, Турции. Признаков такого развития событий более чем достаточно. Две первые из перечисленных стран видят в качестве своей приоритетной сферы Юго-Восточную Азию, а Анкара с ее «новым османизмом» – Ближний Восток. В этом плане проигрыш «борьбы за Украину» рассматривается как опасный прецедент. Отдашь Москве постсоветское пространство – придется уступать влияние в других точках земли.

На этом фоне другие постсоветские конфликты оказались вытесненными на периферию политической повестки дня. Но стороны, вовлеченные в них, пытаются воспользоваться ситуацией с выгодой для себя. И не зря определенные признаки «разморозки» конфликтов мы видим в Приднестровье. Грузия, уже пережившая страшное поражение в 2008 году, также пытается сыграть на украинском кризисе. Взять хотя бы невиданный по накалу шквал критики в адрес Москвы, предложившей проект договора о союзничестве и интеграции с Абхазией. Министр иностранных дел Грузии Ираклий Аласания даже заявил о необходимости проводить «агрессивный внешнеполитический курс». Цель его очевидна – попытаться проблему Абхазии подвести под борьбу с российской «аннексионистской политикой» в Крыму и Донбассе. А там и до новых санкций недалеко.

Лето 2014 года стало «горячим» и в Нагорном Карабахе, а также на госгранице между Арменией и Азербайджаном. Эскалация насилия в этих точках имеет свою собственную динамику. Она не сводится к геополитическим фоновым факторам. Сами стороны не готовы к компромиссу, а переговорный процесс, сопровождаемый завышенными ожиданиями, не приносит никаких конкретных результатов. И нарушения режима прекращения огня здесь не новость. Но в условиях 2014 года всякое насилие здесь становится более рискованным. Раньше при всех расхождениях и разночтениях три страны-сопредседателя действовали совместно. Не только в формате Минской группы ОБСЕ, где работают профессиональные дипломаты, но и на уровне глав государств. В течение нескольких лет подряд президенты США, Франции и России делали совместные заявления о том, что в основу мирного соглашения по Карабаху должны лечь «обновленные Мадридские принципы». Сам же нагорно-карабахский процесс воспринимался как «история успеха», которая противопоставлялась двум конфликтам в Абхазии и в Южной Осетии. Но сегодня «большая восьмерка» практически превратилась в «семерку». И вряд ли на полях будущих саммитов G8 глава РФ соберется вместе с двумя другими президентами стран – сопредседателей Минской группы и примет совместное заявление о том, что должно стать основой мира в Нагорном Карабахе. Если же такие комментарии и заявления будут делать только два президента (американский и французский), то это лишь осложнит кооперацию и вызовет дополнительные противоречия. Схожая ситуация наблюдается и с «большой двадцаткой». Здесь шансы Москвы выглядят лучше, но втягиваться в переговоры с ней западные представители не спешат. Тем более по нагорно-карабахской проблематике, которую считают менее важной по сравнению с другими сюжетами (той же Украиной, Афганистаном или Ближним Востоком).

На фоне углубления противоречий между Россией и Западом развивается и нагорно-карабахский процесс. Фактически с начала украинского кризиса три страны-сопредседателя пытаются, не отменяя формально своей кооперации и формата Минской группы, действовать самостоятельно. Так, в мае 2014 года американский сопредседатель Джеймс Уорлик заявил о наличии особого плана своего правительства по урегулированию конфликта. Затем в Конгрессе обсуждался акт о «предотвращении российской агрессии», в котором среди потенциальных жертв был назван и Азербайджан, хотя отношения между Баку и Москвой за последний год демонстрировали скорее позитивные тенденции, свидетельством чему два азербайджанских турне Владимира Путина и Сергея Шойгу.

«Горячее» лето 2014 года заставило выйти на первый план Россию. Москва сегодня крайне не заинтересована в сломе привычного для нее статус-кво, чреватом дополнительной непредсказуемостью. Тем паче, что на кону стоит и присоединение Армении в ЕАЭС (Евразийскому экономическому союзу). Нынешним летом данный вопрос, имеющий не столько экономическое, сколько геополитическое значение, еще не был окончательно решен. Это произошло в октябре. Но летом для РФ было особенно важным показать, что Украина Украиной, а Закавказье Москва терять не собирается. В августе в Сочи уже Владимир Путин принимал двух президентов закавказских республик. И многие наблюдатели отмечали его эффективность как «политического пожарного». Итоги этих переговоров также нельзя назвать результативными. Но сам диалог Саргсяна и Алиева после самого масштабного за двадцать лет нарушения режима прекращения огня уже можно было рассматривать как успех. Особенно на фоне отсутствия других прорывов.

