Хороший фейсбук при плохой погоде

Меня оперировали накануне Нового года, в эти вот дни. Решил, лучше в этом году, чем в следующем. Потому как и в следующем повод для суеты найдется. И не надо заклинаний типа оставим худшее в ушедшем году, а в новый заберем лучшее. Ля-ля-тополя, абрикос, шелковица и бастурма, нигде ничего не оставляем, все на себе перетаскиваем. Из года в год. Земля вертится, и ей глубоко по экватору, на какой день вы назначите свой Новый год и новое, соответственно, счастье. Не наигрались в эту игру, играйте дальше. А я все-таки расскажу про операцию. Ну вот, подкатила в мою платную палату молодая медсестра в коротеньком халате, с хорошо наведенной косметикой и громыхающей коляской. «Пора!» – сказала торжественно, как подобает моменту. Я вздохнул, сел в коляску, а она нагнулась и стала надевать мне на ноги бахилы. Вот когда нагнулась, я в вырезе ее халата кое-что весомое и колышущееся заметил. Ничего принципиально нового, но именно такая картинка может настроить на благоприятный исход операции, если хочешь подмигивающие весомости увидеть в этой жизни еще и еще... Значит, поехали. Спустились на дребезжащем грузовом лифте, которым раньше, должно быть, сам Тигран Великий, не слезая с колесницы, пользовался. Я ведь не сказал, что дело происходило в Ереване. Долго, очень долго спускались, а когда тяжелая дверь открылась, оказались в длинном коридоре со стенами, с которых давно сошла краска неопределенного цвета. Странные двери, странные запахи, неровный пол, разбитые стулья, перевернутый тазик, отбитый кафель... Не иначе здесь десант с боями пробивался. На всякий случай спросил: «Мы в операционную или, извиняюсь, в покойницкую?» «В операционную, – на полном серьезе ответила сестра. – Покойницкая дальше». И, сделав решительный маневр, вкатила меня в предбанник. Вот тут я и увидел стол-эшафот, лампу и людей в масках, а среди них – главного человека, ту, которая будет меня оперировать, о золотых руках которой хворый народ легенды слагает.?

Что народ наш хворый, стар и млад, в этом не сомневайтесь. Самый хворый народ в мире, а поди ж ты, живет-поживает, на честном слове, можно сказать, держится, и все ему нипочем. Его не оперируй, ему коброй в глаз плюнь – все равно выживет. Не изнеженный народ, что и говорить.

Пожили спокойно лет пять – непременно какая-нибудь пакость, нате, распишитесь, дали чуток отдышаться – получай следом новый аттракцион, еще и еще, ни сна ни отдыха, короче. Какому другому народу, может, и скучно, но не нашему. Наш всегда в форме. Надо на митинг – пойдет на митинг, на войну – кинется в штыковую, на парад – дружными рядами с песней потопает. Все с чувством, все с душой. Чувства, они важнее, чувствуешь – значит живешь. Не «когито ерго», как говорили древние римляне. Вполне можем и без «когито» обойтись.?

Просто «сум» – существую, стало быть. Вот что я почувствовал, когда на стол лег. Сестра мне иглу в вену вкатила, больно стало, я рукой шевельнул, а сестра своей рукой мою поймала, да еще и бедром к кромке стола прижала, чтобы не дергался. «Вы, главное, не волнуйтесь, – сказала мне тем временем, стоя над головой, кудесница-хирург. – Расслабьтесь, и все будет хорошо». Раз говорит, значит, будет. Ей можно верить, о ней легенды слагают, это я вам уже сообщал.

