Г.А. Джаншиев: «Турецкие зверства в Армении – позор дряблого конца XIX века»

Из «Автобиографических данных о Г.А. Джаншиеве», датированных 1884 годом, составленных им самим, узнаем:

«Григорий Аветович Джаншиев родился 17 мая 1851 г. в Тифлисе. Отец его, Аветик Глахич, был тифлисский мокалак (мещанин или, точнее, бюргер) и занимался торговлею персидскими товарами, которая давала ему средства, весьма скудные, для содержания своего многочисленного семейства и двух сирот племянниц. Благодаря своему недюжинному уму, честности и «образованию» (знал грузинский, армянский, персидский языки и счет) Аветик пользовался уважением своих сограждан. В семье он был строг, даже суров, но никогда не прибегал к телесному наказанию. Мать Кекела (Кикилия) происходила из старинного рода тифлисских мокалаков и отличалась красотою, замечательной добротою, щедростью и веселым нравом. Смерть ее, последовавшая в 1884 г. в Тифлисе, была оплакиваема горькими слезами всем Мухранским околотком, где она жила в доме, оставшемся после смерти мужа. О роде отца никаких точных сведений не сохранилось. Предание выводит его из Персии или Индии. Предание это не лишено вероятия ввиду существования в Индии провинции Джанши. До 1864 г. Джаншиев жил в семье в Тифлисе. Учился он сначала в местной реформатской приходской, а потом в армянской приходской школе, а в 1861 г. поступил в приготовительный класс Тифлисской губернской гимназии».

Стесненный в средствах Аветик Джаншиев вынужден был хлопотать о принятии его сына в Лазаревский институт восточных языков (ЛИВЯ) в Москве. Мечта отца, чтобы сын его стал стипендиатом фамилии Лазаревых, приобщавших к знаниям не одну сотню выходцев из беднейших армян, сбылась: в феврале 1864 года Григорий Джаншиев, приятно удивив своими знаниями экзаменаторов, был определен воспитанником этого весьма почитаемого учебного заведения. Через два года несомненные успехи позволили окрепшему отроку выдвинуться на Александровскую стипендию, учрежденную Московским армянским обществом в память избавления императора Александра II от покушения 4 апреля 1866 года.

Полный курс обучения Джаншиев окончил в 1870 году с серебряной медалью и занесением на золотую доску выпускников ЛИВЯ.

В ту же «Автографию» он занес:

«Благодаря чрезмерному напряжению сил и неблагоприятным условиям школьной жизни, в институте Джаншиев расстроил себе здоровье и получил искривление позвоночного столба».

И хотя Джаншиев всю оставшуюся жизнь, а прошла она у него в Москве, за редкими кратковременными поездками на Кавказ и за границу, страдал от этого недуга, слыл он в общении человеком жизнелюбивым и радушным.

«Джаншиев всю жизнь был болен. У него был искривлен позвоночник, он дышал очень ненадежными легкими, имел плохое сердце. С тремя такими постоянными спутниками другой отравил бы жизнь и себе, и всем окружающим. Таков уж закон природы, что больные вечно ворчат, жалуются и всем надоедают разговорами о своей болезни. К ним, конечно, относятся с состраданием, выражают всяческое сочувствие, но стараются держаться подальше. Джаншиев представлял очень редкое исключение из этого правила: он был всеобщим любимцем. Это потому, что он всегда был весел, всегда был остроумен, всегда был оживлен. В его больное тело природа по какому-то странному капризу вложила необыкновенную жизнерадостность. Эта жизнерадостность была главной особенностью его темперамента. Она сказывалась и в работе, и в общественной жизни, и в общении с людьми».

Строки эти взяты нами из пространного посвящения историка и искусствоведа Алексея Карапетовича Дживелегова (1875 – 1962), близко знавшего Джанишева в последние годы его жизни.

Александровская стипендия открывает Джаншиеву дорогу в Московский императорский университет. И хотя начальство ЛИВЯ в лице инспектора Г.И. Кананова горячо рекомендовало ему историко-филологический факультет, Григорий отдал предпочтение медицинскому, где проучился… три недели. По первому же знакомству с анатомическим театром новоиспеченный студент пережил неодолимое отвращение к медицине. Остро встал вопрос – куда податься?

И вновь обращаемся к его «Автобиографии»:

«К математике он не имел влечения. Оставался юридический факультет. Туда, скрепя сердце, и поступил Джаншиев, браня себя внутренне за измену гуманно-либеральному знамени… На 3-м курсе Джаншиев заинтересовался философиею и психологиею и окончательно переменил свой неблагоприятный взгляд на юридический факультет и… окончил курс вторым кандидатом в 1874 году».

