«По поводу СПИДа заблуждаться нельзя»
Профессор Эдуард Карамов – о том, почему в борьбе с ВИЧ-инфекцией не надо доверять политикам и дутым сенсациям
Излюбленный сюжет для кассового боевика: мир в опасности! Смертельные вирусы, созданные в некой секретной лаборатории, вот-вот выйдут из-под контроля, а эпидемия скосит всех вплоть до президента и разных там оплотов демократии. Ну уж нет, такого в кино допустить нельзя!
Красавец средней небритости (типаж «брюс-уиллис-непобедимый») и соблазнительная девушка в черной майке в облипку (типаж «ну-эта-как-ее-везде-играет») с оружием наперевес бегут спасать мир. Куда? Конечно же, в жутко секретную биолабораторию. Там три поста охраны с лазерными замками, а внутри «евроремонт», булькают реторты, горят красные лампочки. На экране появляется всклокоченный чокнутый ученый, который бормочет что-то из инструкции к пятновыводителю… ой, нет, про ксилометаквазидеринат аминоплазы, вот про что! Это такой жуткий новый вирус! Разлил ампулу в 2 мл – и вжик, полпланеты долой. В общем, как-то так, все равно зритель не поймет, а у сценаристов в школе была по биологии двойка.
Дальше по ходу фильма лампочки мигают, красные циферки дают обратный отсчет, материальные ценности горят и бьются вдрызг, а моральные крепнут, что твой гранит. Странного ученого быстро пускают в расход, чтоб не отсвечивал интеллектом, демократия торжествует, главные герои целуются на фоне рассвета/заката/зарева горящей лаборатории, мир спасен до следующего фильма.
Иду на интервью с серьезным человеком, а так и тянет представить себя девушкой из фильма, пробирающейся на секретный объект. Жаль, внешность и годы не те. Такой шанс пропадает!
…Лаборатория, где действительно уже не первый десяток лет как-то ухитряются «спасать мир», расположена в кирпичном здании советской постройки в тихом зеленом районе Москвы. Но там для любителя боевиков сплошное расстройство. Вскрывать коды и отключать лазеры не надо. Журнал на входе, вахтерша ставит галочку и кивает – да, проходите. Здание напоминает пищеблок советского пионерлагеря: стены смачно прокрашены масляной краской, длинные коридоры, эмалированные таблички на дверях, выщербленный кафель на полу, деревянные шкафы-уродцы ждут своей очереди на свалку. А у лифта висит листочек – не подарит ли кто-то из господ ученых старую пишущую машинку институтской библиотеке? Нам очень надо, телефон такой-то. Компьютеризация, да…
Собственно, это и есть НИИ вирусологии еще глубоко советских времен, созданный по приказу Сталина в 1944 году, открытый в 1946-м. Он и без евроремонтов по сей день имеет мировое значение и авторитет. А шутки насчет Голливуда кончаются ровно в тот момент, когда ступаешь за порог и правда уникальной лаборатории. Одной из двух в России, где работают с живыми вирусами иммунодефицита человека (ВИЧ), вызывающими, как известно, СПИД. Никого из чужих туда обычно не пускают, просто сейчас лето, работа стоит, сотрудники в отпусках, кроме заведующего. Который мне и показывает суперсекретные объекты, привычно запирая двери за собой на ключ.
В лабораторных комнатах царит свирепая чистота, как оно всегда у микробиологов. И приборы там явно не «деревянные», как те шкафы в коридоре, а вполне современная дорогостоящая техника. Опытный глаз различит, неопытному не понять, и не надо. Но хотя бы красные циферки присутствуют, привет киношникам. На автоклавах и на холодильниках с температурой минус 80. Ампулы с тем, что там хранится, «представлять широкой общественности» явно незачем. Человечество от одной дозы не умрет в одночасье, не допустят, но лучше все-таки видеть эти микробы только на лабораторных стеклах. Потому что спецэффекты – дело пустое, а мир спасать все-таки надо. Эпидемия не в Голливуде придумана. И страшные вирусы, и угроза человечеству – все это горькая правда, а имя ей – СПИД. Болезнь вирусного происхождения со стопроцентно смертельным исходом. В мире от нее с начала 80-х гг. пострадало уже более 70 миллионов человек, а 30 миллионов погибли. Инфицированы, по разным оценкам, от 34 до 40 миллионов. От момента заражения до «клинической манифестации» – то есть явно выраженной болезни проходит лет семь, пока человек зачастую даже не подозревает, что с ним такое. А дальше «часы смерти» работают в режиме секундомера: если пациентов не лечить, то через 3 года умирает половина заболевших, через пять не остается ни одного. ВИЧ-инфекцию сейчас лечат: 8 миллионов людей получают антивирусные препараты и у некоторых, очень немногих, есть шанс прожить лет 15. Главное, чтоб они не передали ВИЧ дальше. Но, увы. Ежегодно в мире заражаются 2,5 миллиона человек, полтора миллиона – умирают. И есть лишь 2 задокументированных медиками случая из разряда «чудо», когда ВИЧ все-таки удалось победить. Прогноз очень нерадостный.