И вот когда сестра руку мою бедром своим мягким сбоку зажала, меня особо светлые чувства охватили. Все и правда будет хорошо, решил я, промышленность, сельское хозяйство, экономику, тяжелое машиностроение восстановим-возродим, заводы откроем, всех за пояс заткнем, а сам я займусь собой, буду бегать по утрам со взмокшей спиной, как это американцы делают – чем я их хуже, есть еще порох в пороховницах. Представил, как бегаю, как лошадь на ипподроме, порохом своим подгоняемый, пальцами рук пошевелил, теми, что в бедро сестры упирались, дабы убедиться в наличии пороха. Поймите меня правильно, бедер я повидал немало, во всех советских птицефермах столько бедер не наберется, сколько я повидал и потрогал на своем веку. Но этот случай был особый. Это бедро напоминало о том, что наступит завтра и послезавтра. Что я чего-то стою и буду стоить. Потому как если чужая плоть тебя волнует, а ты волнуешь ее... Волную ли я ее – надо выяснить. Я шевелю рукой, вожу пальцами, пощипываю бедро, выпавшее на мою долю, и оно, кажется, отзывается, и теперь уже региональные части ее тела к игре подключаются. «Хорошая моя, раз на то пошло!..» Это я, старый маньяк, в полусне бормочу. А то и вовсе во сне. Дыхание учащенное – у кого, не знаю. Меня тем временем настойчиво оперируют, не давая шевелиться, и правильно делают, а то я наломаю дров. Наши с сестрой особые отношения продолжаются на пороге небытия: теперь оба ее бедра всей тяжестью возлежат на мне, и дышать все труднее. А позже слышу стук колес, чувствую, как меня везут, и что-то мягкое касается лица – должно быть, халат сестры или крылья ангелов.

Открываю глаза уже в палате. Сестра помогают мне встать с каталки, укладывает на кровать, спрашивает: «Как себя чувствуете, дедушка?» Дедушка?! Ищу глазами дедушку-соседа. Нет такого, палата одноместная. «Все хорошо, дедушка, операция прошла успешно», – успокаивает и одновременно добивает она меня. Назвала бы как угодно, хоть депутатом парламента, но не дедушкой. Добила и отрезвила. «Кхе-кхе, – закашлял я. – подай-ка, внученька, воды». Она подала мне стакан, велела позвать ее, если что, и выпорхнула из палаты. А я взял со стола зеркальце и стал смотреть на себя внимательно, дотошно, каждую морщину исследуя. Такие вот предновогодние страсти, дорогие дедушки и бабушки. С наступающим! Берегите себя!

Мало того, вчера девушка за стойкой обозвала меня дедушкой. «Кабинет прямо по коридору, дедушка». Самой под тридцать, а туда же – дедушка. Какой я тебе дедушка? В иной ситуации показал бы тебе дедушку!.. Ну почему, скажите на милость, такое обращение я слышу именно в Армении и чаще от девиц?! Российским девушкам такое в голову не придет. Разве что ученица начальных классов уступит место в транспорте: садитесь, дедушка. Поглажу по головке: спасибо, девочка! Нет уж, коли не сэр и не мсье, не камрад, то лучше плебейское «мужчина», чем оскорбительное «дедушка». Теперь понимаю, почему у мужиков за пятьдесят начинаются проблемы с потенцией. Женщины их неадекватны, мозгов кот наплакал – оттого и начинаются эти проблемы. А еще крайнее недружелюбие выказывают местные матроны, когда видят меня с молодой женщиной, явно не дочерью. Ну просто молнии из глаз мечут. На приветствие отвечают сквозь зубы. Оно понятно: плохой пример показываю, разврат сею. Хочется сказать им: тетеньки, дорогие, ваши мужья разве что в кино и во сне такое видят, будьте совершенно спокойны – реально не потянут: вы их за годы совместной жизни добили, кастрировали, стерилизовали.

Ох уж эти московские старушки. Вошла сегодня в автобус такая бабушка-одуванчик, села напротив, посмотрела мне прямо в глаза и принялась о чем-то доверительно тараторить, словно мы с ней вчера только расстались. Час пик, суета, толкотня, я ее плохо слышу, но делаю вид, что ловлю каждое слово, вежливо киваю и покачиваю головой – ай-ай-ай – этот жест всегда к месту: старушки обычно жалуются. На родню, на соседей, на ЖКХ, на «понаехавших», на молодежь, на окружающую среду. Уперлась глазами в меня, речь набирает обороты, воодушевление нарастает, а я смотрю на ее морщинистое лицо, на этот видавший виды череп, обтянутый кожей, и думаю: а ведь она кому-то нравилась. Лет 60 назад. Кто-то хотел ее, кто-то занимался с ней любовью на сеновале. Кто-то встречал с ней рассвет. Того, кто встречал, давно уж нет, похоронила. И не его одного. Теперь живет в полном уединении, поговорить не с кем. Они и в лазарет ходят, чтобы общаться.

