Карабахские истории военного корреспондента

В мае 1994-го стороны в очередной раз договорились о прекращении огня. Тогда никто не подозревал, что это соглашение надолго, но оно соблюдается до сегодняшнего дня. На передовой до сих пор идут перестрелки и снайперские дуэли, но тяжелое вооружение молчит. А для меня начался период мирных сюжетов. О том, как люди живут, как детей растят... Война для жителей Карабаха была образом жизни. Сахар и муку еще долгое время выдавали по талонам. Семь килограммов муки выделялось на человека в месяц. Зато свет выключали ненадолго, на час-два в сутки, поэтому хлеб пекли дома на электроплитках. Воду в Степанакерте тогда давали по графику: через день, по вечерам. Кстати, о воде. Летом 94-го стояла страшная жара. Мы поехали на границу с Нахичеванской автономией – снимать переговоры с азербайджанцами. Делегации встретились под открытым небом, буквально на линии границы. Представители Армении предложили и.о. спикера нахичеванского парламента, главе переговорщиков с противоположной стороны:

– Давайте проведем беседу в помещении нашего винзавода (здание стояло метрах в ста). Зачем под солнцем жариться? Можете зайти вместе со своей охраной.

– Нет, мы люди военные, нам привычно, – парировал визави.

Переговоры начались, но армянская делегация еще раз предложила обливавшемуся потом азербайджанскому коллеге принять приглашение. На этот раз он не стал отказываться. Переговорщики уединились, операторы сняли несколько кадров и вышли. Мы расположились в тенистом зеленом дворике, который вместе со зданием окружили азербайджанские солдаты, сопровождавшие делегацию. Их офицеры с любопытством рассматривали военно-спортивный автомобиль «Багги», производство которого было налажено специально для армии в Абовяне. Армянские военные, в отличие от вооруженных до зубов азербайджанцев, были без автоматов. В камуфлированных майках и в тапочках. Один из них разговорился с азербайджанцем, звание которого по знакам отличия распознать было трудно – у них уже действовала турецкая система званий.

– Сколько у вас служат? – спросил армянин.

– Полтора года.

– Везет вам. А у нас два.

– Но у нас говорят, что война не закончилась, и домой не отпускают.

Вскоре азербайджанцы поняли, что стоять им вокруг здания с автоматами наперевес незачем и тоже разместились под кронами деревьев, во дворике. Армянские бойцы угостили их минералкой. Бутылки с водой отнесли и переговорщикам. Встреча закончилась спустя час-полтора. Делегации вышли, дали интервью. Уходивший последним за линию границы азербайджанский офицер (явно еще советской закваски) держал в руке полную бутылку армянской минералки. Заметив, что я на него смотрю, подмигнул:

– Жене отвезу. Наверное, это та знаменитая, из «Мимино», которая второе место в мире занимает. А «Боржом»? Сначала подумай, потом говори! (Он спародировал героя Кикабидзе.) Помнишь?

– Помню. Пейте на здоровье.

– Спасибо.

Мне очень запомнился этот эпизод. Если азербайджанский офицер по-доброму вспоминает старую комедию про соседей по Закавказью, то, значит, что-то уже меняется...

В следующем мае, в 95-м, это подтвердилось в моем репортаже, посвященном годовщине прекращения огня. Боец на передовой рассказал про неформальные контакты:

– Встречаемся иногда на нейтральной полосе. Покричим друг другу и выходим навстречу. Бывает, выпиваем, беседуем. Обмениваемся сигаретами, едой делимся. Вот, мне азербайджанец часы свои на память подарил. У них за окопами овцы паслись. Я говорю: одну продай или подари, мы в долгу не останемся. А он сказал, что эти овцы комбату принадлежат, а у него своего – только часы, и от души их мне подарил.

