Карабах. Логика мира против логики войны
Заявление президента Сержа Саргсяна о Карабахе как неотъемлемой части Армении стало той сенсацией, которая требовала объяснений. Заявление звучало не просто вызовом. С формальной точки зрения оно было дипломатическим и политическим демаршем, дезавуирующим многое из того, что, будучи реально дезавуированным, меняет всю устоявшуюся политическую конфигурацию. По формальной сути это заявление можно было бы даже рассматривать как начало процедуры выхода Еревана из мирного процесса, потому что даже разговоры о возможном признании Карабаха всегда считались знаком начала конца переговоров.
Поэтому интерпретаций этого шага было достаточно и на любой вкус, кроме, конечно, прямого и недвусмысленного понимания заявленной фатальности. Президента предлагалось понимать философски и в слове «Армения» слышать «армянство». Кому-то ближе была география, в соответствии с которой Карабах и в самом деле уже неотделим от Армении, особенно если рассматривать эту географию не только в политическом плане, но и хозяйственно-инфраструктурном или административном. Кому-то и вовсе представлялось, что президент выступил в жанре имитации эмоционального напряжения, списывающего формальную неполиткорректность. Что важно не только в плане полемики с Баку, но и с точки зрения непростого конституционно-политического процесса внутри самой Армении.
Всё, возможно, так. Но есть еще один контекст, этим версиям не противоречащий. Армения в первый раз с такой решительностью обозначила готовность посоперничать с Баку в готовности обострить ситуацию. При полном понимании, что при всех возможных рисках столь резкое поднятие ставок все-таки не выйдет за границы войны слов и нервов. Или, в крайнем случае, спорадической напряженности на линии соприкосновения, к которой, впрочем, все уже начали привыкать. В чем и состоит интрига.
Прежнее представление о статус-кво основывалось на всеобщем консенсусе в вопросе распределения ролевых функций. Азербайджан в соответствии с ним, как сторона проигравшая, обострял ситуацию ровно настолько, насколько это не позволяло бы статус-кво окончательно закостенеть в общественном мнении и, главное, подходах посредников. Но не более того, поскольку главной задачей было не отвоевывать Карабах, но сохранять надежду в сердцах сограждан, своим патриотическим настроем в необходимой степени легализующих сам режим.
Армения в этом раскладе исполняла роль победителя, что счастливо избавляло ее от необходимости воинственной риторики и позволяло относиться к внешнеполитической доктрине как к оборонительной. И если азербайджанским избирателям требовался подтекст военно-наступательной готовности, то армянским его заменяли вариации определенной победительской снисходительности.
Западных посредников устраивала любая сценическая система, главное, чтобы она выглядела хоть в какой-то мере стабильной. На практике это означало дежурную активность Минской группы, крепящей статус-кво и внимательно прислушивавшейся к бакинскому скептицизму по этому вопросу, и столь же дежурное увещевание Еревана пойти в чем-нибудь навстречу. В результате происходило очередное обострение на границе, и так по кругу, который сам по себе становился подлинным статус-кво.
Примерно в той же тональности вела себя Москва, с тем лишь уточнением, что всплески напряженности на границе ее беспокоили в гораздо меньшей степени, чем западных партнеров. Однако и в ее планы совершенно не входило и не входит перерастание этой напряженности во что-то большее.
Первым серьезным испытаниям эта конфигурация могла подвергнуться после российско-грузинской вспышки 2008 года. Тогда в ситуации неопределенности Армения решилась на попытку прорыва на турецком направлении, однако отказалась от него в итоге с той же легкостью, с какой пять лет спустя предпочла ассоциации с Евросоюзом членство в
ЕврАзЭС. Но тогда, в 2008-м, все заинтересованные стороны поняли, что война в Южной Осетии не становится началом нового миропорядка, и привычный ход вещей, на некоторое время нарушенный, быстро восстановился.
И совсем по-другому все вышло после украинского кризиса.
Ереван, которому, возможно, одному из первых стало известно о готовности Москвы ужесточить свои мировые подходы, координировал свои политические планы с российскими все более синхронно, мотивируя это опасениями за собственную безопасность. Ее, как объяснялось, может гарантировать только Москва.
В Азербайджане же украинское послевкусие оказалось устроено намного сложнее.
С одной стороны, Крым и Донецк вызвали в Баку понятное беспокойство, которое Москва не собиралась развеивать, демонстрируя время от времени боеготовность своей Каспийской флотилии. Официальный Баку в этой ситуации предпочел значительно снизить градус полемики с Москвой, которая продолжалась все последние годы. Отчасти по этой причине демонстративно усилилась значимость прокремлевской группировки и резко обострились отношения с Западом, прежде всего с США. Одновременно и в стиле, напоминающем российский, усилилось давление на прессу и гражданский сектор.
Некоторые усмотрели в этом едва ли не готовность Баку примкнуть к евразийским начинаниям, возможно, даже в качестве полноправного члена сообщества. Однако во всем этом комплексе мероприятий имелась и другая, вполне понятная логика. Баку, сделавший смыслом своей внешнеполитической модели равноудаленность от любых центров мирового притяжения, оказался перед непростым выбором. С одной стороны, новая политическая конструкция требовала от Баку, скорее, прозападного самоопределения – просто исходя из попытки совместить традиционный государственный авторитаризм с модернизаторскими подходами для привлечения грандиозных инвестиций. Однако новая постановка вопроса требовала чем-то в этой формуле пожертвовать, и Баку предпочел сохранить и усилить за счет второй первую, авторитарную ее часть.
