№1 (276) январь 2016 г.

Россия – Турция: как найти выходы из острого кризиса

Просмотров: 5275

24 ноября 2015 года конфликт в Сирии вступил в новую фазу. После того, как военно-воздушные силы Турции сбили российский бомбардировщик Су-24, это многоуровневое и многостороннее противостояние приобрело новое измерение.

Во-первых, российская армия понесла первые чувствительные человеческие потери после начала своей сирийской операции. Во-вторых, ко всем имеющимся проблемам и противоречиям (начиная от конкуренции России и Запада, Ирана и Саудовской Аравии, не говоря уже о различных военных группировках, действующих совместно и друг против друга на самой сирийской территории) добавились новые вызовы.

Началась политическая конфронтация между двумя евразийскими гигантами – Москвой и Анкарой. Со стороны России послышались заявления о предательстве и «ударе в спину», а со стороны Турции – обвинения в этнических чистках, вмешательстве в дела других государств и непропорциональном насилии. На фоне открывшегося противостояния в тень ушли проблемы во взаимоотношениях между Анкарой и Вашингтоном (а они касаются и поведения турецких военных и спецслужб в Ираке, и перспектив разрешения «курдского вопроса», и режима контроля над межгосударственной границей Турции и Сирии). На второй план отодвинулись и разногласия между Евросоюзом и Турецкой Республикой.

Остроты ситуации добавляет тот факт, что до ноябрьского инцидента отношения Москвы и Анкары не рассматривались как угрожающие миру в Евразии. Здесь мы намеренно не пишем про один лишь Ближний Восток, ибо российско-турецкое меню охватывает широкий спектр блюд – от крымско-татарской проблематики до конфликта в Нагорном Карабахе. И конфронтация, если она будет углубляться, скорее всего, не ограничится одной лишь Сирией и «одними лишь помидорами», как заявил в своем ежегодном послании Федеральному Собранию Владимир Путин.

По словам известного тюрколога Владимира Аваткова, «2014 год вошел в историю российско-турецкого взаимодействия, как прорывной. Итоги этого «турецкого года были подведены в рамках визита российского президента в Анкару». До последнего момента эта страна была крупнейшим партнером РФ. Она среди других государств занимала шестое место с товарооборотом 31,6 миллиарда американских долларов по итогам того самого «прорывного года».

Будучи страной НАТО, Турция не присоединилась к антироссийским санкциям из-за ситуации в Крыму и на юго-востоке Украины. Вообще многовекторность стала своеобразной визитной карточкой Партии справедливости и развития и ее лидера Реджепа Тайипа Эрдогана. Более того, руководства двух стран обсуждали амбициозные совместные энергетические проекты. Анкара (правда, в определенных рамках) фрондировала в НАТО, а Москва критически оценивала попытки «цветных революций» против турецкого национального лидера Реджепа Эрдогана. Еще недавно во время саммита «двадцатки» в Анталье и в ходе церемонии открытия отреставрированной Московской соборной мечети президенты двух стран были рука об руку друг с другом, называя двусторонние отношения «стратегическим сотрудничеством». В ноябре 2015 года «стратегическое сотрудничество» обернулось стратегической конфронтацией.

Но почему переход позитивного количества в негативное качество произошел именно в Сирии? Почему идея борьбы против «Исламского государства» (запрещенного в России) не сблизила позиции сторон, а напротив, противопоставила их? Назвать случайностью столкновение двух евразийских гигантов невозможно, для него должны были быть предпосылки. Но в чем их суть? Какова роль в этом США и можно ли считать Эрдогана лишь послушным исполнителем воли Вашингтона? Не является ли ноябрьская трагедия частью некоего хитроумного плана по ослаблению России?

Для ответов на эти вопросы следует обратиться к российской мотивации для вмешательства в сирийские дела. После того, как верхняя палата Федерального Собрания одобрила применение вооруженных сил страны за пределами государства, многие политики и эксперты заявили о решении Кремля, как о некоем «экспромте». Между тем, этот «сюрприз» был подготовлен всей предыдущей логикой российских действий на постсоветском и ближневосточном театре.

В 2011 году с началом гражданской войны в Сирии Москва, в отличие от Запада и от Турции, заняла резко отрицательную позицию по отношению к смене режима Башара Асада вооруженным путем и «демократизации» по ливийскому сценарию. Коллапс светской государственности на Ближнем Востоке виделся ей опасным прецедентом, признаком приближения джихадистской угрозы к ее собственным границам. Уже тогда появилась информация об участии граждан РФ преимущественно из регионов Северного Кавказа и Поволжья, а также постсоветских республик (Азербайджан, Грузия, страны Центральной Азии) в различных радикальных группировках на территории Ирака и Сирии. В 2014 году самая мощная из них – «Исламское государство» объявила Россию в целом и Северный Кавказ в частности своей мишенью.

