Москва – территория экспериментов

Мне могут возразить: тогда не было столь мощного, столь неуправляемого разноплеменного потока, не было также оголодавшей армии гастарбайтеров. Были «дорогие москвичи и гости столицы». Приезжали эти самые гости на неделю-другую, восторгались «Рабочим и колхозницей», что на ВДНХ, дальше - ГУМ, ЦУМ, «Детский мир», а если повезет, то еще и пара выставок и театров. В общем, культурный отдых. Возвращались домой, полные впечатлений, и погружались в трудовые будни до следующего отпуска. Сегодняшнего гостя из Москвы палкой не прогонишь. И приехал он не ради театров и выставочных залов, не ради ГУМа и ЦУМа, необходимость в которых давно отпала, а ради хлеба насущного. Точнее, хлеба с маслом, потому что просто хлеб он и у себя раздобудет. Но, люди добрые, не виноваты же они, что в эпоху неуемных соблазнов возжелали хлеба с маслом. Не они, в конце концов, империю развалили. Когда-то, правда, пошумели, помитинговали, но ведь не предполагали, чем дело кончится. Хотя стоило бы, конечно, задуматься: если дают пошуметь, значит, кому-то это нужно.

Много ли в Москве «понаехавших»? Многовато. Они не только асфальт кладут, квартиры ремонтируют, мусор убирают, автомобили чинят, волосы стригут, оторванные каблуки приколачивают, овощи и фрукты продают (чем коренной москвич заниматься не станет), их можно увидеть и в других сферах. Но скажите на милость, если бы не было в них нужды, нашли бы они работу? И снова вы можете мне возразить… А предвижу я возражения по той простой причине, что часто общаюсь со старой доброй приятельницей, москвичкой, чистокровной представительницей титульной нации, женщиной приятной во всех отношениях. Так вот как она мне возражает: они пробивные, говорит. Они, говорит, всем в лапу суют, они друг за дружку держатся, в отличие от нас. Насчет лапы отвечу сразу: пусть не берут, когда им суют. Но ведь берут же. А насчет остального: чужая территория – как ринг. Вышел – будь готов к драке. Почему к драке? Потому что законы, увы, работают вяло, а нравственные категории стерлись без остатка. Последнее обстоятельство больше всего неудобств доставляет вашему покорному слуге, которому на этом ринге делать нечего. И все же, думается, не Кодекс москвича нужен, а Кодекс человека и гражданина постсоветского образца.

Не все ли равно, в чем человек выходит на улицу: в восточном халате или в костюме и в рубашке с галстуком? Этим летом стоит жара нестерпимая, и люди ходят в шортах, да в таких, что от плавок не отличишь. В сандалиях на босу ногу. Кто они? Явно не таджики, не узбеки. В прежние времена, помнится, приезжали индуски в сари. Им же не советовали переодеться. Хотя многие приезжие, как я успел заметить, стараются соответствовать среднестатистическому образу москвича. И среди армян таких немало. Одеваются по моде, друг с другом и с детьми разговаривают исключительно по-русски, всячески изживают акцент и всеми силами, порой до смешного, пытаются выглядеть в мегаполисе своими в доску. Вот разве что фамилия мешает и лицо ненормативное. Держитесь, сейчас процитирую Ленина. Вот что он сказал: «Обрусевшие инородцы часто пересаливают по части истинно русского настроения». Он имел в виду нерусских товарищей по партии. Любопытно, что при всем том и сам вождь не был чистокровным русским. Не говоря о следующем вожде батоно Иосифе, взявшемся учить народ русскому языку.

Кстати, в проекте кодекса не совсем понятен пункт о языке. Надо говорить на русском языке, подчеркивается в нем. С кем? С местным населением или друг с другом? Кому придет в голову говорить с местным населением на своем языке? А друг с другом – личное дело каждого. И опять моя добрая приятельница взялась растолковать мне, что к чему. Что бы я без нее делал! «Поймала я такси, - рассказывает она. – Водитель черный. Кто по национальности, поди разберись, говорит по-русски, но так, что слов не понять. Я называю улицу, не знает, как ехать. Объясняю – не понимает. Пришлось на листке схему нарисовать. Это нормально? А под конец пытался еще и мой телефон заполучить». Она смешно передразнивает невнятный говор сексуально озабоченного водителя. «Каждая нация насмехается над другой, и все они в одинаковой мере правы». Это Артур Шопенгауэр. Итак, Кодекс москвича, как я понимаю, пишется для таких вот типов. Но позвольте, как же они его прочтут, если не знают русского?

