Сон в зимнюю ночь, или Рождественская сказка

Даньку любили за веселый нрав, щедрость души, а в равной мере и кошелька, участливость и почти реликтовую привычку подниматься на ноги при появлении дам. Надо ли говорить, что эту подробность гамбаровского воспитания превыше всего ценили женщины.

...Ровно на сороковой минуте набиравшего градус крутого московского застолья в дверь позвонили. Денис, устроитель рождественского мероприятия, пошел открывать, и Данька вновь получил возможность отличиться галантностью.

Нежданную гостью, которую Данька никогда раньше не видел и, как ему показалось, впервые видит и Денис, усадили напротив нашего героя, продолжавшего стоять на ногах явно сверх правил даже очень хорошего тона.

Дама была в платье с убедительным декольте, входившим в некоторое противоречие со старомодной шляпкой, увенчанной пером птицы неизвестного происхождения.

– Присядьте, Даниел, присядьте,– повелела дама,– и предложите–ка мне бокал игристого.

– С удовольствием,– ответил Данька и уверенно назвал незнакомку Верой Павловной, что, как ни странно, никого не смутило, и только в глазах Тони, жены Дениса, мелькнуло тревожное: «Здесь что–то не так...»

Наливая шампанское, безусловно «Советское», Данька, не задумываясь, принял за должное и то странное обстоятельство, что Вера Павловна, которую он видел впервые в жизни, назвала его первонареченным именем: Даниел.

«Сейчас она и фамилию мою правильно назовет...» – едва успело в нем щелкнуть, как тотчас прозвучало:

– Да перестаньте вы стоять, милейший Гамбарян, расслабьтесь, а еще лучше – поспите перед дальней дорогой...

Вообще–то, собираться в путь, да еще неблизкий, в планы Даньки не входило, но тут Вера Павловна выдернула из шляпки фрагмент крыла так и не опознанного пернатого и произвела им кругообразное движение перед лицом Даньки, вслед за чем он услышал щебетанье птиц, как ему показалось, райских. Колокольчики на денисовской елке вызвонили легко угадываемую мелодию из кинофильма «Песня первой любви», все вокруг закачалось–поплыло, Данька на манер участника телеигры «Поле чудес» смущенно заулыбался и, проваливаясь в образовавшуюся под ногами пустоту, окончательно выпал из застолья.

… Говорливая разношерстная толпа несла Даниела по Старому Арбату плавно и умиротворенно и в итоге вынесла на угол Смоленской улицы, аккурат к магазину «Седьмой континент».

Разогревался обычный для этого времени года знойный полдень, когда Даня остановился в тени не сильно удавшегося кроной дерева. «То ли дело нашенские тенистые ереванские платаны»,– подумал Даня, снисходительно глянув на тощий ствол с пришпиленной к нему бумажкой. «Русская семья с высшим гуманитарным образованием сдаст квартиру приезжим из Кавказа и Средней Азии. Цена умеренная»,– значилось в ксерокопически исполненном объявлении.

– Ничего себе!– культурно подумал про себя Даня, проживавший в Москве уже второй десяток лет, и нельзя сказать, чтоб совсем уж в стороне от распрей между народами.

И только успел он об этом подумать, как ощутил совсем нехилый толчок в спину и вначале боковым зрением, а потом в оба своих карих глаза зафиксировал грубияна – молодого человека, быстрым шагом устремлявшегося к подземному переходу у здания МИД. Голова незнакомца, как бы ввинченная в могучие плечи, была наголо острижена, одет он был в темно–коричневую майку, на ногах не по сезону тяжелые ботинки, зашнурованные под самую завязку. «Встречаться с такими мордоворотами в темной подворотне совсем не обязательно», – подумал было Данька, как увидел нечто крайне любопытное.

Крупнокалиберный аккуратно пристроился к старушке, взял ее под локоток и осторожненько, ступенька за ступенькой, помог спуститься в подземный переход. Затем выскочил на поверхность и подбежал к Дане.

– Я, кажется, задел вас. Простите, ради бога, это случайно,– переминаясь с ноги на ногу, тихо молвил детина, пряча за спиной руки–клешни.

– Да что вы, ничего страшного, – ответил ошарашенный Даниел, не удержавшийся, однако, внести некоторую ясность. – А бабушку–то эту таджикскую… зачем вы ее так? Знакомая, что ли?