Прежде этого не делала даже «Аль-Каида», считавшая своими главными фронтами Афганистан и Ирак и опекавшая «Эмират Кавказ», что называется, «по остаточному принципу». Среди особо приближенных лиц к новоявленному «халифу» Абу Бакру аль-Багдади оказался выходец из Панкисского ущелья Тархан Батирашвили (известный как Умар Аш-Шишани). Добавим к этому появление группировок, лояльных ИГ, на российском Кавказе (прежде всего, в Дагестане, Кабардино-Балкарии и Чечне). Налицо мощный постсоветский компонент в ближневосточной игре.

Сегодня нет единого мнения о том, в какой степени непосредственное российское военное вмешательство было оправданным. Москву часто и справедливо критиковали за реактивную политику, хроническое опоздание с ответами на острые вызовы (самым ярким примером этого стала Украина, а ранее была Грузия). В Сирии РФ пошла на превентивные меры, не желая ограничиться поставками вооружений и специалистов (а возможно, и «волонтеров» с «отпускниками»). Как правило, у двух описанных выше сценариев есть свои плюсы и минусы, издержки и обретения. Но сейчас вовлечение Москвы – реальность, нравится она кому-то или нет. И самое главное в этой ситуации – понять, какие она заключает в себе риски.

Реагируя на события в Грузии или на Украине, в Армении или в Азербайджане, в Белоруссии или в Центральной Азии, российские политики и дипломаты последовательно проводили мысль о защите сферы своих особых интересов. Сам дискурс о «зоне особого влияния», «экзистенциальных вызовах» становился предметом жесткого спора Москвы с Брюсселем и Вашингтоном. В этом плане со стороны той же Анкары не было особых нареканий. Просто потому, что турецкий истеблишмент мыслил примерно в тех же категориях, предполагая, что, помимо абстрактных ценностей, у каждой страны есть собственные интересы и задача государства – их всячески защищать и отстаивать. Основная загвоздка состояла в том, что, несмотря на растущую экономическую кооперацию, РФ и Турция имели расхождения по значительному спектру проблем, начиная от Крыма и Нагорного Карабаха и до Сирии. Однако критической точки эти противоречия не достигали – в иерархии турецких приоритетов Ближний Восток занимал первое место, а в российском «топе» на первом месте было постсоветское пространство. Иное распределение приоритетных целей и задач было у Москвы на ближневосточном направлении, а у Анкары – на постсоветском. Обе считали эти регионы важными, но за «цели номер один» они не конкурировали напрямую. Таким образом, каждая сторона, имея противоречия, не нарушала «красных линий» другой.

Приход России в Сирию был продолжением защиты нашего «ближнего зарубежья». Но придя в эту страну, Москва вольно или невольно вышла за рамки бывшего «нерушимого союза». Она вошла в то пространство, которое многие другие рассматривали как аналог нашей Украины или Грузии. Сирия была точкой схождения и расхождения интересов как региональных игроков (Израиль, Иран, Катар, Саудовская Аравия и Турция), так и внешних сил (США, НАТО, отдельные европейские страны).

Про интересы Анкары следует сказать особо. По мнению директора Института востоковедения РАН, профессора Виталия Наумкина, «у значительной части турецкой элиты господствуют такие неоосманские настроения. Часто приходилось слышать, как хорошо люди в этой части арабского мира жили, когда все эти территории были провинциями Османской империи. А вот когда распалась империя, а европейцы разделили ее на куски, на псевдогосударства, как они говорят, то начались конфликты и нестабильность».

Не правда ли, знакомая тональность? Более того, если для РФ главной опасностью на Ближнем Востоке было ИГ и некоторые другие джихадистские структуры, то для Турции самым опасным вызовом был и остается призрак независимого Курдистана. В этом плане «Исламское государство», хотя и не рассматривается турецкими властями как надежный партнер (и тем паче союзник), но видится как меньшее зло по сравнению с «курдским вопросом» в любой его форме. И здесь, заметим, позиции Турции (формально члена Североатлантического альянса) далеко не во всем совпадают и с США, и с европейскими союзниками Вашингтона, в особенности с Францией после недавних парижских терактов. Было бы крайним упрощенчеством видеть Эрдогана лишь в качестве «американской марионетки». Он не раз и не два показывал способность вести свою игру. Не в интересах РФ, но и не под диктовку из Вашингтона.

Стоит заметить, что Москва, планируя свои действия в Сирии, провела серию консультаций с руководством и разведсообществом Израиля, Саудовской Аравии и даже США. Вспомним в этом ряду и готовность Кремля работать с Францией (страной НАТО, участницей санкций против РФ, ведущим партнером Вашингтона в Европе) как с союзницей. Однако переговоры с Турцией о разграничении сфер влияния не были проведены. Слишком высокой оказалась надежда на всесилие экономических инструментов кооперации. Слишком недооцененными оказались имевшиеся ранее противоречия. Казалось бы, даже иранцев и саудовцев мы смогли заставить искать компромисс. И если так, то как могут подвести «стратегические партнеры»? Оказалось, что смогли!