Рассказывает мне про ВИЧ и другие вирусы – а кто еще это может делать в научном институте? – конечно, ученый. Только не чудаковатый-всклокоченный, а такой, который разным брюсам уиллисам еще и фору дал бы в кастинге на главную роль. Эрудированный, импозантный, способный доходчиво объяснить дилетанту даже тонкости синтеза белка, «отвечающего» за борьбу с инфекцией. Эдуард Владимирович Карамов, доктор наук, профессор, заведующий лабораторией иммунохимии НИИ вирусологии им. Д.И. Ивановского Минздрава РФ и лабораторией физиологии вирусов Института иммунологии ФМБА России. Лауреат Премии Совмина СССР (1981 г.), Премии Ленинского комсомола (1985 г.), Международной премии по СПИДу (1988 г.) и множества других престижных российских и международных наград, вплоть до прошлогоднего Золотого Креста, врученного ему Федеральным медико-биологическим агентством (ФМБА) России за разработки в сфере борьбы с опаснейшими вирусными инфекциями и в первую очередь СПИДом. За его плечами блестящее образование: он окончил с отличием биофак МГУ и был учеником знаменитого вирусолога – академика Виктора Жданова (сейчас сидит в его кабинете и каждый день видит мемориальную доску у входа в институтский корпус). У него больше сотни научных работ, 4 монографии, 16 патентов. Эдуард Карамов больше 20 лет преподавал в МГУ, читал лекции за рубежом и в России, а главное – руководил группой, которая первой в стране стала изучать ВИЧ/СПИД и разрабатывать средства для борьбы с ними. Кстати, именно Карамов в далеком 1984 году привез в нашу страну для исследований первый штамм вируса – возбудителя СПИДа.
– Как это Вы его привезли?
– Да очень просто. В нагрудном кармане пиджака. У нас существовала практика – если вы узнаете о каком-то новом вирусе, то вы его берете для коллекции института. Тогда никто не знал, насколько ВИЧ опасен, я попросил его у зарубежных коллег и привез этот штамм в Москву для изучения. Сейчас (особенно после атаки на башни-близнецы в Нью-Йорке) такое, конечно, невозможно. Перемещение вирусов жестко ограничено, рисковать никто не станет. Для безопасности это хорошо, для науки – печально.
Карамов привез вирус СПИДа в герметичном контейнере в кармане. ВИЧ не ветрянка, он не передается по воздуху или через еду, риска не было в любом случае. Но одновременно такой же «импорт» ВИЧ в СССР устроили высокопоставленный зарубежный дипломат и несколько гостей Московского международного фестиваля молодежи и студентов-1985. Дипломат заболел, и при обследовании в клинике 4-го управления Минздрава выяснилось, что персона грата гомосексуалист и носит в крови смертельный ВИЧ. Диагноз ставили в строгой тайне, опасаясь международного скандала, но биологии на дипломатию плевать. Все подтвердилось. Штамм вируса, выделенный из крови дипломата, оказался «злым» и готовым размножаться активнее всех прочих, известных раньше. Носитель ВИЧ за полгода похудел со ста килограммов до сорока и быстро скончался. «Мы его застали в момент перехода от ВИЧ-инфекции к собственно СПИДу», – поясняет Карамов.
А сам Эдуард Владимирович с 1985 года вместо опухолеродных вирусов и противоопухолевых препаратов стал заниматься проблемой ВИЧ/СПИДа. Не хотел, но пришлось. Его учитель академик Виктор Михайлович Жданов, директор НИИ, поставил ультиматум: с понедельника приступаешь или «мне не нужны сотрудники, которые не выполняют моих поручений».
