Французская толерантность и армянская турбулентность

Подруга-армянка, которая уже много лет живет в Париже (муж у нее чистопородный француз, что, согласитесь, редкость для наших женщин), поведала мне имевший недавно место занятный случай. В школу после уроков за двенадцатилетней дочерью обычно приезжает на машине муж, но в тот раз приехала она, и классная руководительница, назовем ее мадам Женевьева, говорит ей вежливо: «Мадам, не могли бы вы спрятать золотой крестик, что у вас на груди, куда-нибудь под кофту, а то неудобно, у нас тут учатся представители других конфессий, то бишь не христиане, им это может не понравиться». – «Но позвольте, – отвечает моя подруга-армянка, – мы находимся в христианской стране, насколько мне известно, и там, откуда они приехали, я, возможно, и спрятала бы крестик под кофту, но почему я должна поступать так в своем городе?» – «Потому что мы с ними должны быть на равных, – отвечает учительница. – У нас, к вашему сведению, светское, толерантное общество». «И тут, – продолжает свой рассказ моя парижская подруга, – представь себе, другие французские родители включились в разговор, выразив солидарность со мной: а правда, зачем прятать крестик, не переборщили ли мы с толерантностью?» Один даже пошутил вполголоса про вампиров, в том смысле, что только они боятся крестов. Другой совсем уж еле слышно прибавил с улыбкой что-то про осиновый кол. Высказывались крайне осторожно, с оглядкой, потому что не принято, не комильфо на европейской территории озвучивать подобные суждения, пусть даже в шутку, открыто и громко. Правда, если открыто и громко выскажет недовольство другая сторона, говоря московским языком, «понаехавшие», то это допустимо, более того, это станет для коренных жителей поводом для серьезных размышлений и дебатов в парламенте – возможно, они правы, и мы не сделали так, чтобы они чувствовали себя как дома.

Терпимость (синоним толерантности) не беспредельна, и после волны терактов носить хиджабы и паранджи во Франции запретили. Франция была первой страной, запретившей восточным женщинам закрывать лица, и очень скоро примеру ее последовали другие европейские страны. В 2013 году в Швейцарии проголосовали за запрет появляться в общественных местах с закрытым лицом. Такое же решение было вынесено в Северной Италии. Надо сказать, что и в некоторых мусульманских странах ношение подобной женской одежды не поощряется. К примеру, в Сирии и Египте студенткам запретили появляться в университете в парандже. Турция же, объявив себя светской страной, ввела запрет на паранджу и другие покрытия еще в начале прошлого века, хотя уже в новейшие времена, в 2013 году, турецким женщинам все же было разрешено носить хиджаб, закрывающий голову и волосы (но не лицо).

Запрет на ношение в общественных местах одежды, закрывающей лицо, был введен во Франции в 2010 году, и он, заметьте, распространялся на все религии, а на нарушителей налагался штраф в размере 150 долларов. Тем не менее, последовали дебаты, после которых Европейский суд по?правам человека летом 2014 года счел этот закон уместным и правомерным. Французы тем самым решительно отделяли религию от общественной жизни, утверждая принцип светскости государства, обозначенный в Конституции республики. Процесс этот начался еще при президенте Жаке Шираке, когда в 2004 году был принят закон о недопустимости ношения любой религиозной атрибутики, будь то мусульманский хиджаб, еврейская кипа или христианский крест, в общественных школах. Вот, оказывается, откуда исходило замечание классной руководительницы парижской школы мадам Женевьевы, сделанное моей подруге-армянке: спрячьте, мол, крестик под кофту, отчего возмутилась не только она, но и другие родители, оказавшиеся рядом.