Наш врач в поликлинике рассказывала, что, когда спросила одну старушенцию, отчего ее долго не было, та ответила: болела, милая, болела. Старушка моя, между тем, говорит, ни на секунду не умолкая. По ходу поворачивается, делает кому-то строгое замечание, и продолжает со мной прерванный диалог, который на самом деле монолог. Я наконец подъезжаю к своей остановке, встаю, киваю ей на прощание и пробиваюсь к выходу. Она разочарована. Мое место занимает пожилой человек, и она, не сбавляя темпа, тут же делает «перепост» ему, разве что за грудки не хватает. Старик кивает и покачивает головой, снова кивает, снова покачивает, а я кое-как выбрасываю себя из битком набитого автобуса, как изнасилованная девка из солдатской казармы.

Не так давно зашел в гости к моему хорошему другу в Москве. Он писатель, живет в высотном доме, недалеко от Садового кольца, из дома, как и большинство творческих и к тому же не очень здоровых людей, выходит нечасто. Мир обозревает с высоты. Вывел меня друг на балкон, показал панораму города и говорит: «Вот здесь, на этом пустыре, армяне хотели построить 22-этажную гостиницу. Не получилось: метро рядом, да и жильцы, как один, восстали – новое здание заслонит собой панораму. Подыскали себе армяне для стройки другое место». И вот что я подумал, стоя на том балконе и обозревая белокаменные красоты. Во-первых, мои соотечественники испокон веку что-нибудь строят не у себя. А попроси у них денег на издание чьей-нибудь нетленной книги (например, моей) – ответят: нема, брат, кризис, сами кое-как концы с концами сводим, можно сказать, побираемся. Я и не прошу, потому что так и ответят. Во-вторых. В Ереване, к примеру, тоже строят – кто угодно, где угодно, что угодно, впритык к окнам старых домов, заслоняя солнце, закрывая жильцам всяческие панорамы, – и хоть бы кто-нибудь восстал и пожаловался. Богатый человек, он у нашего народа – как святая корова в Индии. А в-третьих, праздно подумалось: раз такое дело, почему бы богачам не купить армянское кладбище? Или уже купили? Ну, тогда открыть новое. При нынешней скученности соотечественников в российской столице дело прибыльное. Только меня туда безвременно не отправляйте.

Сядьте, если стоите, – вношу предложение. Надо выбрать нейтральную площадку где-нибудь в Швейцарских Альпах – луг, поляну, плато, это как вам будет угодно – и устроить там величайшее шоу всех времен и народов под названием «Вместо войны». Сходятся в поединке президенты и стреляются на дуэльных пистолетах. Или дерутся на шпагах. А лучше бьются палицами, дубинками, бейсбольными битами, трезубцами, чем угодно, лишь бы оно смотрелось. Закончится схватка между главами правительств, в гладиаторские бои вступают министры, депутаты, политики, чиновники, партийные вожди, кто там еще… Пока уносят бездыханные тела, группа поддержки, длинноногие чаровницы в бикини, исполняют завораживающий танец. Президенты создают союзнические группы, дабы в следующем раунде идти стенка на стенку. Транслируется сие кровавое действо в течение нескольких дней сотнями камер на весь мир. Простым людям умирать на поле брани неохота и ни к чему, они болеют, не отходя от телеэкранов, – как прогрессивная, так и регрессивная часть человечества, включая папуасов Гвинеи и аборигенов Австралии. Какая сторона по количеству очков, убиенных и раненых победит, та и будет права во всех спорных международных вопросах. И так до следующего шоу (о сроках договоримся). Вот как должны решаться мировые проблемы, по моему разумению. А кто не пойдет на гладиаторский бой, тот предатель и волк позорный. Положительное здесь в том, что политики, не заинтересованные в побоище, постараются договориться мирно и полюбовно. Не получится полюбовно – милости просим на арену. При таком раскладе людей надо будет бульдозерами тащить в большие начальники. Есть опасность, что в результате можем вообще остаться без правительства и некому будет позаботиться о благе народном. Впрочем, кое-кто и схитрить может – скажем, пошлет в бой своего двойника. Ну, а по большому счету кто их заставит такое шоу затевать?.. А было бы очень даже справедливо. Короче, предложение мое нуждается в поправках, дополнениях и примечаниях. Разве что писатели-фантасты за него ухватятся сразу же и в два счета настрочат толстые романы – к следующей книжной ярмарке. Я сам фантаст, но мне подумать надо. Шибко думать люблю.

