Северный Кавказ в единой российской семье

Но главные спортивные соревнования четырехлетия с точки зрения безопасности прошли безупречно. Ничего даже близко сопоставимого с терактами в городе-герое на Волге, московском метро или аэропорту Домодедово не произошло. Не случилась и масштабная дестабилизация в северокавказских республиках, хотя недостатка в прогнозах относительно таких сценариев в канун Белой Олимпиады было предостаточно. Более того, подготовка к Играм показала, что даже оппоненты и проблемные партнеры могут сойтись в такой точке, как необходимость кооперации по обеспечению безопасности Северного Кавказа. Готовность к сотрудничеству с Россией продемонстрировали не только США и Великобритания, но и Грузия, которая еще в 2012 году, во время президентства Михаила Саакашвили, склонялась к использованию северокавказской турбулентности в своих целях.

В апреле 2014 года было официально объявлено о «нейтрализации» Доку Умарова, лидера террористической организации «Эмират Кавказ», выступавшего не только за северокавказский «джихад», но и за распространение диверсионно-террористической борьбы против российской власти на другие регионы страны (Поволжье, Кубань). За шесть с половиной лет «Эмират Кавказ» стал главной угрозой для безопасности России в турбулентном регионе. При этом его деятельность рассматривалась как угроза и за пределами РФ. И в этом плане отнюдь не случайным является попадание Умарова и «Эмирата» в «черные списки» Госдепа США (в них фиксируются как наиболее значимые лидеры террористических структур, так и сами эти организации). Наверное, при иных обстоятельствах ликвидация Умарова привлекла бы значительное внимание экспертов и политиков. Однако стремительное развитие украинского кризиса, изменение статуса Крыма и вооруженный конфликт в Донбассе вытеснили Северокавказский регион из фокуса информационного внимания. Сегодня о нем говорят либо в контексте возможного влияния «крымского прецедента» на этнополитическое самоопределение республик Северного Кавказа, либо при обсуждении новых кадровых пертурбаций, призванных сделать региональное управление более эффективным. Между тем, от вытеснения северокавказских сюжетов на второй план информационной повестки дня они не перестали быть менее актуальными и не утратили своего самостоятельного значения вне всякой привязки к Крыму и перспективам развития полуострова в составе РФ.

Можно ли говорить о замирении Северного Кавказа или он по-прежнему остается ахиллесовой пятой России, претендующей на особую роль в Евразии? На первый взгляд, имеются серьезные доказательства, свидетельствующие о позитивных трендах. За прошлый год общее число жертв вооруженного насилия на Северном Кавказе сократилось по сравнению с 2012 годом на 239 человек, или на 19,5%.

В конце июня 2014 года в интернете появился видеоролик, в котором преемник Умарова Али Абу-Мухаммад Кебеков выступил с заявлением о том, что для него и для его соратников неприемлемы атаки против гражданских лиц, а также причинение вреда их собственности. Подобные инициативы и ранее озвучивались «джихадистами», хотя в реальности и не выполнялись. Во время так называемого умаровского «моратория» только за три месяца 2012 года от рук террористов погибло 22 человека, представляющих не вооруженные силы, полицию или внутренние войска, а гражданское население. Но если видеть в радикалах не альтруистов, а циничных представителей своего ремесла, то становится ясно, что их «миролюбие» – это следствие ослабления и утраты возможностей и ресурсов для новых терактов. В то же самое время ни у кого не должно складываться благостной картинки. Так, 12 августа 2014 года в столице Ингушетии Магасе состоялось выездное заседание Национального антитеррористического комитета (НАК), на котором были озвучены данные по последним восьми месяцам. Согласно им за это время было уничтожено 158 боевиков и предотвращено 35 терактов.

Следовательно, положение дел в северокавказских республиках требует самого пристального внимания. Но при попытке рассмотрения положения дел в регионе следует иметь в виду, что с того момента, когда проблемы Чечни превратили его в фокус международного внимания, многое изменилось. Ситуация на Северном Кавказе стремительно развивается, и в наши дни самый проблемный регион России совсем не похож на самого себя в 1990-х и первой половине 2000-х годов.