Перемирие соблюдалось, но последствия войны продолжали сказываться на повседневной жизни в Карабахе. Одной из болезненных проблем были мины. Кто, где и когда их ставил, было неизвестно, карты минных полей начали составлять только при организованной обороне. Этой теме я и решил посвятить специальный репортаж.

Ехать пришлось в Мартунинский район, где стояла саперная рота под командованием старшего лейтенанта Арарата Согомоняна. Когда я зашел к нему, представился и рассказал, что надо делать, он без лишних слов встал с кровати и стал готовиться к съемкам. В отличие от других подразделений, для него война еще продолжалась. Каждый день его солдаты прочесывали поля и дороги, где могли находиться мины.

Мы выехали на место съемок. Я предложил бойцам начать поиск, чтобы мы записали на их фоне интервью с командиром. По статистике, каждый третий день в Карабахе кто-то погибал или становился калекой, подрываясь на минах. За год погибли более 200 человек. В основном жители сел, несколько раз переходивших во время войны из рук в руки. Тогда переодетые в хаки крестьяне ничего другого, кроме мин, в землю не сеяли...

– Вот эта руку или ногу отрывает, – Арарат объяснял, держа образцы в руках, – а эта может и убивать. Вон, видите, дерево?! Под ним корова взорвалась одна.

– Командир, мина эм гтел! (Командир, мину нашел!) – послышался голос одного из саперов.

– Вот, опять нашли мину, – констатировал Арарат.

Находка оказалась серьезной. Мина была противотанковой. Ее надо было уничтожить на месте. Арарат взялся за дело сам. Заложил тротиловую шашку, вставил в нее бикфордов шнур, засыпал землей и... решил немного покрасоваться. Закурил сигарету от зажигалки, поднес ее к кончику шнура. Тот зашипел и заискрился. Арарат и наш оператор Оганес дали деру. Причем Оганес чуть отстал, чтобы снять бегущего Арарата во весь рост. В это же время заревел ишак. Замечательный кадр получился! Спрятаться в укрытие успели, даже камеру выставили так, чтобы взрыв в кадр попал. Саперы закрыли уши руками. Наконец раздалось: ба-а-а-ах! Нас слегка обдало землей. Земля – кормилица селян. Поэтому, несмотря на таящиеся в ней опасности, люди на свой страх и риск все равно выходили в поле. Саперов на все села не хватает, а есть хочется всегда. Вот и старик, трудившийся по соседству, рассказал, что земледельцам чаще всех приходится сталкиваться и с минами, и с неразорвавшимися авиабомбами:

– Да, часто бывают несчастные случаи... Мой зять пострадал от мины. Ну, а что делать? Надо же жить, огороды копать. Если успеем, заметим бомбу, то сразу же сообщаем саперам. Вот после случая с коровой Арарата прислали.

И как тут не вспомнить, что сапер ошибается один раз. Перед отъездом Арарат сказал, что за последнее время потерял пятерых бойцов...

За два мирных года в Карабахе было обезврежено 50 тонн смертоносного груза. Английский специалист из организации «Hallo Trust», обучавший саперному делу карабахских спасателей, заметил, что ситуация здесь схожа с афганской:

– Такого наследия война не оставляла ни в Камбодже, ни в Анголе. Для полного разминирования Карабаха, я думаю, понадобится не менее десяти лет.

А я подумал, что, пока нет гарантии твердого мира, саперы роты Согомоняна в любой день могут получить приказ закапывать мины обратно.

Каждый год 9 мая в Карабахе проходит военный парад. Приурочен он и к Дню Победы, и к дню освобождения города Шуши и образования карабахской армии. Эти события тоже выпадали на 9 мая. А в праздничные дни обстановка на передовой всегда осложняется: противник открывает огонь, стараясь подпортить настроение в сопредельных окопах. И вообще, на «передке» шла жестокая снайперская война. Я решил сделать об этом репортаж. Думал, что, находясь на позициях, передам напряжение, расспрошу бойцов, что они испытывают, зная, что противник готовит свинцовые поздравления.