С?девяностых и по сей день встречаю в Москве армянок, выкрашенных в цвет титульной нации. Не пойму, то ли это суровая необходимость, то ли заветное желание. Скорее всего, думаю, одно плавно перетекает в другое. Рядом с ними вижу никак не вписывающихся в стиль «а ля блонд» чернобровых, низкорослых, не сильно бритых мужей, испокон веку испытывающих оргазм от одного вида светловолосых нимф. Да, конкуренция, скажу я вам, серьезная. Я имею в виду темноволосых и светловолосых чаровниц. Конечно, дело не только в цвете волос, магнетизм прячется в чем-то другом. И кто виноват, что этим магнетизмом кое-кто не обладает? Кое-кто, кто называется женой. Тем не менее, признаюсь, в последнее время стал уважать принципиально не перекрашивающихся соотечественниц.

Как увижу молодого папашу, с отрешенным лицом толкающего в скверике детскую коляску, вспоминаются военнопленные в кино, толкающие в концлагере тележки с рудой. И думаю без злобы: «Попался, голубчик! Природа хитра: захотел добиться – добился, добился – получай, получил – распишись». Об этом ли мечтал парень, когда, не будучи папашей, тяжело дыша, лихорадочно расстегивал на избраннице пуговицы, петельки, застежки, зубами срывал и во мрак бросал трикотажные изделия? Не об этом,?совсем не об этом. Избранница – дело другое, эта особа вполне могла думать и об этом, и о другом, и о третьем, и вообще, планировать жизнь на годы вперед. Оно, конечно, произведенный продукт будешь любить, тут все предусмотрено, еще как любить будешь, речь о другом. О природе с ее гениальным и безотказным механизмом. Механизм тот, кстати говоря, заложен в основе любого предпринимательства: искушение – обладание – плата – привыкание. Женщина близка к природе, она – сама природа. Ну, а Господь, коли на то пошло, – величайший предприниматель с начала времен. Плодитесь, размножайтесь – таков был сказ... Праздные мысли ворошу в голове, бродя по унылой дорожке типового сквера. И тут меня обгоняет, обдав ароматом «Тысячи и одной ночи», такое создание, что не стану описывать, себя изводить, но поверьте – живой магнит, длинноногая ловушка, острогрудый капкан. Странно, что она еще здесь, среди московских новостроек, а не в Голливуде или в «Мулен-Руж». Обгоняет меня и роняет что-то из открытой сумки. Кошелек. Я поднимаю. «Девушка… А девушка!» Поворачивает голову, возмущенный взгляд. Кто посмел? Я посмел. «Это ваше?» Видит кошелек в моей руке и одаривает улыбкой: ой, спасибо! Пожалуйста. Сумку старайтесь держать закрытой, а ноги наоборот. Взгляд ее становится оценивающим. Скорее всего, думает: жаль, староват, а главное – небогат. Вот именно: староват и небогат. Это меня и спасает. Осьмушка пороха осталась, куда ее девать – на тот свет с собой брать? А в капканы и ловушки точно уже не попадусь. Никогда не говори «никогда» – это внутренний голос, к которому, кстати, редко прислушиваюсь. Посему поравнявшись с дивой, проговариваю весело и непринужденно: «Скажу вам по секрету – нам по пути…»