Сразу по окончании университета его принимают помощником к присяжному поверенному. Слабое здоровье не позволило ему продвинуться и на этой стезе, как и обрасти необходимыми для адвокатской практики знакомствами. Перебивался с хлеба на воду большей частью частными уроками.

Прежде и не помышлявший о карьере литератора, Джаншиев как-то разразился юридической статьей

«О судебных издержках при заочном решении». Она не только была опубликована в солидном «Судебном вестнике» за октябрь того же 1874 года, но и откликнулась передовицей в очередном номере журнала, более чем лестной для начинающего автора.

Годы спустя, в кругу новых друзей, Джаншиев как бы вскользь сострил, что за свою первую статью в «Судебном вестнике» он не только получил причитающийся гонорар, но и обзавелся графским титулом. Дело в том, что материал свой он подписал «Гр. Джаншиев», в редакции же это было истолковано как «Граф Джаншиев». И отшучивался: «Это первый и единственный известный мне случай пожалования титула за литературную работу».

Незаметно для себя Джаншиев втянулся в газетное дело. А вскоре тот же «Судебный вестник» предложил ему стать постоянным корреспондентом: его судебные отчеты, заметки о юридическом обществе и диспутах в нем, равно как и статьи о повседневной жизни города, стали регулярно появляться в газете. А когда она закрылась, приглашения на него посыпались от «Северного вестника» В.О. Корша и «Порядка» М.М. Стасюлевича, печатных органов, только-только образовавшихся.

С 1878 года фамилия Джаншиева, к тому времени секретаря Московского юридического общества, то и дело мелькает на страницах «Русских ведомостей». Начав судебным репортером, к концу 1879 года он получает право писать передовицы, а вскоре уже заведует судебным отделом издания. С этого времени Джаншиев, пожалуй, и уходит с головой в юридическую публицистику. Теперь уже с нетерпением ждут его статей в «Юридическом вестнике», «Журнале гражданского и уголовного права», «Русской мысли». С 1883 года он состоит членом редакции и пайщиком только что учрежденного товарищества по изданию «Русских ведомостей».

Объективную оценку Джаншиеву и его вкладу в русскую юридическую науку дал авторитетный «Энциклопедический словарь Ф.А. Брокгауза и И.А. Ефрона»:

«Литературная деятельность Джаншиева почти всецело посвящена разработке истории реформ прошлого царствования и имеет особое значение ввиду нападок на эти реформы, которые так усилились в последние годы и хотят убедить в их ненужности, даже вреде, в несоответствии их будто бы самому «духу» русского народа. Всего больше нападок обрушилось на судебную реформу. Хулители Судебных Уставов, ссылаясь на издание их с рассуждениями государственной канцелярии, упрекают творцов их в легкомысленном отношении к делу, забывая о существовании огромного 74-томного «Дела о преобразовании судебной части», о котором напомнил Джаншиев: «Надо читать подлинное дело, чтобы понять, сколько труда, любви к родине и вообще к человеку, вложили в создание Судебных Уставов творцы их».

Игнорируя всевозможные нападки, Джаншиев одну за другой издает книги, привлекшие внимание юридической общественности России, и не только: «Страница в истории судебной реформы. Д.Н. Замятнин» (1883); «С.И. Зарудный и судебная реформа» (1889); «Основы судебной реформы, с приложением описи дела о преобразовании судебной части в России» (1891). Один из основных трудов Джаншиева – «Из эпохи великих реформ» (1892) – был подготовлен и издан к 30-летнему юбилею реформ Александра II. Он целиком посвящен был роли тверского дворянства в проведении крестьянской реформы, отмене телесного наказания, цензурной реформе, созданию нового суда. За 16 лет книга выдержала 10 изданий, что говорит о ее безграничном принятии обществом. Помимо капитальных трудов достойна внимания и небольшая брошюра Джаншиева – «Ведение неправых дел. Этюд по адвокатской этике» (1886).

* * *

За частоколом юридической науки кипела у Джаншиева и жизнь художественная. Пересыпая речь поэтическими вставками из чужих и своих стихов, он увлекал собеседника в мир прекрасного, которым обложил себя.