В сентябре пришла очередь госсекретаря США Джона Керри «сверять часы» с Сержем Саргсяном и Ильхамом Алиевым. Тогда же на первый план выдвинулся французский президент Франсуа Олланд. Для такого выхода у него было несколько резонов. Во-первых, Франция уже не первый год является своеобразным полпредом ЕС в нагорно-карабахском процессе. Сама Европа на этом направлении пассивна. Это признают открыто и европейские политики, и эксперты. Украинский кризис также остро поставил вопрос об эффективности ЕС. На этом фоне Олланду надо было продемонстрировать, что для Европы в целом и для Франции в частности Закавказье не остается terra incognita. Во-вторых, французский президент вольно или невольно сравнивается с его предшественником Николя Саркози (кстати, не исключено его возвращение в большую политику).

При всей критике предыдущего лидера Франции у него в биографии присутствовал такой эпизод, как прекращение огня между Россией и Грузией в августе 2008 года. Можно спорить о том, в какой мере оправдана репутация Саркози – кавказского миротворца. Но в политике символика, представления и публичный имидж иногда значат больше, чем существующая реальность. И к этой славе предшественника Олланд всегда ревновал. Можно вспомнить его усилия по восстановлению диалога между Арменией и Азербайджаном после т.н. «дела Сафарова», заморозившего переговоры по урегулированию нагорно-карабахского конфликта. И тогда, и сейчас французский лидер стремился доказать и самому себе, и своим соратникам, и избирателям, что он может быть не менее эффективен, чем Саркози. При этом миротворческую активность Олланда США готовы поддерживать. Особенно тогда, когда Запад заинтересован в минимизации роли РФ и в утверждении своего влияния в Евразии.

Но одно дело – действовать в условиях, когда стороны конфликта готовы его остановить или заморозить (как это было с Грузией и Россией в 2008 году). Так, Москва, добившись своего в Абхазии и в Южной Осетии, не хотела идти на Тбилиси, а заканчивать военные действия было необходимо. Грузия же опасалась новых территориальных потерь. В этих условиях, если бы не было Саркози, его надо было бы выдумать. Но в нагорно-карабахском случае таких предпосылок не наблюдается. Стороны не пытаются найти какую-то «развязку». В данной обстановке любой саммит превращается в очередные переговоры по кругу. Есть ли в них какой-то смысл? Конечно, есть, ибо переговорный процесс лучше вооруженного конфликта, даже если в нем нет выхода на конкретный практический результат. В ситуации с саммитом Олланд–Саргсян–Алиев стороны также подтвердили стремление к сохранению Минской группы и продолжению ее миротворческих усилий. Значит, несмотря на кризис в отношениях, нет той критической массы, которая опрокинула бы имеющийся формат.

Однако деклараций здесь явно недостаточно. Наивно думать, что то же карабахское обострение вблизи от российских границ создаст проблемы одной лишь Москве. Недалеко от Агдама проходит поддерживаемый Западом нефтепровод Баку–Тбилиси–Джейхан, который также может попасть под удар. Непосредственно с непризнанной Нагорно-Карабахской Республикой проходит и граница Ирана, значение которого для Закавказья и Ближнего Востока не следует преуменьшать. Остроты проблеме придает и стратегическая кооперация Турции и Грузии с Азербайджаном.

Таким образом, нагорно-карабахский процесс подталкивает Запад и Россию если не к кооперации, то, как минимум, к определению своих интересов, ресурсов и возможностей путем эффективных переговоров вместо нескончаемой игры с нулевой суммой. Риторический вопрос – когда начнется движение в этом направлении. Скорее всего, мы будем наблюдать действия трех стран-сопредседателей в формате «три в одном». С одним лишь условием. Если геополитические ставки в Евразии не вырастут в геометрической прогрессии.

Сергей Маркедонов, доцент кафедры
зарубежного регионоведения и внешней политики РГГУ