Ну вот, значит. Возвращаюсь я сегодня домой из поликлиники, прохожу мимо аккуратных коробочек-ульев нашего района и вижу перед одним из подъездов гигантских размеров надпись, несмываемой белой краской сделанную: «Галя, возвращайся!!! Андрей». Худо, наверное, парню, сам не знает, что творит, еще и три восклицательных знака присовокупил. А вдруг эта самая Галя, та еще штучка, поверит и вернется. Мол, сам просил, я и пришла, теперь служи мне, окаянный, верой и правдой до гробовой доски. Оседлает Андрея, метлу в руки – и вперед. Что бедняге делать? Молодой, неопытный, помочь парню надо. Взял я кусок мела и рядом с «Галей» приписал тем же почерком, такими же аршинными буквами: «время от времени». То есть, Галя, возвращайся время от времени, ну и под конец соответственно – Андрей. Так правильнее. В случае чего будет у пацана оправдание: я не говорил, надолго и с вещами, а сказал «время от времени». Жаль только, что дождь мою приписку смоет, а чертова краска останется. Да еще с тремя восклицательными знаками

Сегодня у метро лечебную кошку продавали. Так и сказала тетя: «Кошка пушистая, лечебная!» Я и не знал, что бывает такая порода. «От чего она лечит», – спрашиваю. «Ой, от целого букета; тут тебе и подагра, и радикулит, и недержание мочи...» «Надо бы, – говорю, – список вывесить, а то непорядок». «И то верно», – соглашается. А кошка тем временем смотрит на меня косо, заговорщицки, улыбается, верно, сказать хочет: как же, лечи вас, мерзавцев, кто бы меня саму вылечил, но ничего не поделаешь, пристроиться надо, кризис, всем сейчас трудно. Кроме тех, конечно, кому никогда не бывает трудно. Понимаю, ответил я ей таким же косым взглядом, нежно погладил и пошел дальше

Увидел у станции метро «Менделеевская» странное объявление: «Сдаются койки в общежитии... – и жирная приписка внизу – только славянам». А ежели французу позарез понадобится койка? А рядом еще одно объявление: «Русская семья снимет квартиру». Ни разу не видел такого, скажем, объявления: «Французская семья снимет квартиру». Или: «Английская семья снимет квартиру». «Или семья истинных арийцев снимет квартиру. Чистоту и порядок гарантируем».

Тут требуют обновить свой профиль! Покажите, говорят, людям, кем вы стали! Перед народом, стало быть, отчитайтесь. Выберите, говорят, к тому же новое фото для своего профиля. Старым ворчуном я стал, вот кем. А если поставлю новое фото для профиля – со стульев попадаете. То, что сейчас красуется, покажется вам рождественской открыткой. Так что лучше оставим все как есть. А заканчивается настойчивый призыв так: «...чтобы люди знали, что они обращаются к нужному Руслану». Пусть обращаются к любому Руслану. Все Русланы хороши.

Странное чувство появляется каждый раз, когда уходит из жизни яркая личность, талантливый человек – пустота, которую никем не заполнить. Будет другой, но не будет этого. Вместе с тем – ощущение бессмысленной траты времени, суеты, шелухи, что мы несем в себе, чем ежедневно, ежечасно обмениваемся. И будто ушедший вмиг становится чище, мудрее, величественнее. А нам в один миг, как вспышка, видится, как зыбка наша жизнь и все сущее, и надо спешить, и пусть все будет по большому счету. Вспышка проходит, мы возвращаемся к возлюбленной мишуре – до ухода следующего. Очередь меж тем быстро продвигается.

«По медицинской части. Найдено средство от рака. Вот уже почти год, как с легкой руки русского врача Денисенко пробуют сок чистотела или бородавочника, и приходится теперь читать о поразительных результатах. Рак болезнь тяжкая, невыносимая, смерть от него – страдальческая; можете судить, как человеку, посвященному в тайны эскулапии, приятно читать об этих результатах...»?