Столы в его кабинете были завалены папками и альбомами, эстампами и гравюрами. Стоило Григорию Аветовичу начать разговор о них, как он преображался, глаза его исторгали огонь восторга и он готов был говорить о предмете своего обожания без конца. Желая перевести разговор на другую тему, собеседники уводили пылкого рассказчика в другой конец кабинета – подальше от папок

Богатая коллекция копий неизменно напоминала Джаншиеву о его поездках в лучшие музеи Европы, где он любовался оригиналами. Временами его неодолимо тянуло в Лувр – еще раз посмотреть на Венеру Милосскую.

Джаншиев глубоко верил и был вполне убежден в том, что «распространение в массах любви к природе, умения наблюдать ее, понимать и ценить ее дивные красоты – наравне с столь могуче проявившимся в последние два десятилетия среди англо-американского общества обоих полушарий стремлением открыть (народу) желанный доступ к высшим в мире наслаждениям, даруемым наукой и искусством, должны служить вернейшими двигателями прогресса и ослабления антагонизма между богатыми и бедными!»

Свобода – его Бог. «Дайте свободу, остальное приложится», – говорил он, разумея под свободой – свободу личности, свободу мысли, свободу слова. Но и понимал, что свобода свободе рознь. По этому поводу он как-то высказался: «Свобода! О, кто не падет ниц перед этим вещим словом! Но кто вместе с тем не вспомнит те бесчисленные и бесконечные злоупотребления, которые творились и творятся во имя этого понятия?»

Джаншиев, любимец поборников света и свободы, вызывал ярую ненависть лиц, кому эти понятия были помехой в их темных делишках. Пусть и печальной, но известности добавили ему и полицейские доносы, и хула со страниц казенно-шовинистических изданий. Как-то он был даже вызван на дуэль за весьма едкое высказывание в адрес одного из «ученых-ремесленников» от права. Друзья с большим трудом отговорили его от дуэли. Тогда он предложил своему сопернику суд чести, от которого тот, боясь проиграть, благоразумно отказался.

* * *

Посетив в 1891 году Константинополь, Джаншиев ужаснулся положению армян в Османской империи, граничащему, как он понимал, с моральным позором. Страдания армян, отданных на произвол курдов, потрясли его. По возвращении из Турции он публикует статью о плачевном положении тамошних армян, подчеркивая, что армяне не просят, а требуют реформ, которые Порта обязалась провести. «Ключ к разрешению армянского вопроса» он видел «в исполнении законных требований армян», вытекающих из Берлинского протокола 1878 года. Мог ли он знать, что решение это, казавшееся единственным имеющим практическую ценность, было чистейшей утопией, если не сказать – хуже, чем утопией.

Не прошло и трех-четырех лет с опубликования его статьи, как в Турецкой Армении разыгрались события, от которых кровь в жилах стыла даже у цивилизованной Европы. Целые армянские области были преданы огню и дымились в развалинах. Более трехсот тысяч трупов усеяли землю и плыли по водам Тигра и Евфрата. Свой кровавый пир справляли на остывающих трупах курды и регулярные войска турок.

Плодом горьких раздумий Джаншиева стало издание книги «Положение армян в Турции до вмешательства держав», повернувшей лицом к бедам армянским даже самых предубежденных скептиков.

* * *

В ноябре 1896 года Джаншиев совершает поездку в Эриванскую губернию, где посещает местности, прилегающие к турецкой границе, захлестнутые беженцами из Западной Армении. Потрясенный увиденным, он пишет в редакцию «Русских ведомостей»: «Я снова увидел знакомые картины скитания народа, не знающего, куда приложить голову от варварских гонений, поощряемых равнодушной Европой».

Вернувшись в Москву, он принимается за составление благотворительного сборника «Братская помощь пострадавшим в Турции армянам», с целью сбора средств в пользу бедствующих соплеменников. Используя свой авторитет в широких кругах интеллигенции, Джаншиев привлекает к своему начинанию прежде всего литераторов, слово которых тоже могло быть немалым утешением несчастным. На его призыв откликнулись В.Г. Короленко, Д.Н. Мамин-Сибиряк, А.П. Чехов, К.Д. Бальмонт, А.М. Жемчужников, А.Н. Веселовский, а также известный ученый-дарвинист, профессор Московского университета К.А. Тимирязев, искреннее изъявивший желание работать с ним над «Братской помощью».

В самый разгар работы над сборником, 17 апреля 1897 года, Джаншиев получает теплое послание от весьма уважаемого им писателя и общественного деятеля:

«Милостивый Государь, Григорий Аветович,

Очень сожалею о том, что не мог принять деятельного участия в предпринятом Вами добром деле. Господь и другие обстоятельства помешали мне докончить то, что я намеревался предложить Вам в Сборник. От всей души желаю ему успеха и достижения цели, ради которой он предпринят.