Лично у меня поводов для возмущений и разного рода жалоб хватает в своей стране, с годами все больше; я вообще стал ворчлив, жалуюсь на все, начиная от погоды, врачей, политиков, псевдопатриотов, лозунгов, митингов, заканчивая телевидением, кинематографом, транспортом, продуктами, экологией и расползающимся мракобесием, разве что на недостаток друзей, раскиданных по миру, пожаловаться не могу. Так вот, другая моя любимая подруга, наполовину армянка, много лет живет в Германии, на самом берегу моря, замужем за натуральным немцем. Рассказала мне на днях по скайпу, как они всей семьей ходили на пляж. То есть на пляж они ходят каждое лето, два-три раза в неделю, обычное дело, но в этом году, рассказывала подруга, картинка у лукоморья открывается удручающая. Восточных беженцев, эмигрантов, приезжих, неадекватных гостей, называйте их как угодно, полон берег; они приходят сюда со своими складными столиками и стульями, трапезничают, глядя на морской горизонт, по родине тоскуя и громко переговариваясь, потом окунаются в воду, выходят и снова принимаются за трапезу, продолжая тосковать по родине. Женщины закрыты, запахнуты с ног до головы, будто на них надет тяжелый скафандр, видны только кисти рук, ступни и глаза, и если решат искупаться, то зайдут в воду как есть, в одежде. После них охота заходить в ту же воду как-то пропадает, признается подруга. Уходя, многодетная семья забирает принесенные столы и стулья, однако забывает прибрать за собой мусор. В прошлом году их было меньше, в этом году они уже занимают половину пляжа, а главное, чувствуют себя уверенно, будто гости тут мы, а не они. Очень, знаешь ли, неуютно, хоть на пляж не ходи, сокрушается подруга. Раньше, бывало, девушки загорали топлес, без лифа, в Германии никто на такие вещи внимания не обращает (это вам не Севан, злорадно добавил бы я, имея в виду нашу дремучесть), сейчас стало невозможно, потому как реакция этих людей непредсказуема… «Мы уже боимся вечером дочь одну отпускать, обязательно ее встречаем. Нет, – завершает рассказ подруга. – ты не подумай, я за терпимость, диалог, слияние культур и все такое. Еще год назад сама говорила о неизбежной интеграции. Но сейчас не представляю себе, как это восемнадцатый век сможет интегрироваться в двадцать первый, и если уповать на пресловутую адаптацию, а о ней все время говорят, то кто к кому должен адаптироваться: мы к ним или они к нам?»

Я видел на море азиатскую девушку в таком костюме – неуютное зрелище, признаться. Можно, конечно, не обращать на нее внимания, хотя по контрасту с другими женщинами в нормальных купальниках не заметить ее трудно. Просто не смотрите в ту сторону. Однако если таких «аквалангисток» не одна, не две, а больше, то у человека вполне может возникнуть когнитивный диссонанс, говоря простым языком, состояние психического дискомфорта. Много было споров за и против «буркини». И если во Франции этот костюм восприняли как символ исламского экстремизма, то в некоторых других странах женщины свободно появляются в них на пляжах, в аквапарках и в бассейнах. В Москве он, к сведению читателей, свободно продается. Правда, в бассейнах и на пляжах таких «дайвингисток» нечасто увидишь. Кстати, во Франции на пляжах существует запрет не только на «буркини» (штраф – 38 евро), но и на индийские сари. Это если говорить о «равновесии». Сторонники «буркини» напоминают, что в прежние времена не только мусульманки, но и христианки заходили в воду в полностью закрытых купальниках, и появись в XIX веке дама на пляже в мини-бикини, это вызвало бы большой переполох. Но сейчас двадцать первый век, отвечают им оппоненты, и если вам так хочется оставаться в прошлом, не отправляйтесь в будущее. Но уж больно заманчиво оно, это будущее. Самолет сегодня – та же машина времени, если хотите: туда – в будущее, обратно – в прошлое. Сам не видел, но рассказывали, что некоторые молодые мусульманки, садясь в воздушный лайнер, вылетающий в это самое «будущее», еще в пассажирском кресле, если рядом нет своих, торопливо снимают с себя восточную атрибутику, переодеваются в джинсы, расчесывают волосы, делают макияж и обретают вполне европейский вид. Один из мусульманских богословов, известный на Западе, рекомендовал мусульманским девочкам, подойдя к школе, снимать хиджаб, а отучившись и выйдя из школы, вновь надевать его, чтобы вести нормальную, как он сказал, жизнь. Так оставайтесь в своей стране и ведите «нормальную жизнь», в чем проблема? Так сказали бы им европейцы. Но они так не говорят, они так думают. Муж моей подруги, тот самый француз, которого я выше назвал чистопородным (его предки служили при дворе Людовика и не исключено, что в качестве мушкетеров), он ярый противник глобализации и американской экспансии, французский националист, хотя это не помешало ему жениться на армянке, – так вот, он то и дело твердит жене: пора перебираться из «замусоренного» Парижа в Нормандию, чтобы иметь возможность общаться с настоящими французами, коих в столице практически не осталось.

