Мой дядя самых честных правил...

Я ему: раньше были диссиденты. Он мне: «Их отправляли на Запад, там их встречали с объятиями». Я ему: не всех на Запад – кого в тюрьму, кого в психбольницу. Он мне: «Оставим в покое те времена. Я говорю о более поздних». И в более поздние, говорю, дела обстояли не слава богу. Он: «А сейчас, как думаешь, слава богу?» Конечно, нет. «Только не говори мне, что все со временем утрясется, – предупреждает он. – Всю жизнь только и слышу про будущее. Прошлое лучше не вспоминать, настоящее так себе, а вот будущее непременно с бантиком. Когда я был подростком, будущее мерцало в шестидесятых, твоим ровесникам обещали светлые восьмидесятые, а для тех, кто родился в восьмидесятые, маячило завтра нового века… Ну, и когда же было хорошо?» Я предположил: наверное, когда молод и полон сил. Биологическое «хорошо» сильнее всякого другого. А насчет того, что все со временем утрясется, я говорить не собираюсь. Хотя в действительности все когда-нибудь, как-нибудь утрясается.

Я, к слову, вспомнил хороший рассказ одного американского писателя-фантаста, имя которого запамятовал, и стал пересказывать его дяде. Дьявол является к современному Фаусту и дарит ему необычные часы: в счастливую минуту жизни их можно остановить, и тогда счастье будет длиться вечно. Счастливых минут много, но герой не знает, на какой из них остановиться. Ведь каждое радостное событие сменяется очередной проблемой. Он все надеется, что будет лучше, и так проходит жизнь. Однажды, уже глубоким стариком, он оказывается в поезде, лицом к лицу с дарителем часов. «Верни часы, – говорит тот. – Они тебе больше не понадобятся». «А что это за поезд?» – спрашивает герой. «Поезд в ад», – отвечает дьявол. Рассказ так и называется – «Поезд в ад».

Полезные ископаемые

Дядя не верил ни в бога, ни в дьявола. Он верил в полезные ископаемые. Он так и заявил, лежа на больничной койке под капельницей: «Человек не попадает ни в ад, ни в рай, он превращается в полезное ископаемое». «В молибден, в никель, в серебро?» – спросил я. «Это уж кто на что тянет, – ответил он с улыбкой. – Бывает, дальше удобрения не доходит. В любом случае это и есть его долгий путь, его вечность». «А как же, – говорю, – дела земные? Было такое советское кино «Все остается людям». «Все, что остается людям, тоже состоит из полезных ископаемых. Все, что видишь вокруг. В том числе и краска для этой газеты, которая годится для чего угодно, только не для чтения. – Он снял с груди сложенную газету и бросил ее на пол. – Не всякая благая идея приводит к благим результатам. Ты видел известковую породу с кусками кварца, видел, как узоры переливаются на солнце?.. Красивое зрелище. Кварц – это горный хрусталь, это ювелирные изделия, это стекло, оптические и электронные приборы… Но кварцевая пыль токсична, от нее куча болезней…»

Я не совсем понял, что он имел в виду, хотел расспросить подробнее, но он устало откинулся на подушку и закрыл глаза. Я позвал его, он не откликнулся. Я решил: договорим позже, и тихо вышел из палаты. Договорить не удалось: через два дня он пустился в свой долгий путь. Это случилось несколько лет назад. С тех пор и по сей день, общаясь с самыми разными людьми, видя их на экране телевизора, пытаюсь представить себе, в какое полезное ископаемое они могут превратиться. Теоретически, разумеется. Очень редко, доложу вам, появляется ассоциация с благородными металлами. С годами все реже. Не говорю о золоте, куда там, пусть бронза, медь, минерал какой-нибудь. Вот разве что особо прытких сравниваю с ртутью. Недавно золотоискатель один увлекательно рассказывал мне о своей работе. Оказывается, раньше золотую породу можно было найти на поверхности земли, на дне реки, в скалистой местности. В Сибири, например, золота было полно, его стали добывать в середине XIX века. Все, что легко добывалось, добыли. Сейчас, чтобы обнаружить что-то стоящее, надо вгрызаться в почву глубоко. Все глубже и глубже, пока не доберешься до преисподней. Земля перестает быть щедрой, она всерьез задумалась: а стоит ли вообще отдавать?