Поручение выполняется и по сей день. Сейчас в «коллекции» российских вирусологов более 200 вариантов ВИЧ. Этот вирус в сто раз изменчивее, чем возбудитель гриппа со всеми его подтипами. ВИЧ способен мутировать за несколько дней, в мире найдено более 100 тысяч его мутантов. Прослежены и пути, по которым «чума ХХ века» пришла к людям. Эдуард Карамов категорически возражает, когда слышит разговоры о «секретных лабораториях», где якобы «создали СПИД». Сегодняшняя генная инженерия, замечает он, уже способна на такой синтез, но природа обошлась без этого. Вирус-мутант попал к человеку от шимпанзе, к ним – от колобусов, милейших на вид обезьянок. Многие особи при этом играют роль «живых контейнеров», вирус переносят, а сами живы-здоровы. В мире произошло не менее 8 «зоотрансмиссий» ВИЧ от животных к человеку. Первый же зафиксированный случай смерти человека от СПИДа – это 50-е годы ХХ в., некий «манчестерский моряк», из замороженных тканей тела которого ученые выделили «прадедушку» сегодняшних подтипов ВИЧ.
После ужаса и паники 80-90-х гг. политики любят сейчас говорить (как, например, Барак Обама) о «конце эры СПИДа». Но ученые – последние, кто верит утешительным словам. Эдуард Карамов объясняет буквально на пальцах: 5 лет назад в мире заражались ВИЧ около 6 миллионов и умирали – 3,5. В 2012-м – 2,5 млн заражений и 1,7 млн смертей. В этом году прогноз еще меньше. То есть по статистике снижение почти в два раза. Но беда в том, что излечивать СПИД полностью так и не научились, эффективные лекарства появились – они продлевают жизнь, но спасительной вакцины пока нет. И когда умрут те, кто болеет сейчас (а это достаточно молодые люди), останутся их немощные родители и маленькие дети. Произойдет так называемый «демографический удар» по населению. Кроме того, многие больные пока не выявлены, и это тоже бомба замедленного действия.
– В России, – продолжает Карамов, – официальная цифра носителей ВИЧ – 750 тысяч. Реально, считают ученые, их 1-2 миллиона. Раньше в стране ежегодно проводилось более 35 млн тестов на ВИЧ (это не 35 млн человек, а меньше, т.к. люди сдают анализы по несколько раз). Охвачено было 15-17% населения, пик инфекции пришелся на начало XXI века, более 80 тысяч новых заражений в год, потом цифра упала до 35-40 тысяч. А сейчас в год проводят меньше 20 млн тестов. Но больных выявляют чаще – в прошлом году 70 тысяч, и этот подъем отмечается уже 8 лет. Достаточно знать арифметику, чтобы понять: если тестируют в год 10-12% населения и выявляют такое количество ВИЧ-инфицированных, значит, их реальный прирост составляет около 200 тысяч в год.
– Бюрократический термин «стабильно ухудшающаяся ситуация» по сути точен. Это означает, что эпидемия нас косит и будет косить, – говорит Эдуард Карамов. – И обернется она непомерной нагрузкой на бюджет. Хотя, конечно, все мы (пусть это сейчас и непопулярно) должны сказать спасибо Владимиру Владимировичу Путину: как только он пришел к власти, финансирование антиСПИДовых программ увеличилось сразу в 18 раз. При Ельцине на эти цели выделялось не более 120-160 млн рублей. В этом году на диагностику и лечение ушло 19,1 миллиарда. Дальше, по всей видимости, еще больше.
Еще одна «мина замедленного действия» – то, что эти огромные деньги выделяются по большей части на закупку импортных лекарств и средств диагностики: в прошлом году для 100 тысяч больных, в этом для 150 тысяч, в будущем, видимо, для 200-250 тысяч. А на науку – минимум миниморум, почти ничего. Лаборатории работают по большей части за счет зарубежных грантов.
«То, что у нас нет сейчас программ создания отечественной вакцины и лекарств – огромный просчет», – с горечью говорит Эдуард Карамов. Традиции российской иммунологии и вирусологической школы известны всему миру, но синтезировать антивирусные препараты нового поколения нам не на чем, не из чего, а порой уже и некому. Наша фармпромышленность способна делать лекарства, которые синтезируются максимум в две-три стадии, а лучше в одну. А современные антиВИЧ-препараты требуют от 46 до 50 стадий синтеза.