Удивлены наивности этого послания? Больше удивитесь автору его... Это из письма А. П. Чехова А. Суворину (январь 1887 года). Интересно, какая была бы реакция у Антона Павловича, если бы ему сообщили, что рак не будет побежден и через сто двадцать лет. Правда, некоторые болезни станут излечимы, однако к старым недугам прибавятся новые, а вирусы станут мутировать. Медицинской аппаратуры напридумают множество, однако врачи от этого не поумнеют и интуиции, какая была у земского врача, не наработают. Просто научатся читать показания аппаратов и выносить диагноз, да и то не всегда. Врачей, дорогой Антон Павлович, станет видимо-невидимо, и поскольку всем кушать хочется, то человеческий организм поделят на множество частей и по каждой части будет свой специалист, никак не связывающий доверенный ему участок плоти с остальными органами больного. И будет ходить несчастный больной от одного узкого специалиста к другому, попутно расставаясь с содержимым кошелька. Медицина и фармакология станут наиболее прибыльной областью науки, и медикам останется жалеть только о том, что нет у человека хвоста или петушиного гребешка, а то появились бы хвостологи и гребешкологи, и пополнилась бы общая казна. Правильно ушел Антон Павлович (и не только он) из медицины в литературу. Для лекаря-циника слишком он чувствительный был человек.?

«Милая Маша... Здоровье мое поправилось, я, когда хожу, уже не замечаю того, что я болен, хожу себе и все, одышка меньше, ничего не болит, только осталась после болезни сильнейшая худоба: ноги тонкие, каких у меня никогда не было. Доктора-немцы перевернули всю мою жизнь. В 7 утра я пью чай в постели, почему-то непременно в постели, в 7 с половиной приходит немец вроде массажиста и обтирает меня всего водой, и это, оказывается, недурно. Затем я должен полежать немного, встать и в 8 час. пить желудевое какао и съедать при этом громадное количество масла. В 10 часов овсянка протертая, необыкновенно вкусная. Свежий воздух на солнце. Чтение газет. В час дня обед... В 4 часа опять какао... Во всем этом много шарлатанства, но много и в самом деле хорошего, полезного, например, овсянка... Здесь я пробуду, вероятно, еще три недели, отсюда ненадолго в Италию, потом в Ялту...»?

Из письма Чехова сестре (июнь 1904-го) за две недели до смерти. Расскажи о своих планах Богу...

Старый знакомый встретился на улице, пожал руку и долго тряс ее, не отпускал, рассказывая, какой он умный, принципиальный, талантливый, добрый, какой он хороший работник, какой, в конце концов, замечательный муж и заботливый отец. Что стряслось с ним, не знаю, он настаивал и убеждал, хотя я не собирался спорить. Однако в глазах моих, возможно, читалась скука, и он решил привести более убедительные аргументы: стал рассказывать о друзьях, коллегах, знакомых, соседях – менее умных, менее смекалистых, менее талантливых, а то и вовсе бездарных, плохих мужьях, плохих отцах, ленивых работниках. Я согласился с ним, чтобы человек не нервничал, оторвал свою руку, вернулся домой и вот о чем подумал. Разного рода комплексы излечиваются самокопанием и повышенной любовью к себе, что естественно предполагает сравнение с другими, подпитывается критическим, высокомерным отношением к другим. Значит, и зашкаливающий патриотизм не может обойтись без элементов ксенофобии. Надеюсь, ничего нового я не открыл.