Шопенгауэр прав: каждая нация насмехается над другой. Проще говоря, у каждого лилипута свой лилипут, и это наиболее легкий путь к самоутверждению. Но и усмешка бывает разной. Да и кто усмехается… Недавно, придя в одно малозначительное медицинское учреждение, показал охраннику удостоверение журналиста. Тот сначала кивнул головой, затем в этой самой голове, должно быть, щелкнул рычажок, и охранник, здоровый такой Гаргантюа – шея, как ствол баобаба – остановил меня, взял удостоверение, прочитал и произнес привычное московское «не положено». Объясняю ему, что я договорился по телефону, что меня ждут, а он бубнит «не положено», и все тут. Я когда общаюсь с подобными людьми, всегда улыбаюсь, это помогает расслабиться. Не стрелять же в них. С лучезарной улыбкой на лице спрашиваю, не мог бы доблестный стражник объяснить, кого он тут охраняет и почему столь категорически не положено. Может, тут секретные испытания проводят или крупный чиновник за неимением отдельной палаты в коридоре лежит? Тот добродушно отвечает, что ничего такого – ни испытаний, ни чиновника, – но удостоверение журналиста сейчас на любом рынке купить можно. Резонно. «И вы, милейший, решили, что я его купил? Вас на эту мысль натолкнула моя фамилия?» Он почувствовал подвох и решил прибегнуть к дипломатии. «Нет, – отвечает. – Вот если бы тут была азербайджанская фамилия, я бы подумал, что купил, а в вашем случае так не думаю». Полагал, что осчастливил меня таким ответом, сейчас кинусь ему на шею от радости: да, азербайджанцы, они такие! Знает мужик, на каких струнах играть. Что мне оставалось делать? Убрал с лица улыбку и говорю: «А вдруг я наполовину азербайджанец, что тогда?» Он растерялся. В общем, прошел я внутрь, не в том дело. Осадок остался. Таких осадков не счесть. Однако и обижаться нет смысла. Как это сделал один мой приятель. Родился в Москве, закончил здесь школу, затем семья перебралась в Ереван. Учился в университете, стал хорошим физиком, в начале 90-х уехал в Штаты, работал там, затем ездил по миру и снова вернулся в Ереван. «В Москву я не ездок, – заявляет он категорически. – Там ты человек второго сорта, хамят и унижают на каждом шагу». Я объясняю ему, что там хамят не только приезжим, но и друг другу, что это не хамство даже, а такая манера общения ввиду отсутствия воспитания. Народ раздражен, озлоблен, нетерпим. Своих бы глаза не видели, тут еще и чужие. Вот появится Кодекс москвича, напишут в нем, что хамить в присутственных местах нельзя, не положено, и заживем счастливо, душа в душу. Только надо бы подробно, чтобы понятно было, о чем речь, что можно, чего нельзя. Нельзя, к примеру, на любой, пусть даже глупый вопрос посетителя отвечать: «Читать умеете? Тут написано…» Нельзя вообще отвечать раздраженно. Нельзя ссылаться на национальную принадлежность человека, обратившегося к вам. Мне в одной канцелярии сказали: «Тут из ваших один ловкач хотел провести нас». «Из ваших» – это армянин значит, а если он хотел провести чиновника, то, следовательно, и у меня на уме то же самое. Не думаю, что подобные намеки вызваны желанием оскорбить меня, просто сознание у говорящих младенческое. Что на уме, то на языке. Их же не учили деликатности. Да и сами они, скорее всего, из какого-нибудь Кукуева. Старого поколения москвичей осталось мало. Я знал их, это были другие люди. Фраза «зачем мне, блин, этот геморрой» никак не могла слететь с их уст. Или, например, порожденное новыми временами физиологическое обращение к незнакомому человеку: мужчина, женщина! «Мужчина, я вам русским языком объясняю…» А почему не самец и самка?.. «Самец, вас тут не стояло!» По мне, если не господин, сударь, гражданин, так уж лучше товарищ.

«Ты все твердишь о нормальных, интеллигентных людях, цивилизованных отношениях, но далеко не все приезжие таковы, – говорит мне приятельница. – Ты глянь на азиатов, их же товарными составами привозят. И ведут они себя, как в своем кишлаке. А знаешь, что Москва перестала соответствовать санитарным нормам? В метро боишься взяться за поручень, непременно что-нибудь подхватишь. Надо потом хлоркой отмываться. Положительная сторона кризиса в том, что, когда он грянул, толпы стали возвращаться туда, откуда приехали. Даже в транспорте в часы пик свободные места появились. Теперь толпы снова хлынули к нам, на этот раз бог знает из каких дыр, а вместе с ними бациллы, вирусы, инфекции. Ведь все эти справки о здоровье они покупают. Я побывала недавно в ресторане с русским названием. Среди обслуживающего персонала ни одного русского лица. В китайском ресторане обслуживают китайцы, в узбекском – узбеки, это нормально. Ну, а в русском? Куда русские подевались?» «Может, по заграницам разбежались?» – высказываю я предположение. Хотя мог бы и не высказывать, потому что вопрос моей приятельницы риторический.