С совершенным уважением остаюсь готовым к услугам.

Лев Толстой».

А.К. Дживелегов вспоминал:

«Каждый вечер Джаншиева можно было застать в его кабинете, на его высоком стуле, за рукописями, за корректурами, за расстановкою клише, за письмами. Взявшись за дело, он не жалел ни своих слабых сил, ни скудного запаса своего здоровья: он писал, правил, подписывал к печати, ездил, отстаивал в цензуре каждую строку – и, наконец, выпустил в свет первое издание своей славной «Братской помощи». Вот тут-то и начались настоящие хлопоты. Джаншиев превратился в ходока, в сборщика пожертвований, требовательного, почти неумолимого».

На первоначальные расходы издания пожертвовали:

А.Ц. Цатуров – 3.000 руб.

В.И. Кананов – 600 руб.

И.Е. Питоев и К° – 500 руб.

А.И. Манташев – 300 руб.

По 200 руб. в фонд издания внесли: князь С.С. Абамелек-Лазарев, Ю.И. Базанова, А.В. Бари, С.Н. и А.А. Карзинкины, Г.М. Лианозов, бр. Миловы, Л.С. Поляков, Е.К. Попова, М.Л. Шоршоров; 150 руб. – Т.С. Туманянц; 125 руб. – П.П. Боткин, по 100 руб. – о. Иоанн Сергиев (Кронштадтский), княгиня Е.X. Абамелек-Лазарева, Г.Г. Адельханов, К.М. Алиханов, А.С. Ананов, Ф. А. Вартазаров, О.М. Вогау, Е.А. Давыдов, А.И. Джамгаров, С.К. Джанумов, С.Т. Морозов, А.А. Мелик-Азарян, г-жа Надирова, Н.А. Найденов, г-жа Папаян, И.Д. Ротинов, К.Т. Солдатенков, Э.И. Соломон, В.Д. Спасович, Е.П. Старицкий, И.А. Таиров, 3.Г. Тамамшев, Е.Г. Тарасов, бр. Тарасовы в Армавире, А.П. Тер-Акопов, И.И. Цовьинов, М.С. Шах-Паронянц, г-жа Т. Шмиц, Д.Я. Экизлер…

* * *

К осени 1897 года Джаншиев имел на руках вполне состоявшийся том – «Братская помощь пострадавшим в Турции армянам».

Разделяя гражданскую точку зрения профессора, графа Л. Камаровского, Джаншиев размещает в сборнике его статью, в которой есть взгляд просвещенной части русского общества на сложившийся миропорядок:

«Факт существования Турции – позор для христианских народов и, если бы они решились, как следует, сговориться между собой, став на почву нравственности, права и человеколюбия, они смогли бы быстро, без особых потрясений, положить конец этой державе, являющей из себя среди них один анахронизм и вопиющую общественную неправду».

Издание «Братской помощи» встретило сочувственный отклик в самых широких слоях русского общества, принеся около 30.000 рублей от реализации сборника.

В те дни газеты писали:

«Петербургские ведомости» (из статьи «Распятые» В.А. Гольмстрема):

«Как тяжеловесная надгробная плита, как камень гробовой, сокрывши под собою муки отлетевших в вечность, как надпись над могилой, сосредоточивая мысли и вызывая скорбные думы, лежит предо мною сборник «Братская помощь»… Эта книга – симфония. Она полна поэзии, красок, идей, добра, труда и человеческого достоинства. Она властно проникает в душу, звучит в ней чудными аккордами и вызывает вдохновение».

«Новое Время»:

«Сборник, озаглавленный «Братская помощь пострадавшим в Турции армянам», вышел особенно объемистым. Тут и стихи, и проза, и научные статьи, и даже фельетоны. Издан он прекрасно, с рисунками и факсимиле авторов, а пятирублевая цена не остановит тех, кто не безучастно относится к голодным и холодным, к погорельцам и сиротам... Русское общество не станет равнодушно слушать стоны страдальцев чужих или своих, и у всякого найдется несколько рублей, которые он и отдаст с радостью, если только будет знать, что его трудовая лепта поможет накормить и одеть хотя одного из бесчисленной рати нищенствующих единоверцев».