Долгое время российские и зарубежные аналитики, говоря «Северный Кавказ» подразумевали «Чечня». Но в настоящее время положение дел в регионе отнюдь не зарифмовано с Чеченской Республикой. Более того, это образование в составе РФ предстает как уникальный феномен среди постсоветских окраин, переживших всплеск сепаратизма и опыт де-факто государственности. Республика под началом Рамзана Кадырова стала важнейшим символом для Владимира Путина, пришедшего к власти под лозунгами замирения Кавказа и борьбы с терроризмом. Еще в 1999 году в канун своих первых президентских выборов действующий глава государства говорил: «Моя миссия, моя историческая миссия – это звучит пафосно, но это правда – разрешить ситуацию на Северном Кавказе».

Что ставят в заслугу Кадырову в первую очередь? Политическую стабильность. Защитники «ичкерийского проекта» либо физически ликвидированы, находятся в эмиграции, либо перешли на службу к главе Чечни. Сам же президент Чеченской Республики позиционирует себя не просто как лояльного Кремлю лидера и как «пехотинца Путина» (это его собственная оценка!), но и как последовательного защитника российских внешнеполитических интересов. Не раз эти мотивы озвучивались Кадыровым в его выступлениях по Грузии, Украине, Ближнему Востоку. Вот и в контексте украинского кризиса Кадыров не раз упоминался как потенциальный мощный игрок на стороне Кремля. В мае нынешнего года президент РФ лично поблагодарил лидера Чечни за помощь в освобождении российских журналистов Олега Сидякина и Марата Сайченко, захваченных украинскими силовиками. Представить такое в абхазском, югоосетинском или нагорно-карабахском контексте не могла бы и самая смелая футурологическая фантазия.

При этом, как бы кто ни относился к личности главы Чечни, стоит признать, что он – не «кукла» Москвы. У него есть свой собственный ресурс популярности внутри республики и за ее пределами. Даже в среде русских этнических националистов, сетующих на отсутствие своего Рамзана среди единомышленников! Весьма показательно, что среди руководителей северокавказских республик только лидер Чечни последовательно выступает за прямые выборы главы субъекта Федерации. Во всех других северокавказских субъектах РФ избрание республиканских руководителей либо прошло посредством парламентского голосования (Дагестан, Ингушетия), либо в скором будущем состоится (Кабардино-Балкария, Карачаево-Черкесия и Северная Осетия).

По справедливому замечанию Владимира Рудакова, заместителя главного редактора журнала «Профиль», «до Путина и в первые годы пребывания Путина у власти публика обсуждала лишь два принципиальных сценария замирения [Чечни] – «разбомбить» или «отпустить на волю, отгородившись высоким забором». О том, что в Чечне возможен мир, всерьез не думал почти никто. О том, что там можно строить здания и что их не разбомбят через неделю или год, тем более. Чечня Рамзана Кадырова – конечно, не Швейцария. Но всегда лучше сравнивать с тем, что было, а не с тем, чего хотелось бы. Ведь политика – это искусство возможного».

Благодаря масштабным федеральным трансфертам республика стала региональным инвестиционным лидером. В последние годы оттуда регулярно поступали сообщения не только о восстановительных работах, но и об открытии масштабных объектов (мечеть в столице республики Грозном считается самой крупной в Европе, комплекс небоскребов «Грозный-сити», аквапарк). Приглашение известных звезд шоу-бизнеса, кино и спорта (Жерар Депардье, Майк Тайсон, Филипп Киркоров и многие другие) стало частью пиара республиканской власти.

В то же самое время у этой медали есть своя обратная сторона. Фактически речь идет о том, что Москва делегировала значительную часть суверенитета в отдельно взятые руки. На территории Чечни законы Российской Федерации действуют далеко не в полном объеме (фактически выборочно исполняется конституционный принцип отделения религии от государства и от образования, а также гендерное равенство). Более того, федеральные власти (суды, прокуратура и воинские части на территории Чечни) могут выполнять свои прямые функции лишь в определенной степени. Сегодня правоохранительные органы Чечни де-факто подчинены главе республики. Рамзан Кадыров – единственный из лидеров республик, кто контролирует силовые структуры на своей территории. Сама же республиканская власть фактически проводит кампании по борьбе с радикальным подпольем. При этом благодаря «эффекту Кадырова» группы боевиков передислоцируются в другие республики Северного Кавказа (Ингушетия, Дагестан, Кабардино-Балкария) и за пределы России. Не говоря уже о широкой интеграции Чечни в Россию, что конечно же не сводится исключительно к проявлениям внешней лояльности со стороны чиновничьего класса. Издержки от такого развития очевидны уже сейчас. Это растущее в российском обществе недовольство по отношению к Чечне и другим северокавказским субъектам и нарастание напряженности между гражданами страны разных национальностей. Во многом именно здесь надо искать корни популярности пресловутой идеи «Хватит кормить Кавказ».