Азербайджан не решился порвать с привычным постсоветским соседством и оказаться в одном лагере с теми, кто так пристально следит за исполнением внутриполитических приличий и соблюдением свобод хотя бы на том уровне, который был вычислен вместе с нефтегазовыми компромиссами, на которые миру пришлось пойти, закрыв на многое глаза. Возможно, Баку – не без оснований – счел, что антизападный разворот может быть, в отличие от пророссийского, временным и к былой прагматике в отношениях с Западом всегда можно будет вернуться. Пока же, на период столь тревожной неопределенности, стоит найти себе точку сравнительно безопасного позиционирования неподалеку от орбиты России.
В самой России особых иллюзий на этот счет не питают, и в ЕвразЭС, конечно, Азербайджан могут ждать только самые романтичные. В этом и нет никакой необходимости. На фоне высказываемых скептиками от геополитики опасений о скором и неминуемом выдавливании Москвы с Кавказа Кремль, наоборот, пытается повысить свою значимость там, где у него никогда не было политической монополии в вопросах войны и мира. Москва никогда не проявляла к карабахскому урегулированию того интереса, который считала для себя жизненным в других постсоветских конфликтах. К тому же явная публичная асимметрия в ее отношениях с Ереваном и Баку тоже изрядно затрудняла поиск ведущей роли в минском формате.
Теперь даже имитация Азербайджаном новой теплоты открывала некоторые перспективы. Которые тоже не стоит, впрочем, преувеличивать.
Всколыхнувшее заинтересованную общественность известие о намерении Москвы добиться привлечения российских миротворцев к карабахскому урегулированию стало долгожданным торжеством конспирологов. Понятно, говорили они, Россия специально нагнетает напряженность на этом фронте, чтобы всему миру стала очевидна необходимость привлечения миротворцев. Причем российских. Никаких других не примет Армения, и этот тезис зеркально наоборот все прежние годы работал в отношении Азербайджана, который российских миротворцев решительно исключал. А теперь все изменилось.
Азербайджан вынужден наращивать обороты диверсионной войны. Если прежде здесь погибали в спорадической снайперской войне, то с прошлого лета стилем противостояния становятся диверсионные рейды и минирование. Баку сегодня как бы делом подтверждает реальное наполнение вчерашних вербальных угроз, и жанр тот же: встревоженный мир, понимая, что реальных предпосылок для войны нет, волнуется, поскольку вопросы войны и мира с некоторых пор перестали быть воплощением исключительно логических построений.
И к тому же теперь военная активность Баку подкрепляется запущенными слухами о том, что неспроста Москва продает ему оружие. Она, как намекают в Азербайджане, понимает, что модернизированную азербайджанскую армию не удержать, и России остается теперь только уговаривать своего союзника уйти из занятых районов, хотя бы из трех, а лучше из пяти, и тогда Баку согласится на миротворцев из России, которые встанут по новой линии разделения, и мир это оценит, потому что даже российские голубые каски, которые никогда не уходят, лучше, чем новая война.
И все будто верят, особенно в Армении, потому что здесь тоже нужны нетривиальные ответы на вопросы: почему, во-первых, стратегический союзник и вечный гарант продает оружие врагу и, во-вторых, почему ни словом ни делом не реагирует, когда этот враг подвергает артиллерийскому обстрелу уже даже не Карабах, а территорию Армении? И это только часть вопросов, которые граждане, освободив проспект Баграмяна, задают армянской власти по поводу бонусов евразийства.
И Еревану самое время тоже поддержать общий тренд на повышение ставок. Тезис не очень нов, но в нынешних обстоятельствах он обретает новое звучание: да, есть вопросы к союзнику, но никакой катастрофы и тем более никакого стратегического просчета в историческом выборе нет. В конце концов, справимся сами, и на этот раз уж точно дойдем до Баку, даже если ОДКБ не шелохнется.
И было бы странно подобную самостоятельность проявлять без согласования и координации со все тем же союзником. Москве ведь тоже интересно послушать о том, как мир взволнованно размышляет о ее повысившейся роли в мировых процессах, и бог с ними, с миротворцами, которые, скорее всего, здесь никогда не встанут. Важен факт ее возвращения и дух повсеместных ожиданий, в контексте которых можно выстраивать новые планы или хотя бы обозначать их выстраивание. Армения же переходит в идеологическое контрнаступление и выступает в том же жанре, в котором привычнее было наблюдать Азербайджан: что ж, если никто не может нас защитить, то зачем нужен такой статус-кво. Сомнению теперь можно подвергать все, даже то, что вчера казалось незыблемым. Карабах объявляется неотъемлемой частью Армении.
Между тем, реальность к войне совершенно не располагает. Никого. Помимо объективных экономических рисков для обеих сторон, о которых все знают, имеется еще несколько нюансов, о которых противники не очень хотели бы говорить вслух. Прошлогодние события показали, а перманентные стычки этого года подтвердили, что нынешнее противостояние диверсионного типа – предел интенсивности, которую противники могут себе позволить. Минирование, диверсии, обстрелы – да. К прямому же и серьезному столкновению более или менее крупных соединений стороны не готовы.
Совершенно не входит обострение в планы западных посредников. К тому же Карабах – один из немногих вопросов мировой конфликтологии, в котором Москва не конкурирует с Западом. То есть, возможно, определенное напряжение Москве позволяет поднять свой статус посредника, миря президентов враждующих стран, однако она не выказывает никакой ревности, когда то же самое предпринимает французский президент.
Больше того, Минская группа в нынешних условиях повсеместного политического холода может оказаться одной из немногих площадок, где Москва и Вашингтон могут без лишней нервозности обсудить то, что уже не получается обсудить на других площадках. Тем более что по прямому назначению Минской группе обсуждать особенно и нечего.
Вадим Дубнов
Оставьте свои комментарии