«Вестник Европы»:

«Заключительная часть книги содержит в себе потрясающий обзор турецких зверств и насилий над армянами за последние три года, по свидетельствам очевидцев и по данным дипломатических документов. Точные сведения, собранные представителями великих держав и проверенные на месте: убито до начала 1896 года в Малой Азии – 37.085 человек, разорено домов – 39.749, насильственно обращено в магометанство – 40.950, пущено по миру 290.300. Эти цифры говорят сами за себя; они определяют часть бедствий, для облегчения которых русское общество призывается к посильной материальной помощи».

Другой, возможно, почивал бы на лаврах. Но не таков был Джаншиев. Когда сборник разошелся до последнего экземпляра, Григорий Аветович принялся за подготовку второго издания, заметно расширив армянский отдел. Новый сборник увидел свет к концу лета 1898 года, и способствовали тому пожертвования уже знакомого нам Аракела Цатуровича Цатурова, бакинского нефтепромышленника, уроженца села Караундж Зангезурского уезда, а также А.Н. Таирова, внесших по 500 рублей на расходы по 2-му изданию. Принял участие в этой благотворительной акции и князь Л.С. Голицын, выделивший на благое дело 100 рублей.

И опять в кассу помощи пострадавшим от злодеяний турок поступило 30.000 рублей. На собранные средства при поддержке русского посольства в Константинополе и содействии Патриарха

Магакии Орманяна в различных местностях Турецкой Армении были открыты 12 приютов для армянских сирот, получивших кров и пищу. Но еще 150.000 несчастных детей нуждались в спасении и опеке.

Тот же Дживелегов, основываясь на гражданском резонансе «Братской помощи», оставил берущие за душу строки:

«Если когда-нибудь будет написана история воспитания русского общества, имя Джаншиева, конечно, будет фигурировать там на почетном месте. Он много поработал и заслужил эту честь».

Предисловие к сборнику Джаншиев завершает словами:

«Трудно заподозрить турчанку, жену турецкого губернатора гор. Орфы, где было сожжено в соборе до 3.000 женщин и детей, в чрезмерной чувствительности и пристрастии в пользу армян, и вот что именно говорила г-жа Гаррис, явившаяся первою к ним на помощь: «Надо иметь каменное сердце, чтобы не быть тронутою теми страданиями, которые испытали христиане». Такой свидетельнице-то уж можно поверить!..

Искупить хоть отчасти турецкие зверства в Армении, этот позор дряблого конца XIX века, возможно только облегчением нечеловеческих страданий их бесчисленных жертв…

Москва, июль 1898 г.».

* * *

Джаншиев мечтал выпустить в свет и третий сборник «Братской помощи пострадавшим в Турции армянам», но жестокая судьба оборвала его дни 17 июля 1900 года. Он обрел вечный покой на Армянском Ваганьковском кладбище в Москве, словно завещав нам воплотить в жизнь его задумку. Доживи Джаншиев до кровавых событий 1915 года, возможно, разделил бы судьбу великого Комитаса, ушедшего на 20 лет в себя в доме для умалишенных в предместье Парижа – Виль-Жуиф.

До печальной даты 100-летия чудовищного злодеяния XX века остается чуть больше полутора лет. Не наш ли долг составить и издать третью книгу «Братской помощи» как живой памятник жертвам геноцида армян в Османской империи в 1894 – 1923 годах, как и ему, Григорию Аветовичу Джаншиеву.

Завершая рассказ об истинном патриоте и благородном сыне армянского и русского народов, приводим слова русского прозаика и публициста А.В. Амфитеатрова:

«Армян-сородичей он любил, как русских, а русских – как армян. Дай Бог каждому русскому так любить Россию, как любил ее армянин Джаншиев, и принести ей хоть треть той пользы, что он принес…»

Марина и Гамлет Мирзояны

Пролистав объемистый том «Братской помощи пострадавшим в Турции армянам» почти в 1.000 страниц, приводим свидетельства немецкого протестантского миссионера, доктора Иоганнеса Лепсиуса о том, что предстало его глазам, свидетельства, вошедшие в его книгу «Armenien und Europa» (Берлин, 1896) и опубликованные в сборнике Г.А. Джаншиева лишь частично:

«Не подлежит никакому сомнению, что избиение армян было для турок праздником. Все происходило в замечательном порядке и по заранее составленной программе: резня начиналась по сигналу из трубы, заканчивалась торжественной процессией; муллы, с высоты минаретов, посылали участникам в резне благословение Аллаха. Редифы (регулярные войска), заптии (жандармы) и вновь сформированные иррегулярные курдские полки, носившие имя Гамида, действовали в братском единодушии с толпой, которой заранее было выдано оружие, и как на веселый праздник шли они на кровавое дело. Согласие было полное. Турецкие женщины своим гортанным голосом испускали воинственные клики, поощряли храбрецов к дальнейшим подвигами громкими свадебными песнями, заглушая стоны и вопли жертв. Дикий кровожадный дух овладел благородным народом. Да и почему бы нет! Там поощрял вали: «Будьте смелее, не уставайте резать, грабить и молиться за султана!» Почему же им было не молиться и не резать? Награда за благочестие у всех перед глазами: сваленные в кучу товары в магазинах армянских купцов, все имущество в их домах – бери, сколько можешь захватить, и уноси к себе. При этом уверенность в полной безнаказанности за свои позорные действия... Мало того: заботливое правительство приняло все меры, чтоб облегчить своим верным подданным дело кровопролития, не подвергая жизнь их опасности, и поэтому они безопасно могли резать армян как баранов на бойне.

Мужественному народу и храбрым солдатам нечего было бояться за собственную жизнь. Они могли смело предаваться своей зверской забаве и заканчивать это позорное деяние дикой оргией.

Вытаскивать из домов и скрытых убежищ сотни безоружных и беззащитных армян, рубить им головы, резать их, давить, вешать, убивать дубинами, топорами и железными кольями – скоро надоело. Веселому народу понадобилось разнообразие. Однообразное убийство прискучило, надо сделать его позанятней, например – развести огонь и жарить на нем раненых, или вешать одних на столбах вниз головою, других прибивать гвоздями, или связывать по пятидесяти человек вместе и расстреливать... Для чего у армянина столько членов, как не для того, чтобы их по одному отрубать и этими кровавыми обрубками затыкать ему рот. Выкалывание глаз, обрубание носов и ушей сделалось специальностью. В особенности священники, которые отказываются принять ислам, не заслуживают лучшей участи. He привести ли список несчастных, погибших таким образом? Список этот всегда к услугам желающих ознакомиться с ним... Но это старая метода, не могущая похвалиться новизной. Вот петроль и керосин! Власти выдали их, чтобы поджигать дома и уничтожать жизненные припасы и житницы. Но, разумеется, они не будут против, если из петроля и керосина будет сделано более полезное употребление. Посмотрите на этого человека: это – фотограф, по имени Мардирос. Какая y него большая борода! Спрысните-ка ее петролем и подожгите! Вяжите христиан вместе, поливайте их керосином и пока они горят, бросайте в эту кучу других, чтоб они задохнулись от едкого дыму!

Какие роскошные волосы y этой женщины! Посыпьте-ка их порохом, – y правительства хватит еще! – пусть взорвет ей голову! Да, дело мастера боится! Вот эфенди, по имени Абдулла. В монастыре Качтцорнайятц он заставил молодого человека и молодую девушку лечь друг на друга, и когда это было исполнено, одним сабельным ударом отрубил им головы.

Но дело иногда обходится без огня и железа. Курдский шейх Джевгер из Табарса велит связать двух братьев и сквозь них вбивает в землю кол. Соревнование побуждает ленивых к действию; является честолюбивое желание похвалиться числом голов, отрубленных одной рукой. Один булочник из Кессерика, убивший 97 армян, в доказательство чего приносит их обрубленные носы и уши, заявляет, что он до тех пор не успокоится, пока не дойдет до сотни. Но он находит счастливого соперника в Хаджи Бегосе из Тадема, который перешагнул за сотню и увенчал свои героические подвиги тем, что разрубил одну женщину на четыре части, прибил отрубленные куски к столбам и выставил их напоказ. Мясника в Айнтабе, который посадил на кол шесть армянских голов, превзошли турки из Субашнгульна, резавшие армян как баранов и вешавшие их вокруг на ножах, употребляемых мясниками. Народ в Трапезунте прибавил к делу даже юмора: там турки застрелили армянского мясника Адама с сыном, разрезав их на части; развесили куски и предлагали прохожим: «Кому нужны руки, ноги, головы? Дешево продаем – покупайте!»