Но я и предположить не мог, что нас ожидало на этой съемке.

В шесть утра у здания правительства нас ожидала машина с офицером сопровождения. Мы выдвинулись в Мартунинский район. С попутчиком общий язык нашли сразу. Я рассказывал забавные случаи из своей жизни, а он – свежие карабахские анекдоты:

– Обезвреживает молодой сапер мину. Старый подбегает, видит, что тот неправильно с ней обращается, и говорит: «Что ты делаешь!? Она же взорвется!» А тот отвечает: «Пусть взрывается, у меня там много еще таких есть».

Наконец прибыли на позиции. Командир подразделения, молодой старлей, доложил, что за время его боевого дежурства происшествий не было.

– Наденьте, – он протянул нам каски.

– Зачем? Мы даже во время войны их не носили.

– Так надо. Работают снайперы.

Мы вошли в траншею. Все было буднично. Солдаты стояли у амбразур и косились в нашу сторону. Оператор Овик стал снимать картинку, а я попросил бинокль и опрометчиво высунулся из окопа. Пытался разглядеть чужие позиции, но толком ничего и не увидел. Опустился в окоп. И тут же, через пару секунд, раздался странный звук. Овик в этот момент снимал двух бойцов у бруствера. Накамерный микрофон зафиксировал этот звук, а солдаты в кадре интуитивно пригнулись. И Овик с камерой слегка присел.

– Камо, Камо, что с тобой? – закричал рядом кто-то.

Ставший целью снайпера солдат стоял в метре от меня. Он медленно стал сползать вниз по стенке траншеи. Его окружили сослуживцы. Сняли каску. Из головы текла кровь.

– Ов, снимай! – крикнул я.

– Не буду!

Овик делал свою работу. Просто он дал понять, что привлекать к себе сейчас внимание не стоит. Около раненого собралась большая группа солдат. Каждый хотел помочь. Прозвучали еще два выстрела. Снайпер наверняка решил, что прибежавшие на помощь потеряют бдительность. Но, слава Богу, все обошлось. Раненого срочно эвакуировали в госпиталь. Бойцы показали пробитую каску с двумя отверстиями и пулю. Ее мы сняли крупно, в залитых кровью друга руках бойца. Пуля пробила каску и прошила голову навылет. После того, как все мы отошли от шока, командир, старший лейтенант Игорь Бабаян, взял бинокль и стал следить за передвижениями в неприятельских окопах. Потом взял снайперскую винтовку и попросил нас не снимать ответный выстрел.

– То, что сейчас происходит на передовой, можно назвать настоящей снайперской войной, – рассказал позже нам в интервью Игорь, – Перемирие – прикрытие для снайперов. И мы вынуждены отвечать на это.

После интервью я с дрожью в голосе произнес в объектив текст в кадре. Сказал, что хотя в Карабахе уже три года пушки молчат, на передовой продолжают гибнуть люди. За спиной виднелась огромная лужа алой крови...

На обратном пути мы заехали в госпиталь, куда доставили раненого. Он лежал на операционном столе.

...На парад мы приехали к самому началу. Коллеги были уже в курсе (в новостях же работают!) и были потрясены. После парада сразу же отправились в аэропорт. У вертолета лежали несколько носилок с перебинтованными бойцами.

Овик разговаривал с кем-то из группы сопровождения раненых.

– Вот, наш утренний знакомый, – он указал на одного из лежавших без сознания.

– Как он?

– Состояние стабильное, но тяжелое.

Нашим собеседником оказался хирург Мартунинского госпиталя Норик Даниелян. Он сказал, что в последние два-три месяца неприятельские снайперы заметно активизировались: «В основном к нам поступают «черепники». Что видно, в то и стреляют».