Сегодняшний разговор о перспективах Северокавказского региона невозможен без обсуждения религиозной проблематики. В последние годы роль ислама в местных обществах неизмеримо выросла по сравнению с 1990-ми – началом 2000-х годов. Не везде этот процесс происходит одинаково, можно говорить о более стремительном продвижении процесса исламского возрождения в восточной части Кавказа (в особенности в Дагестане). Как бы то ни было, помимо объяснимого интереса к религии и традициям предков, происходит очевидная политизация ислама.

Ее не следует, конечно, сводить исключительно к появлению салафитских групп (именуемых в наших СМИ «ваххабитами»). К авторитету религиозной нормы, а не светского права апеллируют и представители дагестанского Духовного управления мусульман, считающегося главным противником «лесных», а также глава Чечни и его окружение. При этом наблюдается серьезный внутриисламский раскол. Он в наибольшей степени силен именно в Дагестане, самой крупной и многонаселенной республике российского Кавказа. Здесь сильны противоречия между суфиями, сторонниками неофициального ислама (теми, кто не принимает официального духовенства, но при этом воздерживается от участия в диверсионно-террористической борьбе) и «джихадистами», готовыми поддерживать «Эмират Кавказ» или другие сети религиозных радикалов. К слову сказать, в программных установках и заявлениях последних, как и в их виртуальном мире, дискурс светского национал-сепаратизма практически полностью вытеснен идеями борьбы за «чистоту веры» и солидарности с братьями на Ближнем Востоке, в Северной Африке и Афганистане. И нынешние всплески политической нестабильности в Ингушетии, Дагестане, КБР или Чечне не могут идентифицироваться как проявления сепаратизма. Те, кто стоит за террористическими акциями, не заявляют о необходимости создания независимых национальных государств. Ведущим мотивом выступает борьба за «чистоту веры». И российское руководство чрезвычайно обеспокоено вовлеченностью выходцев из республик Северного Кавказа в ближневосточные противостояния. Этот сюжет является одним из факторов, определяющих отношение Москвы к сирийскому конфликту. Так, в сентябре 2013 года первый заместитель директора ФСБ РФ Сергей Смирнов заявил, что порядка 300-400 граждан России принимают участие в конфликте на стороне противников президента Башара Асада. При этом одной из наиболее многочисленных иностранных групп, вовлеченных в конфликт, была «Катаиб аль-Мухаджирин». Не менее опасным может стать и вовлечение выходцев с Кавказа в конфликт в Ираке. Одним из самых влиятельных полевых командиров так называемого «Исламского государства Ирака и Леванта» стал этнический чеченец Омар аль-Шишани. Сохраняется опасность, что эти «солдаты удачи», вернувшись на родину, могут принести новую дестабилизацию.

Следовательно, сама эволюция в направлении от светского национализма к радикальному исламизму крайне важна. Не учитывать ее при формировании адекватной стратегии регионального развития невозможно. Спору нет, без жестких методов в борьбе с радикалами обойтись невозможно. Было бы наивно предполагать, что одними разговорами и диалогами можно распутать имеющиеся узлы. Но в то же самое время опасно сводить всю религиозную политику к одним лишь операциями и рейдам. Во-первых, рост популярности политического ислама, включая и его радикальные версии, зачастую происходит не из-за какой-то изощренности заезжих или местных проповедников, а из-за системных проблем действующей светской власти. К таковым можно отнести и неэффективные суды, и коррупцию среди правоохранителей, и некачественное образование на уровне школы и университета. Во-вторых, следует отметить в этом контексте и социально-экономические процессы (земельный дефицит и продолжающуюся урбанизацию). Сельские населенные пункты (особенно в горах) пустеют из-за отсутствия работы. Привычные этнические ареалы размываются, а принципы частной собственности вступают в противоречие с представлениями о собственности этнической, когда люди из «своего» этноса могут иметь преференции при доступе к имущественным и властным ресурсам на той или иной территории. Ситуация усугубляется недостаточно эффективной управленческой системой. Отсюда и апеллирование к мечети, суфийским шейхам или салафитским (ваххабитским) группам как к возможным арбитрам. В итоге «конкуренция юрисдикций» ведет к конфликтам и насилию, ибо есть проблемы с признанием того или иного религиозного авторитета единственно легитимным. В правовом и управленческом вакууме поборники «шариата» (даже без должного уровня знаний данного предмета) пытаются заполнить нишу.