Но невинность надо щадить! Оставляйте детям жизнь! «Султан велел избивать христиан, начиная с семнадцатилетнего возраста!» Но кто послушается голоса благоразумия? Да и что станется в жизни с этими бесполезными ребятишками, которых в страхе и смятении при поспешном бегстве потеряли их родители? Эти армянские выводки бродят по пустынным ущельям в окрестностях Муша и, подобно стае уличных собак, голодные и холодные шатаются по улицам. Магометане одного большого селения близ Мараша освободили годовалого ребенка от ожидавшей его печальной участи тем, что забросили его в огонь. В Байбурте турки оказались до того великодушны, что сожгли грудных младенцев вместе с матерями в 14 домах. Богатый Оган Авакян предлагает беснующейся толпе все свое имущество, лишь бы только она пощадила жизнь его и его семьи. Он держал на руках своего трехлетнего сына. Но имущество и без того не уйдет от толпы, надо только сначала расправиться с мальчишкой, a потом и со стариком. И оба убиты на глазах матери и остальных детей. Для храброго турка ничего не стоит задушить ребенка на груди матери, a солдаты Битлиса, как мячик, перебрасывая штыками малютку, на глазах его матери, от одного к другому, считают это чрезвычайно веселой военной игрой. Толпа в Эрзеруме ликует, убивая детей на обезображенном трупе отца, y которого перед этим вырезали куски мяса и поливали уксусом раны.

Но если при всех убийствах и гибли десятки женщин и детей, если в Ксанте и Лессонке и были изрублены сто женщин, если среди жертв в Битлисе и находились мальчики от пяти до двенадцатилетнего возраста – ученики духовной школы, – все же нужно отдать туркам ту справедливость, что высшие власти не всегда одобряли подобные жестокости. Кроме того, в отчетах приведены названия многих селений и городов, где не щадили младенцев даже в утробе матери. Их насильственно и прежде времени извлекали на свет Божий и затем или разрубали на части и бросали в колодцы, или же рассекали крестообразно и снова вкладывали в утробу матерей. Но факты такой неслыханной жестокости могут считаться единичными и совершались чудовищами в человеческом образе. Равным образом и то обстоятельство, что среди погребенных на кладбище Сиваса 450 трупов сто женщин оказались с распоротыми животами, далеко превышало инструкции, данные властями народу. Но во всем остальном власти не ставили никаких границ зверствам толпы. Если же армяне брали над нею численный перевес, на подмогу являлось войско и приводило дело к желанному результату. Обезумевшие от страха толпы мужчин, женщин и детей искали убежища в храмах, в надежде, что святость места послужит им защитой и спасет их жизнь. Но раз решено искоренить ненавистное христианство, стоило ли обращать внимание на такую безделицу, что сотни мужчин, женщин и детей бежали под кровлю храмов, и сотни церквей и монастырей превращались в груду пепла со всеми находящимися там людьми. И что могло помешать разрушать двери храма в Рессуане и перебивать всех укрывшихся там беглецов? 300 человек армян укрылись в монастыре Магапаецвоц, для того чтобы быть убитыми там вместе с братией... И кто станет порицать толпу за то, что церкви в Индизе (округ Лу-Шери), в Гарбуре и Буссу (округ Харпута) обрушились над головою христиан, если сами войска подавали ей пример, как надо действовать? В Шабан Кора-Гиссаре священному месту было оказано уважение тем, что 2.000 укрывшихся в храме мужчин, женщин и детей были перебиты не в самом храме, a y его дверей…

При вопросе о том, что делать с тысячами трупов, кровожадной фантазии народа открылся широкий простор. Нечего и говорить, что здесь не было места ни для чувства стыда пред позорным деянием, ни для чувства страха пред величием смерти. Но в летописи истории необходимо занести, что трупы тысяч убитых христиан, цинически раздетые донага, ужаснейшим образом изувеченные и изуродованные, валялись всюду: в горах, в деревнях, в городах, на улицах, на навозных кучах, в помойных ямах, в колодцах... Наконец, при помощи ослов и евреев их, как падаль, вывезли за город. В куче обезображенного человеческого мяса никто не мог разыскать или признать своих погибших родных... Трупы или оставляли на съедение собакам, или, облив излюбленным петролем, предавали аутодафе, или закапывали в одной огромной яме...

Людям почетным устраивались особенные похороны. Так, например, в Буссейде отрубленная голова священника Матфея была положена между ногами трупа, который молодые турки местечка ради забавы хлестали розгами. Священнику Тер-Арутюну из Диарбекира и другому из церкви в Алипунаре и еще десяти священникам из округа Тадема была оказана особая честь: с их трупов содрали кожу. Настоятелю монастыря Сурп-Хач в округе Кизан и его молодому послушнику был воздвигнут памятник такого рода: содранную с них кожу набили соломой и повесили на деревья. Поведение турок в Арабкире достойно фантазии Нерона: они украшали свой округ рядами столбов с воткнутыми на них отрубленными головами армян. Что же касается до начальника жандармов в Байбурте, он с полным правом мог бы принять на себя звание командира лейб-гвардии Тамерлана. 29-го октября он взял с женщин селения Ксанта откуп деньгами и драгоценностями на сумму 500 турецких фунтов, обещая за это пощадить жизнь их мужей. Но через несколько дней одумался, собрал в поле всех женщин и детей означенного селения и велел их изрубить.