– Да нет же,– пуще прежнего засмущался мордоворот. – Мы вроде как эти… Ну, как они, тимуровцы, что ли. Зарегистрированы в Минюсте, все как положено, по правилам, легально,– неожиданно встревожился молодой человек.

– О чем разговор,– успокоил незнакомца Даня. – Понимаем, убеждены, верим и желаем…

…Каким образом и с какой целью оказался он в «Лужниках», Даня бы не сказал. Помнил только, что чуть раньше с какой–то стати возник у Большого, хотя особого пристрастия к опере, а равно и балету не питал, да и вообще никаким другим искусством, кроме самого массового из них, не злоупотреблял. И вот тебе, пожалуйста, стоит у главного театра страны и видит, как благоухающая лучшим парфюмом Европы публика, волна за волной, с отдельными цветочками и полновесными букетами в руках, вкатывается в театральный подъезд.

– Что дают? – совсем уж по–простому спросил Даня у пробегавшего мимо мужчины, кажется, шоумена Швыдкого, в смокинге и кепке «аэродром» на светлой во всех отношениях голове.

– «Дружбу народов» Вано Мурадели, любезный. Милости просим на остренькое, на грузинское, короче – на банкет,– приветливо заулыбался Швыдкой.

Воспользовался ли он этим приглашением, Даня не помнил, хотя какой–то музыкальный момент в него вселился, но почему–то не оперный, а в виде попурри из песен Валерия Меладзе, Сосо Павлиашвили и отчасти Вахтанга Кикабидзе. Правда, запомнился и банкет, точнее, два фрагмента из него: море грузинского вина, разливаемого тамадой в лице главного санитарного врача Российской Федерации Геннадия Онищенко, и океан горячих блюд с острыми приправами, предлагаемых человеком, похожим на Швыдкого.

…Теперь же, непонятно как оказавшись на трибуне «Лужников», в самой гуще болельщиков, перевязанных, словно торты, ленточками с брендом московского «Локомотива», Даня не мог сообразить, отчего все то, что происходило на поле, вызывало в нем оторопь. Вначале несильную, можно сказать даже, слабую, но крепчавшую с каждой минутой. «Ба! Да что же это такое!»– разобрался наконец Даниел в окружавшей его действительности, которую и впрямь трудно было назвать адекватной.

По газону сновало двадцать человек, не считая вратарей, но включая судью, и все как один, с судьей в том числе, представляли так называемый «Черный континент». Как в составе «Спартака», так и в «Локомотиве» одинаково.

– Зачем их столько?– спросил Даня у соседа.

– Кого это «их»? – насторожился сосед.

– Да негров этих, кого же еще.

На Даню зашикали.

– Политкорректнее бы, молодой человек, потерпимее, потолерантнее, что ли,– выговорил Даниелу сидевший рядом белобрысый гражданин.

«В самом деле, и с чего это меня вдруг повело»,– застыдился Даня, поняв, что поступил ровно наоборот тому, как, по словам своего любимого писателя Сергея Довлатова, повел себя однажды известный московский спортивный комментатор. Негр, черный как вакса, дрался тогда с белокурым поляком. Комментатор деликатно пояснил: «Чернокожего боксера вы можете отличить по светло–голубой каемке на трусах…»

Однако стремительная атака отвлекла его от психоаналитических раздумий: чернокожий нападающий в белых трусах и красной футболке вышел один на один с вратарем, легко обманул его и всадил мяч в ворота. Стадион взорвался криками, между тем сектор, в котором оказался Даня, безмолвствовал. Здесь находились болельщики «Локо», к которым Даня не относился, а болел как раз за «Спартак», но радость забитого гола заставила его забыть об осторожности, и он завопил во все горло, однако, нутром почуяв неуместность восторга во вражеском стане, осекся и оглянулся по сторонам. Его выходку, однако, восприняли если и не дружелюбно, то, безусловно, лояльно и уж точно не в штыки.

– И правильно забили,– вежливо согласился белобрысый сосед. – Есть чему у «Спартака» поучиться.

– Это да,– согласился с ним молодой фанат и ободряюще подмигнул Даньке.

И тут, поняв, что бить точно не будут, Даня пошел на очевидное нахальство. «Самый лучший из армян – наш Никита Симонян!» – выкрикнул он уж и вовсе не уместную кричалку. И что? Не то что по шее не схлопотал, а увидел, как все вокруг расцвели улыбками и согласно закивали головами. Чудеса…

– Армянином, наверное, будете?– поинтересовался белобрысый.

