№ 23-24 (229-230) Декабрь (16-31) 2013 года.

Память сердца

Просмотров: 3028

Когда я учился в седьмом классе 23-й бакинской школы (было это в 1957 году), наш педагог по ботанике дал как-то необычное задание. Надо было на большом листе ватманской бумаги нарисовать красками разные фрукты. «Обязательно красками», – подчеркнул учитель, которого звали Саркис Галустович. Если сами не сможете сделать это, добавил он, попросите кого-нибудь из знакомых, кто умеет пользоваться красками. Рисовал я плохо, красками пользоваться совсем не умел, так что долго ломал голову над тем, как же быть. Спросил совета у мамы. «Знаешь, – сказала она, немного подумав, – давай позовем Алика Ахвердиева. Он хорошо рисует, ведь учится в художественном училище, он на четыре года старше тебя».

Через несколько дней к нам зашел Алик – симпатичный худощавый парень с очень выразительными глазами. Мама объяснила ему, что надо сделать, и он взялся за работу. Спустя часа два все было готово. На ватмане красовались выписанные искусной рукой профессионала яблоки, груши, вишни… Они ласкали глаз и выглядели так, словно только что были сорваны с дерева. Мама поблагодарила гостя («Ты очень выручил Валерика, Алик!»), я тоже смущенно сказал ему «Спасибо!» Он улыбнулся в ответ: «Если понадобится, звоните, не стесняйтесь, всегда помогу!».

Так я познакомился с Аликом Ахвердиевым. Тогда я не стал спрашивать у мамы, кто такой Алик и откуда она его знает. И только спустя годы выяснилось, что наши семьи связывает давнее знакомство и печальная история, о которой я и хочу рассказать. Родители Алика – Гасан Ахвердиев и Гюлли Мустафаева – были известными в Баку художниками. Моя мама в начале 40-х годов короткое время работала в Музее азербайджанской литературы и искусства имени Низами и там познакомилась с мамой Алика. И хотя моя мама была значительно старше Гюлли-ханум, они подружились.

А вскоре их сблизило и общее несчастье. У моей мамы было два родных брата. Один из них – Сергей – еще до войны уехал в Москву, а второй – Андрей – жил в Баку. Когда началась война, дядю Андрея (как, впрочем, и Сергея) – ему было 28 лет – призвали в действующую армию. Не знаю точно, где именно он воевал, но вскоре попал в плен. Пленных тогда, в начале войны, был очень много – сотни тысяч. Вплоть до конца войны дядя Андрей (Андрюша, как мы его называли) сидел в немецком лагере для военнопленных. А когда война закончилась, то угодил уже в наш лагерь. С теми, кто побывал в немецком плену, не церемонились и нередко поступали очень жестоко.

Многие из тех «особистов», которые занимались делами наших военнопленных, не утруждали себя тщательным разбирательством, особенно если в деле была какая-нибудь бумага – донос. Гораздо проще было руководствоваться известным принципом «был в плену, значит, предатель», со всеми вытекающими отсюда последствиями. Так случилось и с моим дядей. Не помню точно, к какому именно сроку его приговорили, но отправили отбывать наказание в один из лагерей в Республике Коми. И там он познакомился с Гасаном Ахвердиевым, который тоже побывал в плену и которого тоже осудили. Два бакинца – армянин и азербайджанец – стали друзьями по несчастью, вместе переносили все тяготы лагеря, как могли, поддерживали друга. Но о том, что с ними случилось, не знали ни наша семья, ни Гюлли Мустафаева с маленьким Аликом. Но вот однажды спустя 2-3 года после окончания войны в квартире моей бабушки глубокой ночью раздался стук в дверь. Она открыла и увидела незнакомого, очень плохо одетого человека, который тихо сказал: «Я от Андрея, можно войти?» Бабушка, считавшая сына погибшим, ахнула и впустила незнакомца, который, как оказалось, был в одном лагере с моим дядей и Гасаном Ахвердиевым. Но то ли его освободили, то ли он бежал, так или иначе приехал в Баку, привез письмо от дяди Андрюши и сказал бабушке о том, где находится лагерь и как туда писать. Сказал и о том, что в этом лагере отбывает наказание и Гасан Ахвердиев, и просил передать это его жене. Бабушка, конечно, была рада тому, что сын жив, пусть хоть и в лагере, поблагодарила ночного гостя, накормила его, чем могла в ту нелегкую пору, и проводила. А моя мама, узнав от бабушки обо всем, сразу же связалась с Гюлли-ханум и рассказала ей о визите ночного гостя. Главное – теперь было известно, где находятся мой дядя и Гасан Ахвердиев, и можно было писать им и отправлять посылки. А Гюлли-ханум даже рискнула поехать в Коми, ей удалось найти лагерь и повидаться с мужем. Он и мой дядя провели там примерно 7 лет. Каково им там было? Пройдет много лет, и в 1988 году, уже во времена горбачевской перестройки, я, решив написать об этой истории, встретился с дядей, которому оставалось жить всего 3 года, и попросил его рассказать о той лагерной жизни. Он, немного смутившись, отказался и объяснил, почему. «Понимаешь, с нас ведь брали расписку при освобождении о неразглашении того, что с нами было», – сказал он мне. И я понял – страх до сих пор сидел в нем, хотя прошло уже три с лишним десятилетия после освобождения и времена были совсем другие.