Жители двенадцати селений на севере и западе от Мараша бросились при начале беспорядков к местечку Турнус, в надежде пробраться оттуда в горы Зейтуна. Таким образом, собралось около 4.000 человек. Но однажды утром они были внезапно окружены солдатами. Началась страшная резня, от которой уцелело только 380 человек женщин и детей. По окончании кровопролития солдаты погнали эту толпу, как стадо овец, к Марашу, находящемуся на расстоянии двух дней пути. Почему же, однако, их не прикончили тут же? Да потому, что правительству султана надо было сохранять за собою репутацию великодушия, которое берет под свою защиту невинность. Но бедные женщины не могли оценить этого великодушия: в декабрьскую стужу их гнали, как стадо бессловесных животных, через горы по снежным сугробам; их изнемогших от усталости детей бросали на дороге, чтобы они не были помехой на дальнейшем пути, а останавливаться для отдыха не было времени. О, если б они довели свое великодушие до конца и перебили бы их всех сразу! Какая радость оставаться в живых? Одна мать рассказывала, что она несла по дороге двух своих детей на руках. Падая от усталости, она была счастлива, что солдаты позволили ей посадить их на лошадей, бывших при них. Но при переходе через реку чудовища сбросили обоих малюток в воду...

Неужели еще мало пролито крови и слез? Когда же вопли истерзанного народа достигнут до слуха христианского мира? И что говорят об этом те христианские державы, которые в течение 18 лет простирали руку на защиту армян и во имя Всемогущего составляли и закрепляли на бумаге реформы для порабощенного народа?

Но довольно об этом! Надо еще привести здесь лист, покрытый описанием позора, крови и слез. «Убивайте мужчин! Их имущество, жены и дочери – наши!» Вот лозунг, которым солдаты в Цезарии поощряли вооруженный народ к убийствам, грабежу и позорным преступлениям. И лозунгу этому следовали во всех сотнях городов и тысячах селений, где происходили ужасы опустошения. Солдаты были настолько бессовестны, что еще до резни наказывали христианским матерям беречь их дочерей, ибо, говорили они, скоро все христианские девушки в стране сделаются их собственностью.

Один негодяй, Хаджи Бегос, похвалялся тем, что он собственноручно изрубил сто человек армян и затем, раздев христианскую девушку донага, гонял ее по всем городским улицам. Народ в Цезарии, сжегши 30 армянских домов со всеми их обитателями, произвел нападение на женские бани как раз в час купанья. Можно представить себе, какой прием получили тридцать женщин из Кошмята, бродившие совершенно нагими по горам и, наконец, попавшие в руки солдат? Но в этом еще нет ничего особенного. Ни одна резня не обходилась без того, чтобы после убийства мужчин не следовало обесчещение женщин и девушек. После каждого грабежа женщины и девушки продавались, обменивались на лошадей и ослов или выводились на невольничий рынок. Каждый постой, назначавшийся в селения ради охраны (?) или избиения жителей, сопровождался тем, что ага и офицеры производили дележку девушек между солдатами и заптиями…

Все эти факты вполне объясняют то обстоятельство, что сотни женщин в Армении нашли исход в добровольной смерти. Становится совершенно понятным, что побуждало пятьдесят женщин из Ксанты и Лессонка бросаться в колодцы или низвергаться в пропасти. Можно представить себе, какое чувство заставило броситься в волны Евфрата одну знатную армянку, которую гнали вместе с целой толпой других женщин и детей и несколькими мужчинами из Узун-Оба (в 25 милях на восток от Харпута). Что позор страшнее смерти – это доказали остальные 55 женщин, которые вместе с детьми последовали ее примеру и нашли смерть в волнах...

У кого же содрогнется сердце от жалости при чтении письма, которое один несчастный старый отец пишет сыну, находящемуся на чужбине: «О, я не смею тебе сказать!.. Они пришли и грозили убить меня, если я не выдам им твоей сестры. Они уже взяли все: одеяла, постели, одежду, все припасы и даже дрова. Потом пришли опять и стали требовать, чтобы я отдал им дочь. Я противился им, на все готовый... Но когда они поднесли мне саблю к горлу и смерть была уже близко, дочь бросилась пред турками на колени с криком: Пощадите отца! Я иду за вами!

И они ее увели».