В-третьих, любая религиозная идея могут быть блокирована другой религиозной идеей. И в этом плане нужны альтернативы радикализму. Не просто на уровне повторения общеизвестных истин, но и качественной проповеди. Очевидно, что простой подпитки некоторых лояльных власти структур для формирования политической лояльности общества (прошу прощения за тавтологию) недостаточно. Нужны более широкие программы и проекты, связанные с мягкой силой, ориентированной как на светские ценности, так и на умеренные формы религиозного возрождения. Необходимо четко представлять себе, что те, кто считает себя защитниками «чистого ислама», далеко не однородны. У них нет единой жестко структурированной организации. Даже различные подразделения «Эмирата Кавказ» («вилаяты» и «джамааты») действуют по большей части автономно. И мотивация, и степень радикализма различаются. Среди исламистов, помимо тех, кто уже перешел черту закона, есть и те, кто просто не готов подчиняться официальным Духовным управлениям мусульман или воспринимает «чистый ислам» как моду, увлечение. Есть, в конце концов, просто сбившиеся с пути, дезориентированные люди. Так, в Дагестане в ноябре 2011 г. была даже создана комиссия по адаптации к мирной жизни тех, кто ранее ушел в подполье, а умеренно исламистское объединение «Ахлю-Сунна валь джамаа» было вовлечено в легальные социально-политические процессы. Резонансное убийство авторитетного суфийского шейха Саида-Афанди Чиркейского в августе 2012 г. заморозило этот процесс, а в 2013 году он практически был свернут, что не отменило общественный запрос на такой диалог.

Впрочем, было бы неверно рассматривать положение дел в отдельно взятом регионе как некую занятную этнографическую особенность вне всякой связи с общероссийским контекстом. Между тем, в последние годы происходят серьезные подвижки в определении приоритетов для обсуждения. Если раньше происходящее на российском Кавказе рассматривалось, прежде всего, в контексте межэтнических отношений и региональной политики, то сегодня данная тема превратилась в сюжет общенационального масштаба. Не Чечня, Ингушетия, Дагестан сами по себе, а их восприятие «ядром России» выходит на первый план. Какова цена Северного Кавказа для РФ? Не только и не столько материальная, но и политическая. Усиливает или ослабляет страну нахождение проблемного региона в ее составе? Прибавляет ли Северный Кавказ новые возможности России в ее международной политике? Готовы ли москвичи и питерцы рассматривать чеченцев и дагестанцев как своих соотечественников? Увы, но многие социологические опросы (приводить которые не позволяет формат одной статьи) свидетельствуют о существовании определенной «кавказской стены» между отдельным регионом и «большой Россией». Добавим к этому критический уровень снижения северокавказского участия во многих принципиально важных процессах (прежде всего, призыв в армию, что по идее должно скреплять единство страны) и поощрение центром управленческой обособленности кавказских республик, а также нежелание глубоко вникать в происходящие в регионе события. Но, не преодолев этих проблем, не наполнишь реальным содержанием формулу «многонациональный народ РФ».

Таким образом, главнейшей задачей сегодняшнего дня остается укрепление Российского государства на Северном Кавказе. Но не только в формате чиновничьих перемещений, а в виде интегрирующей силы, справедливого арбитра и гаранта безопасности. Более чем назрел отказ от существующей по отношению к региону дискретности, при которой социально-экономическое развитие рассматривается в отрыве от вызовов безопасности, и наоборот. Разве можно эффективно противостоять терроризму, не пытаясь исправлять социальные предпосылки для укоренения радикальных идей, будь то решение проблем безработицы, трудоизбыточности, внутренней миграции? Не стоит забывать, что для перенаселенного Кавказа с его высоким уровнем безработицы армия (куда до сих пор не налажен полноценный призыв выходцев из республик Северного Кавказа) может стать хорошим социальным лифтом и реальной альтернативой подполью и криминальному бизнесу. Говоря же об экономических перспективах, следовало бы иметь в виду не только московских получателей выгоды, но и проекты, дающие возможности для местного населения, которое при таком раскладе начнет в большей степени ощущать свою связь с «большой Россией». По степени эффективности это было бы важнее, чем пространные призывы и заклинания. Следовательно, Северному Кавказу чрезвычайно нужны акценты на долговременные начинания и целостные межотраслевые стратегии. Важно осознать, что, помимо сбивания высокой температуры, нужно качественное лечение и восстановление.

Сергей Маркедонов, доцент кафедры зарубежного
регионоведения и внешней политики РГГУ