Николай Цискаридзе: «Кавказ в моем видении сильно изменился»

В свои 35 он добился всего, о чем можно только мечтать: главные балетные партии в России, лучшие хореографы планеты ставят для него спектакли, по всему миру премии и награды высшего достоинства... «Я очень много работал – так было всегда», – честно и, кажется, немного грустно замечает артист.

– Почему Вы хотели танцевать Эсмеральду в балете Р. Пети «Собор Парижской Богоматери»?

– Во-первых, это была шутка. А если серьезно, то я не знаю ни одного мужского образа в литературе, искусстве, который был бы интересней, чем женский. Для меня все женские образы прописаны гораздо тоньше, психологичнее. Поэтому считаю, что в любом театре играть гораздо легче женщинам, чем мужчинам. А у Пети я в итоге танцевал Квазимодо, потому что он привлекал меня больше всего – другие амплуа на сцене я уже делал к тому моменту много раз.

– В одном интервью Вы говорите, что любовь отнимает много времени, а Вам жаль его тратить, в другом – что Вы ненавидите двигаться и, работая в театре, перешагиваете через себя. Выходит, ни в личной жизни, ни в работе Вы не чувствуете себя комфортно?

– Я не говорил, что мне некомфортно. Есть понятие долга, и для меня нет такого понятия - «нравится – не нравится». Когда я в бессознательном возрасте пошел в балет, меня никто не вразумил, что это каторга, галеры. Я сам сознательно обрек себя на то, что все время должен лезть из кожи вон, что абсолютно противоречит (и мне не стыдно в этом признаться) моей лености. Когда я говорю, что мне сложно что-то сделать, – это правда. И в этом есть отчасти парадокс, так как мои друзья понимают, например, что мне просто потянуться за пультом от телевизора – проблема. Однако во мне очень сильно чувство долга, в силу некоторых черт характера, перфекционизма и тщеславия, – я не могу делать свое дело плохо. У меня каждый раз Олимпиада.

– То есть Вы все время себя насилуете?

– Это все остается за кулисами.

– Вам не приятно доставлять радость людям, которые пришли на Вас посмотреть?

– Я об этом не задумываюсь. Мне приятно, когда все это заканчивается (пауза) удачно (смеется).

– Не хотелось плюнуть на все и не издеваться над собой?

– Хотелось, но я не имею на это права.

– Перед кем Вы держите ответ?

– Перед собой, перед трудом своих педагогов.

– Вы считаете себя эгоистом?

– Конечно, как любой человек. Все люди эгоисты. И это хорошо. Первая заповедь гласит: возлюби ближнего своего, как себя самого. Для того, чтобы полюбить кого-то, надо себя сначала понять, принять и полюбить.

– Да, но Вы никого не любите!

– Почему? Я просто не говорю об этом. Меня так воспитали. Не говорить о личной жизни, конфессии и заработной плате.

– Способны, полюбив, совершать чудеса?

– Способен. Это ведь совершенно другое состояние. Мозг по-другому работает.

– Вдохновляет?

– Нет, это ужасно: организм иначе функционирует. Как в том анекдоте про совещание органов тела, где мозг в итоге отключился! Вам надо быть сосредоточенным, поддержки делать, прыгать и точно приземляться, поднимать человека, а у вас элементарно голова не думает об этом!

– Вы часто бываете в Грузии?

– Мой родной Тбилиси, который я помню и люблю - его больше нет. Для меня город – это люди. Многие, кого я раньше знал, уехали или ушли в мир иной.

– А в Армении?

– С Арменией немного другая ситуация. Я очень тесно связан с этой страной, потому что мой отчим был армянином, в детстве я достаточно хорошо говорил на армянском языке. Сегодня, правда, помню уже только отдельные фразы. У меня огромное количество друзей-армян, их так много, что боюсь кого-нибудь забыть, если стану перечислять поименно. Друзья и в Москве, и в Тбилиси, и в Ереване, в Нью-Йорке, в Париже – по всему миру! В этом нет ничего неожиданного – армяне одна из самых многочисленных диаспор. Но опять же в Ереване был давно – если честно, не очень люблю ездить в ту сторону: после развала СССР Кавказ в моем видении очень сильно изменился и не вызывает у меня желания возвращаться.

– Могли бы отметить в армянском характере что-нибудь особенное, что Вам импонирует?

– Мне очень нравится присущая армянской диаспоре гибкость, умение приспосабливаться к различным условиям жизни, сохраняя при этом собственную уникальность как нации. Где бы они ни были – в Москве ли, в Париже, – везде они будут на одной волне с коренным населением: так же разговаривать, разделять общие интересы и т.п. Но когда двери их дома закроются, они становятся такими же армянами, как если бы были у себя дома: разговаривать на родном языке, шутить понятные только им шутки, готовить блюда национальной кухни. Армяне сохраняют свою культуру и не навязывают ее другим, не бравируют богатством своих традиций, не выпячивают свою веру. Это заслуживает уважения, если учесть, что многие из армян вынуждены жить не на родной земле. Но были и смешные казусы, когда я просто не мог выдержать армян рядом с собой! Например, однажды я летел из Лос-Анджелеса на одном «Боинге» с армянами. Представляете, в огромном самолете все, кроме меня, были армяне! Полет длился 12 часов, и этот «Боинг» разговаривал и смеялся без остановки все время полета! Это было серьезное испытание для моих нервов. Но это такая ситуация исключительная: замкнутое пространство. Я тоже кавказского происхождения, может быть, они подумали, что я с ними…

– Вы себя позиционируете как очень способного человека или гения?

– Я себя никак не позиционирую, я просто человек. Я много чего не могу – водить машину, хорошо готовить. Но в своей профессии я профессионал высшего класса, который помимо способностей имеет очень хорошее образование. Мне еще повезло, что на моем пути были только самые лучшие педагоги. И при этом я никогда не лезу не в свое дело. Если я о чем-то говорю, то за этим стоят мои знания и опыт.

– У Вас не было на всем этом фоне звездной болезни?

– Наверное, звездная болезнь была в какой-то момент: я понял, что я могу потребовать, могу себе позволить то, чего не может другой. А потом это как-то проходит, если вы нормальный человек.

– Какую цену Вы заплатили за собственный успех?

– Не могу сказать, что заплатил какую-то цену. Просто чем выше человек поднимается, тем он более одинок, потому что там очень холодно и по-человечески пустынно.

Анна Бояринова