После этого случая прошло года три. Мы на ереванской оперной площади снимали рекламную акцию британской авиакомпании. Желающих бесплатно катали на воздушном шаре. Под навесом прохожих угощали шампанским. Рыжий виночерпий долго вглядывался в наши лица, а потом что-то сказал Овику.

– Дим, помнишь случай со снайпером в Мартуни?

– Конечно.

– Вот человек, который тогда служил в госпитале. Помнит нас. – Овик кивнул в сторону виночерпия: – Говорит, что не дожил тот солдат до Еревана. В вертолете скончался...

Гостиница села Ванк была построена в виде корабля с надписью на борту «Titanik» и стояла на берегу маленькой речушки. Мы ужинали на террасе. Овик изучал меню.

– О как! – удивился он. – Китайская кухня. Любопытно...

Официант подтвердил, что блюда готовит повар-китаец, а ассистируют ему тоже соотечественники. «Одна из них – его подруга. Они уже полтора года тут», – сообщил он для убедительности.

Овик заказал «гумбао», а я обычный «люля». Пока мы ждали заказ, за соседний столик присела раскосая девушка в униформе официантки. Я предположил, что это подружка шеф-повара.

– Барев, Гаянэ! Вонц эс, лав эс? (Привет, Гаянэ! Как ты, хорошо?) – обратился к ней подросток, проходивший мимо с удочкой на плече.

– Ту лав линес!

Она доброжелательно ответила на приветствие с жутким китайским акцентом. Я понял, что Гаянэ – армянское имя – видимо, созвучно с ее настоящим.

Принесли наши блюда. Овик, знавший толк в китайской кухне, оказался разочарован:

– Это не «гумбао», а непонятно что.

К нам подошел китаец и поздоровался на... мардакертском диалекте карабахского наречия! В Армении говорили совершенно на другом армянском. К примеру, «дождь идет» в Ереване звучало, как «андзрева галис», а в Карабахе – «тора кям». А на севере края, где мы находились, местный диалект отличался и от степанакертского. Я-то его понимал, так как карабахские диалекты изучил на войне. Ведь первая командировка, как первая любовь – на всю жизнь. А во-вторых, я всегда стремился, хотя бы примитивно, изучать язык среды общения.

– Он с тобой поздоровался, – перевел я Овику.

– Это блюдо неправильно приготовлено, – высказал свои гастрономические претензии Овик по-русски.

Китаец невинно улыбнулся и развел руками. Мы поняли, что по-русски он не говорит. Овик повторил на армянском. Китаец виновато захлопал глазами. Я понял: китайцу необходима карабахская версия вопроса и перевел. Повар стал оправдываться, что не имеет возможности готовить блюда из китайских продуктов. Они здесь не растут и не продаются. Приходится довольствоваться их местными аналогами. Овик отнесся к доводам китайца с пониманием, но доедать «гумбао» карабахского приготовления не стал.

– Овик! – протянул он ему руку.

– Оник! – ответил китаец после рукопожатия.

Я предложил ему присесть и выпить с нами. Выпить он не отказался, но садиться не стал. Из уважения. Овик спрашивал Оника про Китай, где ему недавно довелось побывать. Беседа вошла в теплое русло. С каждой рюмкой взаимопонимания прибавлялось. Но все равно было чертовски забавно, как я, этнический украинец, был переводчиком с карабахского в беседе армянина с китайцем.

После возвращения в Москву в баре телецентра «Останкино» я поделился впечатлениями о поездке с продюсером-корреспондентом Эльханом Мирзоевым. Он потомок шушинских азербайджанцев. Естественно, что его взгляды на проблему не совпадают с армянскими... Я рассказал историю про китайцев и заметил, что, может, и не стоит смертельно ссориться армянам и азербайджанцам. Ведь если сейчас в Карабахе три китайца, то через три года их может оказаться тридцать, а через триста лет, возможно, НКР будет расшифровываться, как Нагорно-Китайская Республика. Эльхан усмехнулся, и спорить не стал.

Дмитрий Писаренко