Разработаны особые права для мусульман, являющихся конфессиональными меньшинствами на Западе. Эти права разрешают им (в особенности женщинам) придерживаться своих манер и обычаев. Но вот кто станет через четверть века конфессиональным меньшинством в этих странах – об этом стоит подумать и, судя по всему, уже думают.

Придерживаясь означенного «принципа равновесия», хочу порекомендовать читателю две книги противоположной направленности, обе принадлежат перу талантливых французских писателей. Один из последних романов Мишеля Уэльбека («Элементарные частицы», «Возможность острова», «Карта и территория»), вечно ставящего под сомнение западные либеральные ценности, называется «Покорность». Роман в жанре?антиутопии?рассказывает о победе на президентских выборах во Франции кандидата-мусульманина и тех переменах, которые происходят при этом в обществе. Известный французский романист? Э. Каррер?сравнил это произведение Уэльбека с антиутопией Дж. Оруэлла «1984». Уэльбек известен своим критическим отношением к исламу, и после ряда его откровенных интервью мусульманские организации подали на писателя в суд, обвинив его в исламофобии. На какое-то время Уэльбек вынужден был даже покинуть Францию. В интервью журналу Lire он, в частности,?заявил, что?«множество исламских мужчин живут во всеобъемлющем лицемерии: предельно строгие и сдержанные у себя на родине, они становятся сексуально распущенными более любых европейцев, оказавшись за границами своих общин».

Другой роман, который стоило бы прочесть пытливому читателю, принадлежит перу не менее известного писателя Эрика-Эмманюэля Шмитта, проживающего ныне в Бельгии, называется он «Человек, который видел сквозь лица». Мировые религии нашли богатое отражение в творчестве Шмитта, романы и пьесы его чрезвычайно популярны во многих странах, такие как «Евангелие от Пилата», «Оскар и Розовая дама», «Отель двух миров». А «Мсье Ибрагим и цветы Корана» был удостоен литературных премий и экранизирован с Омаром Шарифом в главной роли. Шмитт придерживается принципа единобожия, необходимости мирного контакта и взаимопонимания между религиями. Об этом его «Человек, который видел сквозь лица», где молодой журналист, оказавшийся свидетелем чудовищного исламского теракта, тем не менее сближается с мусульманским парнишкой, пытаясь понять, что им движет, а попутно общается с самим Богом, который, как оказывается, был автором и Библии, и Корана.