– Это химия другого уровня. Мы даже в лабораториях не можем это сделать, – замечает Карамов. – Знаете, есть три стадии регресса. Первая – вы можете повторить то, что сделали на Западе или в Китае. Вторая – не можете повторить, но еще понимаете, как это сделано. Третья – и не можете, и не понимаете. Очень опасная вещь. И очень обидная. Нам ведь есть чем гордиться – например, налаженной системой выявления и лечения больных. Все беременные, инфицированные ВИЧ, принимают лекарства, и в результате у нас почти не рождаются зараженные дети. У нас прекрасно работают СПИД-центры во многих крупных городах, врачи имеют высокую квалификацию и обмениваются ценным опытом. Это тоже требует средств, но уже позволило спасти десятки тысяч людей. Однако если не развивать свою науку, а только закупать лекарства на Западе – это дорога в никуда, к вечной зависимости. Тем более что сейчас эпидемия нарастает еще и благодаря так называемым «СПИД-диссидентам». Они на всех углах кричат, а некоторые СМИ тиражируют эти глупости, что, мол, вируса нет, а все это выдумка врачей и фармакологов, и люди по невежеству отказываются принимать лекарства. Что в итоге – пояснять излишне. У нас и так через несколько лет будет полтора миллиона могил умерших от СПИДа. На Западе порог в 1% населения считается национальной катастрофой, а мы от нее на волосок. Сравните: в США с его 300-миллионным населением в конце 80-х гг. было два миллиона ВИЧ-инфицированных, у нас – единицы. Сейчас у них миллион, а у нас с нашим вдвое меньшим населением больше. Темпы роста инфекции в России за последние 17 лет – в тысячу раз, такого даже Африка не знала. А мы все себя утешаем красивыми словами…
Есть некоторые категории людей, которые по своему генотипу чуть меньше восприимчивы к ВИЧ/СПИДу. Например, северные народы – поморы, у которых наши ученые под руководством академика Р.М. Хаитова выявили особую мутацию ДНК, внешне никак не проявляющуюся. Но в целом, говорит Эдуард Карамов, в мире нет сейчас стран, «свободных от ВИЧ». Даже в сравнительно маленькой по размерам Армении носителей вируса официально 700 человек, а по прогнозу – 3-3,5 тысячи. В монографии «Мониторинг ВИЧ-инфекции в Евразии» (в соавторстве с Г.Г.?Онищенко) Армении посвящена особая глава, говорит Карамов. Ситуация более-менее благополучная, но заблуждаться нельзя.
А «заблуждаются» люди иногда по незнанию, а иногда с чужой недобросовестной подачи. На рубеже 2000-х СМИ облетела сенсация: в Армении создано лекарство против СПИДа и других опасных вирусных инфекций! Панацею гордо назвали «Арменикумом», проект поддержали на самом «верху», и дело даже дошло до скупки земли для строительства пансионатов для будущих паломников-пациентов. Но… сенсация оказалась дутой. Нет пока в мире панацеи от СПИДа. Есть сложные комбинации лекарств, которые надо постоянно принимать, уменьшая количество ВИЧ в организме. В России и в мире сейчас есть в наличии около 30 препаратов и сотни их комбинаций, подобранных индивидуально. Это на всю жизнь, и это дорого, хотя в разных странах стараются цену лечения снизить. Для Сенегала при помощи разных фондов курс антиВИЧ-терапии стоит 160 долларов, для Европы – более тысячи…
Но создатели «Арменикума» явно оперировали другими суммами и в целях далеко не общего блага. Карамов говорит об этом с нескрываемым раздражением. И, похоже, считает это не только научным провалом, но и личным оскорблением.
– Мало кто рискнул тогда высказываться против «Арменикума», и ваш покорный слуга был в числе этих немногих. Самое печальное, что если бы руководители этой программы были бы реально ориентированы на научные исследования, то могли бы добиться неплохих результатов. Препарат обладал слабыми противовирусными свойствами, изменив композицию, его можно было усилить. Но у них была чисто коммерческая цель. Это безобразие полное, это преступное занятие – давать неизвестному, не прошедшему испытаний препарату «из пробирок» самоназвание народа или нации! Они нанесли удар по репутации армянской науки и Армении как государству!