Вышли они на свободу, кажется, в начале 1953 года. Дядя мой в Баку уже не вернулся. Остановившись по дороге домой погостить у родственников в Грозном, а их там было у нас много, он поддался на их уговоры («Что тебе делать в Баку, ты там даже на работу не сможешь устроиться, а здесь мы тебе поможем») и остался навсегда в этом городе. Вскоре, летом 53-го, он женился, и я, в ту пору 9-летний мальчишка, помню, как мы все – мама, бабушка, тетя с дочкой, словом, почти вся наша родня – поехали в Грозный на его свадьбу, настоящую армянскую свадьбу, шумную, красивую, с пышными тостами, музыкой и песнями, проходившую в огромном саду в доме на берегу реки Сунжи. Женился дядя удачно – Белла оказалась надежной спутницей жизни. Спустя два года у них родилась дочка, которая из-за чеченской войны вынуждена была в 90-х, уже после смерти родителей, уехать из Грозного. В Баку дядя, пока был жив, приезжал довольно часто, повидаться с родственниками, друзьями. Наверное, виделся и с Гасаном Ахвердиевым, после лагеря вернувшимся в Баку, хотя утверждать не могу. Гасан, помнится, недолго прожил после освобождения. Все пережитое, видимо, слишком сильно сказалось на его здоровье, и спустя несколько лет его не стало.

С Аликом, после того как мы познакомились с ним у нас дома, мы виделись очень редко. Я только знал, что он стал известным оперным певцом, заслуженным артистом Азербайджана, хотя и не прекращал заниматься живописью. Нередко слышал его голос в радиоконцертах, и становилось приятно, когда диктор объявлял: «Поет Али Ахвердиев».

В ноябре 1983 года умерла моя мама. На похороны пришли и Гюлли-ханум с Аликом. И вот мой старший брат Эдик подвел Алика к приехавшему из Грозного дяде Андрею и сказал: «Познакомься, Алик. Это тот самый наш дядя Андрей, который был в лагере с твоим отцом». Я увидел, как заблестели глаза Алика – ведь перед ним был человек, который прошел через лагерные муки вместе с его отцом и мог многое рассказать о нем. Алик обнял моего дядю, на глазах его появились слезы, и он долго не отходил от него, словно встретил вдруг очень близкого, родного человека.

А следующая наша встреча с Аликом произошла в самый канун нового, 1984 года. Я работал в ту пору в Азербайджанском информационном агентстве (Азеринформ) и делал в этот предновогодний день какой-то срочный материал для передачи в ТАСС. Вдруг я услышал звуки музыки, несущиеся из коридора, громкий смех и веселые голоса. Выйдя из своей комнаты, увидел совершенно неожиданное для всегда строгой атмосферы Азеринформа зрелище. По коридору в окружении нескольких наших сотрудников, захлебывавшихся от хохота, важно шагал… Дед Мороз. Настоящий Дед Мороз в длинной белой шубе, с большой шапкой на голове и традиционным посохом. Шел и громко пел хорошо поставленным басом под аккомпанемент идущего рядом аккордеониста. Я с понятным удивлением взирал на происходящее – ничего подобного за годы работы в Азеринформе мне видеть не приходилось. Когда Дед Мороз поравнялся со мной, он вдруг неожиданно обнял и поцеловал меня и прошествовал дальше, направляясь к кабинету директора агентства – Ефима Григорьевича Гурвича. Тот вышел из кабинета, не понимая, что происходит. Дед Мороз поздравил его с наступающим Новым годом, пожелал успехов возглавляемому им агентству и зашагал обратно, по пути вновь обняв и расцеловав меня. И тут, вглядевшись в его лицо, я увидел что-то очень знакомое в этих смеющихся глазах, и меня осенило: Алик! Да это же Алик! Но почему он здесь и в такой удивительной роли? Но я не успел задать ему этот вопрос – Алик уже покидал агентство. А вечером он позвонил мне домой и, смеясь, спросил: «Ты что же, не узнал меня сразу?» «Да как же я мог тебя узнать, – ответил я, – если ты вдруг стал Дедом Морозом. Кстати, объясни, почему ты им стал и как очутился в нашем агентстве?»

