Острого вам зрения!

Офтальмологическая династия Малаянов насчитывает 4 поколения - начинается с Малаева Арташеса Григорьевича, брата деда Александра Малаяна, потом отец - Сергей Малаян, зав. кафедрой Ереванского мединститута и первый руководитель Ереванского офтальмологического центра, а теперь продолжается дочерью Александра Малаяна - Малаян Еленой. Если профессиональная династия продолжится во внуках, то уже под другой фамилией.

До десятого класса Александр Малаян еще пытался воспротивиться семейному принципу выбора профессии – предопределенность вызывает протест. Но в десятом решил продолжить отцовскую линию, правда, не по совету родителей, а по примеру одноклассника – тот твердо решил стать хирургом и пригласил его посмотреть на резекцию желудка, которую делал отец. С этой операции у Малаяна появилось расположение к хирургии.

– Когда с детства смотришь книжки по медицине – в доме огромная библиотека, – привыкаешь. Кстати, Пирогов решил стать анатомом на рынке, наблюдая, как разрезают свиные туши. До 3-го курса я, верный первым впечатлениям, собирался стать хирургом и только потом меня привлекла офтальмология. Вернуть зрение – это очень серьезно, слепота – это самая трагическая форма инвалидности, и офтальмология, наверное, по массовости близка к стоматологии – практически все сталкиваются с проблемами зрения. Хотя бы на уровне очков.

– Безусловно. У больных возрастает тактильная чувствительность, усиливается эмоциональное восприятие, обостряется слух. Достаточно вспомнить гениальных музыкантов, которым слепота не оставила выбора. Но о полноценной компенсации, безусловно, речи быть не может. Зрение с развитием цивилизации становится все более востребованным. Люди живут дольше, и хирургия сегодня может практически все. Но, к сожалению, изменение сосудов предотвратить она не в состоянии, это – болезнь всего организма, а не только глаз. Так что лучше до этого дело не доводить, следя за своим здоровьем.

– Согласно статистике, в стране 33670 человек нуждается в операции катаракты, 1% людей свыше 40 лет болеют глаукомой.

До 2020 г. необходимо провести все мероприятия для решения проблемы. Но, как водится, с финансированием программы пока ничего не ясно. Причем ее эффективность в основном зависит от денег, потому что на сегодня мы умеем все, что требуется для ее выполнения. Операции при катаракте, например, для нас давно являются рутинными. Катаракта – это помутнение хрусталика глаза по ряду причин – старческого нарушения питания тканей, диабета, повреждения глаза и др. Хрусталик – это линза, ответственная за фокусировку изображения. Ее можно заменить искусственной, которую можно имплантировать 5-6-летним детям на всю жизнь и полностью восстановить зрение. Мы научились этому почти 20 лет назад. Можно имплантировать роговицу. Что касается глаукомы, то тут все сложнее, но опять не безнадежно.

– К сожалению, нет. При скоплении жидкости в глазу из-за нарушения ее оттока она скапливается и давит на глазной нерв, который начинает подвергаться атрофии. Так же, примерно, как подвергаются некрозу сдавленные ткани. И при глаукоме можно только остановить атрофию нерва, потери тут невосполнимы. Поэтому самое важное значение здесь приобретает ранняя диагностика. Чем раньше выявлена болезнь – тем меньше потеря зрения. Противоположный случай – когда давление глазной жидкости падает и начинается отслойка сетчатки. Это сложный случай. Мы ставим сетчатку на место, привариваем лазером, но для этого приходится делать разрез, чтобы до нее добраться.

– Тут проблема опять упирается в раннюю диагностику. Мы пока не можем добиться того, чтобы офтальмолог участвовал в лечении диабета со дня его выявления. Диабет приводит к изменению сосудов, и это угрожает зрению. Если в лечении больного отсутствует офтальмолог, то человек может жить десятилетиями, употребляя инсулин, но при этом ослепнуть. А ранняя диагностика может сохранить больному зрение – уже есть оперативные лазерные технологии на уровне рутинных. Диагностика тут может быть перекрестной, так что вся проблема упирается в организацию здравоохранения. Нужна ясно сформулированная цель, хороший менеджмент и, естественно, финансирование.

– Центр получает государственное финансирование для лечения по госзаказу, за которое больной не платит, и зарабатывает платными услугами, объем которых обгоняет госфинансирование. К сожалению, на бесплатные операции выстраивается очередь. Но на это жалуются даже шведы, у которых самый высокий на сегодня уровень человеческого развития. Зарплаты у нас пока несерьезные – на уровне $120-140 для простого врача. Но когда клиника оборудуется полностью, я думаю, мы сможем платить врачам прилично.

– Благодарность, к которой вас никто не принуждает, к коррупции не имеет никакого отношения. В основе коррупции - вымогательство. Традиции благодарности у нас пока неискоренимы, и ничего особенно плохого в этом нет. Что же касается размера оплаты - все упирается в личность врача. Конечно, он должен получать достойную зарплату. Но жадному любой заработок кажется маленьким, разумный же человек умеет довольствоваться малым.