«Армянский ген» науке неизвестен, но в крови Эдуарда Карамова он точно присутствует. Подобные случаи он воспринимает очень остро. «Я пришел в неистовство!» – говорит обычно вежливый и выдержанный ученый с мировым именем, рассказывая, как во время поездки по Нагорному Карабаху («Арцаху» – родину своей матери он называет только так) некий провожатый осмелился пренебрежительно высказаться о карабахской войне. «Он просто идиот, – резюмирует Карамов постфактум. – Мог бы сообразить, что если люди едут сюда специально из Москвы, да еще и моя жена, племянница знаменитого генерала, освобождавшего Арцах…»
Историю своей семьи Эдуард Карамов может проследить с XV века. Его предки – выходцы из Малой Азии, из Амассии – древней столицы Понтийского царства и при императоре Юстиниане – главного города «второй Армении». Среди столпов этого рода – знаменитый врачеватель Амирдовлат. С XVII века семья жила в Зангезуре, после геноцида вынуждена была бежать в Среднюю Азию, где и родился его отец. А мамина семья – выходцы из Карабаха, из Шуши. Тоже стали беженцами в 1915-м и осели в Грозном. Там родители и встретились, когда Карамов-старший – участник Великой Отечественной – после тяжелого ранения лежал в госпитале. Этой семье скитаний выпало с лихвой. Во время чеченской войны родители Эдуарда Карамова, бросив все нажитое, перебрались в более спокойные Ессентуки. В Москву ехать не согласились, хотя сын, в ту пору известный ученый, настойчиво звал.
В семье Карамовых традиции хранили всегда – и национальную кухню, и уклад жизни, и то, что называют «менталитетом». Только, с сожалением говорит профессор Карамов, язык он знает очень средне и при разговоре его так и тянет вставить русское слово. За что один ехидный ереванец назвал его однажды «армянином наизнанку»…
– Язык требует тренировки, – говорит Эдуард Владимирович. – Я говорю на нескольких языках, а думаю все-таки по-русски. И хотя уважаю и люблю традиции армянской культуры, отношусь я скорее к культуре русской. Но на груди у меня, кстати, два крестика – старый армянский и русский православный. Бабушка и мама были верующими, а отец нет. И они тайком от него крестили меня в Грозном, в русской православной церкви, потому что армянской там просто не было. Я ходил в ту церковь с бабушкой, она крестилась по-армянски, слева направо. Когда я переехал в Москву учиться, то веру свою не демонстрировал, но в церковь ходил. И старушки всегда мне пеняли: «Деточка, ты неправильно крест кладешь!». И только много позже, когда я знакомил свою жену с русскими памятниками, в Новгородской Софии моя рука сама пошла классическим православным образом. До сих пор не знаю, почему. С тех пор минуло более тридцати лет.
На вопрос, есть ли у понятия «национальный характер» генетическая основа, доктор биологических наук Эдуард Карамов отвечает, что все-таки нет. Разве что особенности иммунитета, темперамента и физиологии у людей разнятся в зависимости от климата и окружающей среды, где родились они и их предки. Это может быть генетически детерминировано. Но у армянина Карамова есть «генетика» иного свойства и уровня. Недаром он с сожалением констатирует, что «сменились тренды». Если лет двадцать назад в список «ста великих армян» включали маршалов, композиторов, художников и лишь одного гендиректора обувной фабрики «Масис», то сейчас в «элите» сплошь и рядом коммерсанты, финансисты и шоумены. Наука теряет популярность, молодежь тянется в силовые структуры и поближе к государственным кормушкам. Кончается грант, и из его же собственной лаборатории уходят сразу семеро ученых, потому что на зарплату научного сотрудника не проживешь. Все так, но...
Тем более важным становится, когда на симпозиуме где-нибудь в Америке из зала докладчику кричат: «Можно по-русски, мы понимаем!», когда в научных журналах и сборниках докладов встречаются интереснейшие материалы, подписанные армянскими фамилиями, когда люди все равно остаются верны науке и упрямо двигают ее вперед, несмотря на все преграды.
Мир все-таки можно спасти, когда у человечества есть такой «иммунный ответ» на вирусы коммерции, халтуры, политики и жизненных сценариев «мейд-ин-голливуд». На это вся надежда.
Екатерина Добрынина, специально для «НК»
Оставьте свои комментарии