Год 1968-й. Фильм С. Параджанова «Цвет граната» показывали в ереванском кинотеатре «Москва», народ в первые два дня валом валил. Потом перестал. Но вначале шум был большой, вызванный, во-первых, тем, что это байопик – извините, вырвалось, такого слова в те времена еще не знали, – то бишь биографическая лента о жизни армянского ашуга XVIII века по имени Саят-Нова, а во-вторых – очередной шедевр известного режиссера. За несколько лет до того большой успех у публики имел весьма незамысловатый, в традициях кондового соцреализма телефильм «Саят-Нова» с Бабкеном Нерсисяном в главной роли, несметное количество раз показанный по «ящику». Спустя годы, посмотрев параджановскую ленту, народ выходил из кинотеатра несколько разочарованный. Люди недоуменно переглядывались – что это было? – но вслух ругать ленту не решались. Хорошо помню, как кто-то сказал, закуривая на ступенях: «Видать, не нашего ума это кино. Потом когда-нибудь поймем…» Очень характерная реплика: люди тогда еще худо-бедно понимали, что должны дорасти до искусства, и не оно обязано быть им понятным. А если что-то не понимали, то им объясняли. Вот когда в Ереване открыли памятник Саят-Нове (скульптор А. Арутюнян) напротив здания консерватории, кто-то в толпе громко вынес вердикт: «Не похож!» А ему объяснили: «На кого он должен быть похож? На актера Бабкена Нерсисяна?.. Скульптор видит Саят-Нову именно таким». – «А-а-а, – протянул недовольный. – Ну, если так, то тогда конечно…» Сегодня памятник стал одним из символов города, а великого поэта, писавшего на трех языках, пожалуй, только таким и видят, благо фотографий нет и не могло быть.

К чему это я. К тому, что давным-давно написал фантастический рассказ о планете, где, кроме известных нам двух, существует еще и третий пол, и это создает массу забавных ситуаций, потому как двое влюбленных то и дело ищут недостающего третьего. А на днях узнаю, что есть, оказывается, третий пол, он называется «интерсексуальным». Власти Германии на днях признали его существование и намерены помочь людям, которые не могут определить свою половую принадлежность. Официально «третий пол» признан в Австралии, Великобритании, Канаде, Новой Зеландии. А в Бангладеш, Пакистане, Таиланде и Индии он признавался всегда. Как после этого не развести руками – при всей моей толерантности? Оно, конечно, встретив представителя «третьего пола», бить его не стану, как избили недавно активистов секс-меньшинств в Армении, как активно не приемлют приезжающих в страну «голубых» артистов, пусть и с мировым именем. Интересно, будь жив Фредди Меркьюри, приехал бы он к нам на гастроли? Или Оскар Уайльд – по линии Союза писателей… Или Жан Марэ по линии Союза кинематографистов… Нет, я не буду кидать в них яйца, как поступают хранители нравов, а поступлю иначе – сяду рядом с «интерсексуалом» и поведу разговор за жизнь, буду расспрашивать о том и о сем, хотя не уверен, захочет ли он (она) со мной откровенничать.

Было время, я много писал о цирке. Любил цирк, дружил с цирковыми артистами и ходил на премьеры. У меня были даже свои места в директорской ложе. Но однажды в связи с наплывом иностранных гостей ложа оказалась занята, и меня посадили в первом ряду партера. Выступали силовые акробаты, жонглировали тяжелыми гирями. Все шло хорошо, публика, как и полагается, аплодировала. И вот один из акробатов, руководитель группы, подошел к краю арены, положил гирю на тумбу прямо передо мной и жестом предложил мне поднять ее. Я с юности выглядел старше своих лет, волосы рано поседели, облысел, стал носить очки, вот он и принял меня за пожилого интеллигента, который тяжелее книги ничего в жизни не поднимал. А я, не забыть сказать, пришел на представление со своей подругой. И мне в ее присутствии предлагают поднять гирю в два пуда. Как бы вы поступили на моем месте? А ведь я в молодости лет семь или восемь занимался культуризмом, и гиря для меня не более чуждый предмет, чем ручка или пишущая машинка. Короче, встал я с кресла, взял гирю и рывком поднял; держа ее на вытянутой руке, спрашиваю взглядом, что делать дальше. Положи, отвечает он мне взглядом, в котором разом сосредоточились громы и молнии грозовых небес за весь сезон. Я положил злосчастную гирю. Публика молчала. Тогда он взял эти два пуда и предложил их другому зрителю, явно многодетному инженеру, тот не смог оторвать ее от тумбы, от натуги пукнул даже, публика засмеялась, захлопала в ладоши, и заиграла музыка. Несмотря на это, номер из-за моего поступка был безнадежно сорван, о чем мне поведал администратор после спектакля. Акробаты меня невзлюбили, хотя позже мы подружились, не в этом дело. Нет худа без добра. Во-первых, неожиданный провал сделал артистов осторожными, и они перестали предлагать гирю зрителям – сами начинали и сами заканчивали номер, удостаиваясь заслуженных аплодисментов, во-вторых, в номер включился клоун, благодаря которому стало ясно, что есть гири дутые и есть действительно неподъемные, вызывающие громкий пук. Хочу сказать, то был наглядный пример цирковой турбулентности, непредвиденных кипений и завихрений, которые привели к пересмотру программы.