Спору нет, руководство Турецкой Республики пошло на резкое повышение (даже взвинчивание) ставок в игре, эмоционально отреагировав на «покушение» Москвы на особую сферу интересов Анкары. У Турции была масса возможностей для реагирования на российский самолет, который, скорее всего, не пересекал границу этой страны, начиная от посадки его на одном из собственных аэродромов до «предупредительных выстрелов». Теоретически было немало способов избежать и инцидента, и конфронтации. Но признавая все это, нельзя забывать и об определенных просчетах со стороны России. Просто для того, чтобы впоследствии найти выходы из острого кризиса, а также ответить на вопрос, когда, в какой точке российское участие в операции в Сирии должно завершиться. И каковы критерии его успеха.

В этой ситуации перед сторонами открывается определенный коридор возможностей. Можно просто пойти на «заморозку» нынешнего положения дел, ограничившись риторическими уколами и сворачиванием сотрудничества. Впрочем, возможен и путь углубления конфронтации. Но когда активные его поборники предлагают широкий спектр инструментов (начиная от поддержки курдских движений и заканчивая едва ли не военным столкновением), то надо понимать одну простую вещь. Всякое действие рождает противодействие. Во-первых, в курдском мире нет никакого единства. Здесь различаются и клановые интересы разных групп влияния, и вера (мусульмане и езиды), и отношение к государствам проживания (Сирия, Иран, Ирак, Турция), не говоря уже о долгих годах успешной работы США с разными течениями курдов.

Во-вторых, в ответ на российские действия Анкара может заметно активизироваться и на крымско-татарском направлении (поддержка Меджлиса крымских татар может перестать быть чисто риторической, и участие в блокаде Крыма станет куда более мощным), и в Нагорном Карабахе. Не случайно премьер-министр Турции Ахмет Давутоглу вспомнил про необходимость «освобождения оккупированных территорий». Заметим, что координация между Баку и Анкарой и распространение военного конфликта собственно на армянскую территорию (а по факту инциденты на ней уже происходят) поднимет вопрос о состоятельности и ОДКБ, и ЕАЭС как интеграционных проектов, где нет единства во взглядах на перспективы отношений с Турцией. Свидетельством этого стали миротворческие инициативы президентов Белоруссии и Киргизии Александра Лукашенко и Алмазбека Атамбаева соответственно.

Не проявляет особого интереса к углублению конфронтации с Анкарой и частично признанная Абхазия. По словам историка и политолога Николая Трапша, «Россия является единственным официальным союзником Абхазского государства, инициировавшим международное признание регионального партнера и оказывающим существенную финансовую помощь местным властям… Однако в Турции проживает большая часть зарубежной абхазской диаспоры, которая совместно с местным бизнесом активно инвестирует средства в различные экономические проекты на исторической родине. Кроме того, турецкое продовольствие и промышленные товары занимают значительный сегмент регионального рынка, составляющий, по различным оценкам, от 20 до 25% общего объема реальных торговых оборотов».

Но означает ли это необходимость России смириться с неоосманизмом, отказавшись от защиты своих жизненно важных интересов? Думается, что отказ от лобовой конфронтации этого совсем не предполагает. Вообще весь выбор стратегий на этом направлении не сводится к крайним позициям. Прав Виталий Наумкин, когда констатирует, что Эрдоган, «несмотря на победу на выборах, все же боится за свое внутреннее положение и не считает достаточной ту поддержку, которую получил. И сейчас он пытается осуществить такую консолидацию, вызвать националистические антироссийские чувства для того, чтобы укрепить собственную власть. Поэтому… нам не нужно ему подыгрывать и раздувать антитурецкую кампанию в стране. Есть турки – наши потенциальные союзники, это люди, которые хорошо к нам относятся и в большинстве осуждают то, что сделал Эрдоган».

Расширение работы с этим спектром, а также игра на противоречиях внутри НАТО (где к авантюре турецких властей относятся крайне неоднозначно) намного полезнее, чем раздувание информационных фобий или закрытие турецких центров (а как, скажите, готовить экспертов по этой стране, не говоря уже о разведчиках и дипломатах?). Без выхода на некие переговорные позиции, пусть не сейчас, но через какое-то время, не обойтись, поскольку в противном случае РФ вместо решения сирийской задачи и использования этой площадки для нормализации отношений с Западом (а значит, и «заморозки» конфликта на Украине и, возможно, снижения санкционного давления) будет отвлекаться на новый конфликт. От раздувания нового противостояния дивиденды получат отнюдь не друзья России.

Сергей Маркедонов,
доцент кафедры зарубежного регионоведения и внешней политики РГГУ

Поставьте оценку статье:
5  4  3  2  1    
Всего проголосовало 26 человек