– Могу сказать так: могли решаться легче, но решались сложнее. После окончания института я уехал по распределению в Варденис, на северном берегу Севана, где уже 6 лет не было офтальмолога. Это считалось правильным – стать самостоятельным сразу. Варденис – это суровый климат, жители городка, как и почти всего севанского побережья, гордились теми дозами, которые могли употребить. И избежать их гостеприимства было невозможно, особенно на первых порах, пока я жил там один. Правда, отношение к врачам у них было почтительное. И там я научился делать не только глазные операции, но и участвовал в других – хирургов в провинции не хватало. И только после этого –ординатура на кафедре глазных болезней. В этом центре, первым руководителем которого был отец, я с 1978 года, со дня его открытия.

– Безусловно. Причем – в худшую сторону. Я не помню случая, чтобы он меня похвалил. Поскольку врачи у нас в основном женщины, а отец был человеком галантным, то вполне мог похвалить их за то, за что меня ругал. По молодости это во мне вызывало и обиду, и ревность. Я на работе обращался к нему по имени – отчеству, родственных отношений на работе он не принимал. Но времена изменились, и теперь я не могу обучить тому же своих дочерей, которые работают со мной. К сожалению, осенью того же 1978-го отец скончался, и мне надо было кормить семью - я женился на четвертом курсе, и к тому времени у меня было две дочери, жена, мать, бабушка... Я начал консультировать почти во всех клиниках вокруг нашего центра и стал весьма прилично зарабатывать. К сожалению, от науки пришлось несколько отойти...

– Наверное. Просто я сумел оказаться верным данному себе слову...

– Сделать то, что не успел отец. Чтобы в нашем центре мы умели делать все, что умеют делать в мире. И, в общем-то, добился этого. В феврале этого года мы освоили абсолютно безопасные лазерные операции по исправлению дальнозоркости и близорукости и тем самым ликвидировали наше последнее отставание.

Я с 86-го главный офтальмолог республики, и тогда мне приходилось ежедневно подписывать по 3-4 направления в Москву. А сегодня нет такой глазной операции, которую умели бы делать где-то и не умели в Ереване. Конечно, в развитых странах лучше приборная база, мы можем отставать от офтальмологической моды на современные материалы, но у нас и операции стоят в несколько раз дешевле. Оперирование катаракты у них стоит $2,5 тысячи, у нас – $180. А результаты операции и у них, и у нас – одни и те же. Они выбрасывают скальпели после операции, мы их стерилизуем и используем повторно. Еще недавно остановка дорогого прибора означала трагедию. Хорошо, что мне удалось, пойдя на большие жертвы, купить такие приборы, и сейчас их у нас 3. Кстати, тут я хочу сказать об особенности нашей медицины. Американский офтальмолог без совершенной приборной базы становится полностью безоружен – он очень зависит от технологических завоеваний. Наш хирург более приспособлен к экстремальным ситуациям и гораздо лучше работает пальцами.

– Безусловно. Землетрясение и война доказали это. После землетрясения израильтяне привезли сюда установку, которая очищала канализационную воду до состояния дистиллированной, которую можно вводить в вену. Было от чего впасть в уныние, наблюдая технологический разрыв между нами и Западом. Но в то же время и наши врачи показали, что умеют работать пальцами и головой лучше, чем западные. Землетрясение показало нам и преимущества, и недостатки, мы как-то сразу оценили свое место в мире. И второй стресс – война. Офтальмология вообще не принадлежит к медицине переднего края. Но в условиях войны, когда экстремальные условия на каждом шагу, с офтальмологов слетела печать элитарности. Приходилось работать не предназначенными для офтальмологии инструментами, материалами. Офтальмологам приходилось делать и иные операции, и экстренная офтальмология сложилась в колоссальный опыт, который привел к универсализации профессии. Впрочем, умение работать головой и пальцами и знать организм в целом - это не от отсутствия приборов. Это – школа. Раньше она называлась советской, теперь – российской. Сегодня в определенной степени – и армянской.

– Это называется чрезмерной или гипердиагностикой. Она бывает спонтанной, типа болезни третьего курса, когда студент обнаруживает в себе все болезни, которые проходит. Это лечится опытом. А если гипердиагностика преднамеренная, то это следует жестко пресекать. Причем во имя врача, чтобы не дать ему загубить в себе профессионала. Ну, а если случай запущенный – приходится расставаться. Профессия врача благородна по определению, и нельзя ее унижать чрезмерной меркантильностью.

– Естественно, здоровья, счастья и успехов. А как врач, добавлю, что если следить за здоровьем, то это отнимет гораздо меньше времени и сил, чем если запустить его и потом пытаться наверстать упущенное. Острого вам зрения!