На моей памяти мы влетели в зону турбулентности в самом начале девяностых. Тогда люди сломя голову бежали из страны кто куда. И не только потому, что не было света и тепла, срабатывала другая причина, о которой не очень принято говорить: они чувствовали себя лишними. Случилось все еще раньше, в конце восьмидесятых, именно тогда появились первые признаки турбулентности, грозным предвестием коих стало землетрясение 88-го года… Хотя улетающие, в частности, в Россию, должен вам доложить, не ведали того, что из одной зоны турбулентности попадают в другую. Впрочем, та турбулентность виделась им не своей, а чужой, к ней можно было как-то приспособиться, некоторые очень даже неплохо приспосабливались, незаметно пересаживались поближе к крыльям. Мы – народ практичный, при этом не всегда и не во всем разборчивый.

И вот представьте себе: то вылетаем из зоны турбулентности, то снова влетаем в нее, вылетаем-влетаем, много лет подряд, и в конце концов, болтанка кажется нам вполне обычным явлением, мы к ней привыкаем, уже не тошнит и совсем не страшно, а во всем этом аттракционе кое-кому видится даже мастерство пилота… Однако хватит метафор.

Из всех опасностей для нас опаснее всего коррупция – так бы я определил всеобъемлющий лозунг сегодняшнего дня на всей постсоветской территории (говоря о постсоветской территории, не всегда имею в виду Прибалтику). Коррупцию с негодованием ругают все, в том числе – сами коррупционеры, и, пожалуй, только в Армении от слов, наконец, перешли к делу. Хотя даже в Армении большая часть коррупционеров пока что гуляет на свободе. С другой стороны, посади их всех, не хватило бы тюремных камер, подвалов, сараев, клеток и ям на территории страны. Да и не в новые времена началась пресловутая коррупция. Лично у меня ощущение, что она была всегда. Всегда наш брат оправдывал любой свой неблаговидный поступок тем, что надо, видишь ли, кормить семью. Семья была превыше свободы, закона, страны и народа. В новые времена коррупция обрела лишь чудовищные размеры, что в условиях дикого капитализма, при полном отсутствии нравственности вполне естественно. Во времена моей молодости молодые люди шли в юристы, чтобы выгодно жениться, купить машину, дачу и обеспечить будущее детей и внуков. В том и штука, что судья, прокурор, ректор вуза никак не могли существовать без взяток, ибо брали не только для себя, но и для своего начальства. А те – для своего. Мне один бывший ереванский прокурор в московской больнице, где мы лежали несколько лет назад в двухместной палате, много интересного о советской коррупции поведал. Ничего такого, о чем бы я не предполагал, но когда слышишь дикую, почти фантастическую историю от реального участника событий, это совсем не то же, что прочитать о ней. И тогда понимаешь, что раковая опухоль возникла давно, за последние 30 лет она только разрослась, а значит, хоть одна нетипичная клетка той общей опухоли сидит в каждом из нас (в том числе и в митингующих) и ждет своего часа. Ведь и отчаянные гомофобы не ведают того, что их агрессия, злоба и нетерпимость – проявление латентного, скрытого гомосексуализма. Гляньте на ереванские частные гаражи, забетонированные бункеры, занимающие целые дворы, где должны быть детские площадки, поднимите голову – на пристроенные верхние этажи типовых домов, на уличные лотки и самодельные будки – ясно же, что все это появилось не за «спасибо» и не по доброте душевной местных властей. Бороться с конкретным преступником легче, чем с менталитетом народа, с тем, что засело в головах, желудках, в печени, в легких, растворилось в крови… Значит, надо или стоять с дубинкой над головой, чтобы человек даже пикнуть не смел (это мы проходили), или менять всю систему подчистую. И не только ее. Я не фанатичный сторонник просветительства, но верю, что хорошее гуманитарное образование рано или поздно приводит к результатам: шестеро из десяти вырастут настоящими гражданами. Состояние бесконечной и перманентной войны не делает людей ни умнее, ни терпимее, ни добрее, и здесь уже не имеет значения, христианин ты или мусульманин. Почитайте не только «Меня зовут Арам», но и «Приключения Весли Джексона» Вильяма Сарояна, он вам многое подскажет.