Оказалось, что Алик, как и многие другие артисты, в свободное время в новогодние дни «подрабатывал», выступая на елочных представлениях в качестве Деда Мороза. И вот мой коллега Петя Давыдов, отправившись в Клуб моряков делать новогодний репортаж, увидел там Алика – Деда Мороза и решил, шутки ради, привести его в наше агентство, находившееся совсем рядом, в пяти минутах ходьбы. Алик согласился, зная, что я работаю в Азеринформе, и желая преподнести мне сюрприз. Что ж, сюрприз удался на славу. Алик проработал в Клубе моряков все зимние школьные каникулы, и однажды я с моим братом Эдиком даже зашли как-то в клуб на представление и сфотографировались с Аликом в одеянии Деда Мороза, его женой Солмаз и Снегурочкой у пышной новогодней елки. Эта фотография до сих пор хранится у меня.

С тех пор мы с Аликом стали видеться и созваниваться довольно часто. Ходили вместе в клуб пенсионеров, где Алик, человек удивительно добрый и сердечный, давал бесплатные концерты для ветеранов, гуляли по Приморскому парку (бульвару, как называли его бакинцы), заходили в расположенный там же Театр кукол, где работала художником Солмаз, встречались и дома – и у меня, и у него. Словом, ничто, казалось, не предвещало беды, конца той спокойной, благополучной жизни, которой мы жили все эти годы. Наступил злосчастный 1988 год, вспыхнул карабахский конфликт, и все изменилось в нашем городе. «Наверное, тебе придется уехать, все идет к этому», – сказал мне как-то с грустью Алик, когда события приняли такой трагический характер, что оставаться армянам в Баку было слишком опасно – под угрозой была сама жизнь.

И действительно, в страшные дни января 90-го нам с женой пришлось, бросив все, бежать из Баку. С Аликом мы виделись буквально за несколько дней до моего отъезда, говорили долго, вспоминая все то, что связывало нас, начиная с той печальной «лагерной» истории, сроднившей наши семьи, и распрощались в надежде, что, может быть, все утрясется и нам еще удастся увидеться. Но этого не случилось. А спустя два года, уже в Москве, я получил письмо от Алика. Письмо, которое, к сожалению, потерял в бесконечных переездах с квартиры на квартиру, хотя хранил многие годы. Письмо, полное непередаваемой ностальгии по старому и уже навсегда потерянному Баку – городу нашего детства и молодости, пронизанному особой теплотой в отношениях между людьми и настоящим интернационализмом. Алик с горечью писал о тех, кто посеял национальную рознь в великой стране, кто поссорил армян и азербайджанцев, породил войну.

Его письмо было письмом страдающего человека, пытающегося понять, как такое могло произойти, и не находящего ответа на этот трудный, очень трудный вопрос. Какое-то нехорошее предчувствие, предчувствие скорой беды овладело мной, когда я читал его письмо. И я решил позвонить в Баку Алику, чтобы узнать, как он. Предчувствие меня не обмануло. Беда действительно пришла. Алика уже не было в живых. Оказалось, как рассказала мне его жена, Алик, будучи на пляже, случайно наступил на оголенный провод и мгновенно погиб от удара током. Было ему всего 53 года. Он ушел, оставив недавно родившегося долгожданного сына, которого, уверен, воспитал бы таким, каким был сам – настоящим бакинцем той, нашей поры.

А я до сих пор не могу примириться со смертью друга и, думая о нем, вижу то худощавого юношу, впервые переступившего порог нашего дома, чтобы помочь мне выполнить школьное задание, то Деда Мороза, шествующего по коридору Азеринформа, то Алика, со слезами обнимающего моего дядю – живую память о его отце. Эти картинки, как в калейдоскопе, пробегают перед моим мысленным взором, вызывая ворох воспоминаний о таком уже очень далеком, но бесконечно дорогом прошлом. Эти воспоминания постоянно живут во мне, живут памятью сердца.

Валерий Асриян

Поставьте оценку статье:
5  4  3  2  1    
Всего проголосовало 15 человек

Оставьте свои комментарии

Комментарии можно оставлять только в статьях последнего номера газеты