Третьего дня иду через московские дворики, аккуратными тропами, мимо радующих глаз детских площадок, мимо сверкающих иномарок и продуктовых лавок, иду, никого не трогаю, никуда не спешу, девушками в шортиках любуюсь, потому как красоту ценю, а попутно думу думаю; солнышко светит, голуби ненормальные во все стороны летают, пухом обдают… Вижу – большой бак зеленого цвета, к стене привинченный. Обычный бак типа мусорного, каких тысячи, только чистый. На нем написано слово (буквы бледные, но разобрать можно) – «совесть». Мужик подошел, поглядел по сторонам, открыл крышку, бросил туда что-то в полиэтиленовом мешке, закрыл крышку и быстрым шагом удалился. Затем подошла женщина, сделала то же самое и торопливо ретировалась. Надо же, удивился я, полезную штуку придумали черти – чтобы не разбрасывать совесть куда попало, чтобы аккуратно складировать и тихо увозить. Правильная инициатива. В Ереване, к примеру, где я часто бываю, идя по улице, то и дело на чьи-то совести натыкаешься. Наступаешь, спотыкаешься. Липкие такие. Однажды нашел одну, полуживую, принес домой, хотел выходить. Руки мне покусала и сдохла, отмучилась бедняга. Да что в Ереване – в других городах, не сомневаюсь, та же картина: валяются без призора там и сям. Так что молодцы ребята, надо такие баки в каждом городе, в каждом районе, в каждом дворе ставить! Так я подумал, хотел крышку открыть, внутрь заглянуть из любопытства, но тут голос сверху услышал: «Вам чего?» Поднимаю голову: тетка в синем халате на крылечке стоит, за ней дверь, а над дверью надпись «Химчистка, прачечная». «Что сюда бросают?» – спрашиваю. «Известно что – белье. Наши постоянные клиенты. Тоже можете им стать. Бирку выдадим, приносите и бросайте, через день получите в чистом виде». Я показываю на «совесть»: «А это?» «Что?.. Ах это!.. Стерлась надпись, – объясняет тетка. – Было: «Стираем, чистим и гладим на совесть», осталась одна «совесть». Вот ищем?художника, чтоб по-новому написал. Вы часом не художник?..» Я головой покачал – не художник – и дальше пошел. Солнышко светило, голуби во все стороны летали, пухом обдавали… Ну, это я уже говорил.

Раньше в Ереване на судьбу жаловались. Теперь и в Москве стали. Жалобы вместе с требуемым патриотизмом слились в некий гибкий сплав. Одна моя знакомая говорит: «Ежели, – говорит, – кто не свой про нас вякнет, мол, плохо у вас, – тому глаза выцарапаю, а ежели свой скажет, то соглашусь, потому что действительно плохо, хуже некуда». А я ехидно замечаю: «Ты не права: хуже есть куда». То к одному пристаю: «Как жизнь?», то к другому. Они все вяло рукой машут: «О чем тут говорить!» Вот какая петрушка. В Ереване аварийную хрущевку сносили. Долго уговаривали жильцов съехать. Те отчаянно сопротивлялись, но под конец съехали, когда дом совсем покосился и готов был рухнуть на глазах. Потом эту античную развалину по кусочкам, по камням, лепным украшениям, дверным петлям, болтам и гайкам разбирали и уносили куда-то – чтобы добро не пропадало. То есть дом не пришлось сносить, его попросту разобрали, как конструктор. После устало сидели в беседке, курили. А я тут как тут со своим ехидным вопросом: «Ну, как жизнь?» У них сил даже не осталось рукой махнуть, меня, назойливую муху, прогнать. К чему это я. Откуда энергия у народа берется? Весь год жалуются – жить не на что, одни жируют, другие побираются, сваливать надо, – а перед Новым годом кидаются супермаркеты и рынки опустошать. Будто сам Дед Мороз вместе с Санта-Клаусом категоричное указание дали: «Не думать о жизни, а думать исключительно о желудке, сейчас же, сию минуту и всем, сразу! Представьте, что это последний Новый год в вашей жизни. Представили? Теперь на старт, внимание, марш – кто больше». И несут, и несут, ковыляя по гололеду и мучаясь одышкой! Хозяйки, засучив рукава, месят, режут, моют, жарят, парят. Холодильники доверху набиты санкционированными и несанкционированными продуктами, а все тащат, и уже общественный транспорт, который и в мирное-то время не справлялся, теперь воем воет. Короче, последний день Помпеи. Как худо было весь год и как хорошо будет 31-го ровно в 12 часов ночи! Вот так вот, хлоп – и всем вмиг станет хорошо! А дальше – снова меланхолия и приближающийся конец света. Это я фильм Ларса фон Триера вспомнил, там, правда, не Новый год, а свадьба, тоже, скажу я вам, гипнотическое занятие. Я вам вот чего желаю. Чтобы вы этот фильм посмотрели: там люди хотят одного, а делают другое. Но это неважно. Важно, чтобы вы сумели распределить неуемную предновогоднюю энергию поровну на весь последующий год, чтобы без надрыва и желания удивить соседа. Чтобы хорошее настроение вместе со здоровьем, мудростью, а главное, чувством собственного достоинства смогли растянуть на все 12 месяцев. Я пожелал, а там как знаете.

Руслан Сагабалян