Положим, у меня по части вирусов и инфекций страхов не меньше, чем у моей приятельницы. Сильно сомневаюсь, например, что сиденья в метро в промежутке между часом ночи и шестью утра дезинфицируют. Что делать? Сжигать брюки после каждой поездки? А девушки в юбчонках. Они же садятся на эти сиденья практически голой попой. Повесить объявление: «Девушки, отмывайте попку хлоркой!» Кстати, дошли до меня слухи, что параллельно с Кодексом москвича готовится также Кодекс москвички. К примеру, в чадре ходить нельзя. И правда, неприятное зрелище. Хотя, если снять с нее чадру, оно может оказаться еще неприятнее. Правда, женщин в чадрах я что-то не припомню, как и убиенных на улице баранов. Допускаю, что они где-то есть, мелькают, но не на каждой улице и не за каждым углом. Допускаю также, что часть приезжих, действительно, нуждается в инструкции – назовем это памяткой – относительно норм поведения в мегаполисе. Но полагаю, что в этом случае еще одну памятку стоило бы сочинить для самих москвичей. «Дорогие москвичи, вы живете не на острове, а в крупнейшем мегаполисе мира, что создает как определенные удобства, так, в равной степени, и известные неудобства. Гостей столицы не избежать. Сей разноликий и разноязыкий люд состоит, увы, не только из французов, немцев и англичан. Не надо их любить, даже дорогими их можете не называть, но будьте терпимее, своим примером и всем своим поведением дайте им понять, что они попали в город высокой, образцовой культуры… Тогда, возможно, они попытаются вам соответствовать, и не исключено, что это им удастся. Ну, а если не удастся – туда им и дорога».

А ведь когда-то мы интересовались друг другом, знали друг друга. Я еще не так стар, чтобы запамятовать времена, когда одинаково безопасно и уютно чувствовал себя что в Старом городе Таллина, что на улице Курмангазы в Алма-Ате, что на проспекте Руставели в Тбилиси, что на Крещатике в Киеве, что на Фонтанке в Ленинграде, что на улице Киевян в Ереване. Сейчас моя приятельница снова упрекнет меня в том, что я твержу лишь об элитной прослойке населения, но ведь было же, было. Знали же мы, наравне со своей, также историю и культуру соседей. Издательство «Советский писатель» выпускало большими тиражами литературу «братских народов», и эти астрономические 150-200 тысяч экземпляров раскупали до последнего не только соотечественники авторов, не только их российские коллеги, но и все, кто интересовался литературой. А журнал «Литературная Армения», в котором я работал, продавался в киосках Москвы и Ленинграда. Сегодня, чтобы выставить газету или журнал в пунктах продажи, надо заплатить владельцу киосков и прилавков гораздо больше, чем получишь от реализации издания. Недавно мне пришло письмо из Пензы от 80-летнего профессора. Моей книги «Самый красивый в мире динозавр», вышедшей в 1990-м в Ереване на русском языке, нет в его коллекции, просит выслать. Я удивился: есть, оказывается, люди, которые застряли в том времени. Застряли в лучшем смысле этого слова.

В московских издательствах мне намекают, что книга автора с армянской фамилией вряд ли будет распродана. Можно по этому поводу обидеться или возмутиться, но, трезво оценивая ситуацию, приходишь к выводу, что они правы. Псевдоним – личное дело каждого, но думается, и Григорий Чхартишвили не от нечего делать стал Борисом Акуниным. Стали бы вы покупать роман под названием «Пелагия», если бы на обложке значилась грузинская фамилия? Даже моя замечательная приятельница, неуемная спорщица и борец за правду, даже она признается, что не купила бы. Согласен, надо смотреть не назад, а вперед, благо есть дяденьки, которые, в отличие от меня, хорошо видят перспективу. Я дальнозоркостью не отличаюсь. Мой конек - наблюдение за жизнью, гиперболизация действительности. Я начинал как фантаст, для меня это и художественный прием, и мировоззрение. И вот что я думаю: уйдет тот профессор из Пензы, которому понадобилась моя книга, уйдет следующее за ним поколение, уйдут все, кто что-то помнит, кого учили находить разницу между добром и злом, формой и содержанием, красотой и уродством, порядочностью и непорядочностью. На смену придут непомнящие. Безликие, чванливые, самовлюбленные. Что те, что эти, что белые, что черные. И если им не втолковать со школьной скамьи, со студенческих лет, что мир велик, разнообразен и интересен в каждой точке пространства и в каждом отрезке времени, то им ничто не поможет. Даже Кодекс москвича и москвички.

Руслан Сагабалян