Владимир Мсрян: Сцена для меня – особая реальность
Интервью
Просмотров: 5678
– Не поверите, есть зритель, который смотрел «Герострата» более двухсот раз (ему бы в Книгу Гиннесса попасть). Я уже тридцать лет играю Герострата, и каждый раз, выходя на сцену, мне кажется, что я играю его впервые. Меня не раз спрашивали, не устал ли я, интересно ли по-прежнему. Очень интересно. И происходит это, видимо, оттого, что я в вечном внутреннем диалоге с ним, я в состоянии каждый раз импровизировать, обогащать этот образ. Годы проходят, проходит жизнь, но я чувствую: чем дальше, тем больше оттачивается моя техника. Я стал даже легче играть то, что раньше требовало много сил. По мне, это тот образ, который можно играть и в девяносто лет, настолько он многогранен, философичен, искренен.
– Это та искренность, которая в пьесе Горина выдается за особую сделку с совестью?
– В человеке доброе и злое дополняют друг друга. В отдельности, в отрыве эти качества рафинируются, делают человека нейтральным, а значит – малоинтересным. Некоторая доля злости здесь необходима для психологического равновесия. Мой Герострат интересен тем, что он носитель целой гаммы чувств и переживаний.
– Не поверите, есть зритель, который смотрел «Герострата» более двухсот раз (ему бы в Книгу Гиннесса попасть). Я уже тридцать лет играю Герострата, и каждый раз, выходя на сцену, мне кажется, что я играю его впервые. Меня не раз спрашивали, не устал ли я, интересно ли по-прежнему. Очень интересно. И происходит это, видимо, оттого, что я в вечном внутреннем диалоге с ним, я в состоянии каждый раз импровизировать, обогащать этот образ. Годы проходят, проходит жизнь, но я чувствую: чем дальше, тем больше оттачивается моя техника. Я стал даже легче играть то, что раньше требовало много сил. По мне, это тот образ, который можно играть и в девяносто лет, настолько он многогранен, философичен, искренен.
– Это та искренность, которая в пьесе Горина выдается за особую сделку с совестью?
– В человеке доброе и злое дополняют друг друга. В отдельности, в отрыве эти качества рафинируются, делают человека нейтральным, а значит – малоинтересным. Некоторая доля злости здесь необходима для психологического равновесия. Мой Герострат интересен тем, что он носитель целой гаммы чувств и переживаний.
– Вы ведь не особенно стремились к актерской профессии. Что же все-таки заставило Вас продолжить дело родителей?
– Родители и сами были против моей актерской карьеры. В юности я прекрасно ладил с математикой, думал даже поступить в Московский авиационно-технологический институт, но в последний момент что-то произошло: неожиданно для самого себя я стал поступать в Щепкинское театральное училище. Увы, экзаменационная комиссия «не одобрила» моего решения. Подвел мой акцент – тогда считалось крамолой играть не на «чисто русском». Думаю, тогда и Джигарханян со своим откровенно армянским акцентом вряд ли пришелся бы ко двору.
– Говорят, на роль Паганини Вас рекомендовал именно Джигарханян...
– Армен – мой давнишний друг, но никаких рекомендаций он не давал, скорее можно говорить о его психологической поддержке. Когда «Ленфильм» снимал эту картину, главный режиссер Леонид Менакер никак не мог подобрать актера на главную роль. По этой причине второй режиссер фильма в поисках «южного персонажа» отправилась в Закавказье. На «Арменфильме» она наткнулась на маленькую, вроде бы ничем не примечательную фотографию, затерявшуюся в картотеке. Удивительно, но она не поленилась изучить не только мой репертуар, но и почти все мои спектакли. Так я был утвержден на роль Паганини.
– Бывает так, что какая-то роль раскрывает в актере новые, неведомые ему самому качества?
– Есть такое понятие – «актерская биология». Актер должен увидеть своего героя до дна, до какой-то последней сокровенной сущности. Я поначалу задавался вопросом: как донести до зрителя образ гения? Ведь это так высоко, приподнято... Постепенно для себя уяснил: главное – «заземлить» образ, сделать его жизненным, показать самые человеческие его качества, все хорошее и плохое... Да, Паганини с его неспокойной, демонической натурой помог мне вскрыть в себе мощное желание созидать: итальянская кровь музыканта запульсировала и в моей.
– Вам удалось так достоверно воспроизвести смычковые манипуляции. Вы имеете какое-то отношение к музыке?
– Практически никакого. Просто я старался быть максимально внимательным и точным, даже консультировался у Когана.
– По Станиславскому, актер должен уметь отстраняться, чтобы верно сыграть роль. Но ведь актеры – народ эмоциональный: пережитое в жизни может экстраполироваться на сцену...
– Актер имеет право вытворять все что угодно, но в рамках того, что намечено режиссером. Я имею в виду оттенки чувств, эмоции. Я понимаю, что иногда хочется выкинуть нечто этакое. Но есть момент этики и перед режиссером, и перед коллегами.
– Почему Вы взялись играть Енгибарова в фильме Тиграна Хзмаляна «Пьеро, или Легче воздуха»?
– Я согласился на эту роль с огромным удовольствием, потому что всегда особо относился к Лене Енгибарову. Он для меня – это та глубина, которую хочется постигать умом и душой. Собственно, фильм этот не о нем, он воспринимается как своеобразное посвящение Енгибарову. Что касается режиссера, то с Тиграном работать было интересно и неожиданно. Не раз я подмечал, что не играю, просто пребываю в жизни, показывая себя таким, каков я есть в действительности. Эта ненавязчивая, тонко скоординированная работа Тиграна мне особо импонировала. И еще меня особо подкупила его идея: каким должен был быть Леня, если бы был жив и попал бы в Армению 90-х годов, когда не было работы и цирк был закрыт. Я поверил в то, что это была и моя жизнь, я ее проживал вместе с Енгибаровым.
– Легко ли «перебрасываться» со сцены на съемочную площадку?
– Признаюсь, мне легче, свободнее в театре. Сцена для меня – особая реальность, где я ощущаю главное – контакт со зрительным залом, его участие в той мистерии, которая разворачивается на сцене. А в кино – камера, дубль, второй, третий, и ты еще не знаешь, что из этого всего получится. В кино я не признаю типажности, когда актера выбирают по внешним признакам, по сходству, скажем, с литературным персонажем. В этом смысле меня всегда восхищала игра И.Смоктуновского, которому удавалось каждый раз по-новому «изобретать» образ, будь то Гамлет или Деточкин. Увы, гораздо больше тех, кто, сыграв бесконечное множество ролей, практически ничего не сумел «сказать» зрителю...
– Чем сложнее жизнь у актера, тем, думаю, интереснее и насыщеннее созданные им образы. А бывает ли наоборот, когда образ, сыгранный на сцене или в кино, помог бы лучше разбираться в жизни и в людях?
– У меня была нелегкая жизнь, много в ней было трудностей и драматизма. И действительно, все это помогло мне в работе. Но благодаря тем образам, которые я воплотил в жизнь, я чувствую, что лучше стал разбираться в людях, стал, что ли, снисходительнее и добрее. Я сыграл массу ролей, и, казалось бы, у меня не должно быть особой нужды в новых ролях. Ан нет. Во мне живет еще актерская жадность. Это жадность к жизни... Я на все сто уверен, что это состояние присуще всем актерам. И поверьте, каждый актер считает, что у него много несыгранных ролей. Это и есть та самая актерская жадность, которая должна восприниматься нормально и естественно.
Кари Амирханян
Поставьте оценку статье:
Всего проголосовало 58 человек
Оставьте свои комментарии