– Ну и что?– с вызовом ответил Даниел.

– Хороший народ, побольше бы такого. У нас из ваших много, крепко дружим.

– Это где – «у вас»?– поинтересовался Даня.

– В ДПНИ. Слышали, наверное?

…Дальнейшее Даня помнил смутно. Вышел из метро, шел к остановке автобуса, как вдруг услышал за спиной: «Эй, черныш, притормози…»

– Чего надо? - недовольно буркнул Даниел, спиной учуяв милицию.

– Документы покажь.

– Ты как с людьми разговариваешь, хамло невоспитанное? – надвинулся на милиционеров Даниел.

–Оскорбление при исполнении,– флегматично запротоколировал инцидент один из патрульных.

– Попытка неподчинения представителям власти,– в тон первому продолжил другой, заломил Дане руки, и не успел тот оглянуться, как оказался в «обезьяннике» станции «Университет» орденоносного Московского метрополитена имени В.И.Ленина.

Главной функциональной принадлежностью интерьера пристанционной кутузки была, несомненно, решетчатая дверь. Тех же, кто находился за ней, так сказать, на временном содержании, почуяв густой винный дух, Даня уверенно отнес к прикладному элементу: «обезьянник» был плотно набит представителями всех братских республик бывшего СССР, находившихся в разной степени опьянения.

«Вот это влип так влип…» – окинув взглядом разношерстный интернационал, подумал Даня, даже не представляя, как будет отсюда выбираться. Документов при нем почему–то не оказалось, бумажника тоже – один мобильный телефон. И только он вспомнил о нем, как внутри него как бы что–то щелкнуло, замкнув цепь тревожного ожидания, и вот уже «Самсунг» отозвался веселой заливистой трелью. Откинув крышку, Даня поднес трубку к уху.

Откуда–то издалека донесся щебет райских птичек, мелодичный перезвон рождественских колокольчиков на мотив «Песни первой любви», и только услышал он эту бессмертную музыку, как ощутил на щеке шелковый взмах птичьего пера. Тут Даня и услышал спокойный, уверенный голос Веры Павловны.

– Не грузите себя, милейший Гамбар, и ничего не бойтесь. Будет вам очень скоро приятная встреча, а потом и дальняя дорога. Похоже, к вам уже идут,– донеслось из мобильника. – Вот видите…

И впрямь. С оглушительным лязгом раздвинулись дверные решетки, и в проеме возник господин в сугубо партикулярном платье.

– Гамбаров Даниел есть?

– Есть! – по-военному четко отозвался никогда не служивший Даня и, шагнув вперед, уставился на незнакомца.

– Примите, дорогой друг, поздравления от личного состава ОВД и позвольте проводить к нашему уважаемому мэру. Господин Пастбищев желает лично вручить вам ценный подарок.

– Это почему? За что это?– смешался Даня.

– Как же – вы у нас десятитысячный задержанный за нарушение миграционного режима,– осклабился господин в штатском.

Окончательно сбитый с толку Даниел даже не попытался объяснить этому господину, что он, Гамбарян Даниел Хачатурович, никак не мог нарушить миграционных правил по той простой причине, что уже давно прописан в Москве, имеет жену–москвичку, двух прелестных мальчишек–москвичей, дачу в подмосковной Барвихе и все остальное прочее первопрестольное, правда, за исключением автомобиля, не имеющего ничего общего со славным во всех остальных отношениях столичным брендом.

…«Мерседес» с синими номерами на бамперах мчал Даню по направлению к Тверской. За окном шумел расцвеченный праздничной иллюминацией город. На площадях застыли припорошенные снегом елки, а над улицами свисали гирлянды разноцветных лампочек. То же – на фасадах зданий, витринах магазинов – везде и всюду. И как скромный вклад в это пиршество цвета и красок – проблесковые маячки на крыше автомобиля, увозившего Даню в неизвестность.

Но она его уже не пугала, а даже, напротив, казалась увлекательной, обещавшей все новые и новые приключения, которые так или иначе, а оканчивались добром. Потому как, во-первых, Рождество, а во-вторых – таинственная Вера Павловна с вездесущим и всесильным шелковым пером от старомодной шляпки. Хотя, размышлял Даниел дальше, во-первых как раз Вера Павловна, а все остальное – во-вторых.

А какая, впрочем, разница, обобщил он свои раздумья, когда вот оно, Рождество, и в Москве, и в Ереване, и повсюду…