Мой покойный дед, пропустив пару рюмок, любил вспоминать былое, и особенно Колыму, где отсидел несколько лет. Он часто повторял любимую присказку, что если начать застегивать шинель сверху не с той пуговицы, то и остальные придется вдевать не в свои петли, и тогда будешь чесать голову, отчего это шинель криво сидит.

Перестановкой одной-двух пуговиц не обойтись, надо расстегнуть все и начать застегивать снова. Затем прибавлял: «Твое здоровье», опрокидывал в себя водку и лукаво улыбался. Говорят, век живи, век учись, и этот незамысловатый наказ оказался абсолютно верен. Надо было переступить шестидесятилетний порог, чтобы понять, почему на многих работах предпочитают молодых, а не пожилых, почему работодателей прельщает резвость и напористость, а не опыт и профессионализм. Связано это не столько с быстротой и выносливостью молодых, сколько с тем, что у них еще не наработан опыт, не устоялись моральные правила, привычки, принципы, которыми отягощено старшее поколение, иначе говоря, с ними легче договориться, их легче сломать, убедить; они недавно женились, им надо кормить семью, покупать мебель, ежедневно демонстрировать молодой жене свою дееспособность, посему они при необходимости легко переиграют плюс на минус, а минус на плюс.

Общество, прошедшее через многолетнюю турбулентность, неизбежно заболевает, становится нетерпимым к другим и друг к другу внутри себя. Можно иметь кучу достоинств, но не иметь Достоинства. А чем меньше достоинства, тем больше самолюбования. И чем больше самолюбования, тем меньше в том правды. Кто-то сказал, что сказка – ложь, но она необходима людям, однако не всякая ложь – сказка.

И еще: турбулентность – антагонист толерантности.

Справка. Царь Авгий владел несметными табунами породистых лошадей, и годами не чищенные конюшни были полны навоза. Геракл сказал, что за день очистит эти конюшни, если Авгий отдаст ему десятую часть табунов. Авгий, уверенный, что Гераклу за день не справиться, согласился. Пошел Геракл с одной-единственной лопатой на берег Алфея, запрудил русло реки и пустил мощный поток воды в сторону царских конюшен. Вода унесла не только навоз, но и ветхие стойла и стены. «Я очистил твои владения не только от навоза, – сказал Геракл царю, – но и от всего, что сгнило. Отдавай теперь десятую часть коней». Жаден был Авгий, договорился с племянниками, чтобы те из засады убили Геракла. Однако не так просто победить сына Зевса: Геракл сам расправился с племянниками царя, затем разогнал дворцовую стражу и убил самого Авгия. А когда народ попросил его править вместо Авгия, Геракл сказал: «Я сразил Авгия не для того, чтобы стать царем. Карая орудие преступления, нельзя оставлять в живых виновника, его породившего. Пусть другой правит. Я уйду, но прежде хочу принести жертву Зевсу Олимпийскому и учредить в его честь игры. Пусть отныне каждые четыре года атлеты со всей Эллады собираются здесь на состязания. И пусть, пока идут Олимпийские игры, мир царит на земле».