Позже я вспомнил имя автора того рассказа, который пересказывал дяде. Его звали Роберт Блох. Вспомнил и финал. А финал такой. Дьявол потребовал обратно свои чудесные часы, и герой рассказа, сняв их с руки, хотел было вернуть владельцу, но вдруг передумал и остановил время. «Что ты делаешь?!» – вскричал дьявол, но было поздно. Лучше ехать бесконечно в этом поезде, чем оказаться в аду. Так решил обманутый Фауст. Конечно, это не самое счастливое мгновение жизни, но все же – жизнь. Процесс лучше результата, а жизнь лучше смерти, и не надо уточнений типа «смотря какая жизнь». Всякая. Даже если человек приговорен к пожизненному заключению. По «ящику» то и дело спорят, надо ли отменять мораторий на смертную казнь. Мой старый приятель, писатель Михаил Веллер активно выступает за отмену этого моратория. Его оппоненты, либералы, утверждают, что жизнь, проведенная за решеткой, ужаснее и мучительнее, нежели мгновенная и легкая смерть. К тому же отнимать у человека дарованное Богом никто не имеет права. С другой стороны, люди каждый день отнимают друг у друга жизнь, не советуясь с Богом. В том и любопытный парадокс, что чем больше вокруг вырастает храмов, чем больше бородатых людей в сутанах читают проповеди с телеэкрана, тем меньше у людей желания ориентироваться на вечные ценности. Наверное, храмы должны быть незаметными, как и дороги, ведущие к ним, если вспомнить известную фразу из фильма Тенгиза Абуладзе. Иначе всякое великое учение превращается в шоу.

The show must go on…

Из всех жанров, адресованных широкой аудитории, шоу самый низкий. Тем не менее, приходится мириться с тем, что мы живем в эпоху шоу и это почти единственная наша духовная подпитка. Шоумены – наиболее популярные и узнаваемые сегодня люди. И не в том дело, хорошо это или плохо. Дело в другом: шоу создает иллюзию народовластия, всеобщего участия в обсуждении самых разных вопросов – от личной жизни никому не известной тетки из Урюпинска (или, наоборот, сильно известной, но опять же никому не нужной звезды) до парламентских законов, от состояния культуры до состояния нравственности. У Джона Стейнбека я нашел такую фразу: «Каждый человек нравственен. Безнравственны его ближние». Вряд ли найдется человек, готовый признаться в собственной безнравственности – не считая героев Достоевского. Не знаю, как вас, а меня более всего веселит прилюдная потасовка политиков.

Эту игру (как, впрочем, и многое другое) с успехом скопировали армянские телевизионщики. «Мы вам покажем», – говорит один деятель по одну сторону барьера. «Мы вам ничего не дадим показывать. Мы вам сами все покажем», – отвечает его оппонент по другую сторону барьера. А народ тем временем голосует «за» и «против», ничего, по сути, не решая, но превращаясь в полноправного участника гала-представления. Гилберт Кит Честертон заметил: «Первая из самых демократических доктрин заключается в том, что все люди интересны». Должно быть, на этом нехитром интересе и держится пристрастие к массовым спектаклям. Возможность говорить что угодно, не неся при этом ответственности. Таково наше понимание демократии! Есть ли другое понимание? Вудро Вильсон сказал: «Если кто угодно может стать королем, не думай, что в королевстве воцарилась демократия».

А более всего мне нравится высказывание Бернарда Шоу: «Демократия не может стать выше уровня того человеческого материала, из которого составлены ее избиратели». Все те, кого я цитирую, живя в естественных и давно устоявшихся условиях западной демократии, при всем том находили в собственном обществе забавные и вовсе не забавные минусы и противоречия. Что говорить о расколовшихся разноплеменных и разноуровневых кусочках тоталитарной империи, где свобода и вседозволенность в мгновение ока превратились в устойчивые синонимы. Теперь только стало ясно, что свобода не универсальна и спектр ее восприятия чрезвычайно широк – от разумных взаимоотношений человека и закона до полного абсурда. На Западе буржуазия и аристократия формировались веками. Тоже не идеал (в том смысле, что человек вообще не идеален), но что-то у них получилось.

Покажите мне нашу буржуазию и аристократию, и я скажу, могут ли они когда-нибудь превратиться пусть не в полезное ископаемое (согласно теории моего покойного дядюшки), а хотя бы в полезное удобрение. Выходит, опять же согласно дядюшке, речь надо вести не о настоящем, а о завтрашнем дне. Сегодня плохо, а завтра будет лучше. Если не разразится война. Ну, а если разразится, тогда все скинем на нее и начнем сначала. В середине девяностых, помнится, трибунные оптимисты, перечисляя достижения властей, отмечали: появились, дескать, свет и газ. Будто не было до того в Армении ни света, ни газа. Сами отобрали, сами вернули. Как в том бородатом анекдоте – помните? – привяжи в квартире козу и корову, а через некоторое время убери их, и увидишь, как жить станет легче.

Как-то я спросил знакомую художницу-шведку, что она думает о своем правительстве. Она пожала плечами: «Почему я должна о них думать? Пусть они обо мне думают». Оно, конечно, у нас своя специфика. Но почему спички перестали гореть? В каждом коробке нехотя загорается только третья по счету спичка. Серы не хватает? Вот чего-чего, а серы у нас должно быть много… Почему подъезды не прибраны, щитки электросчетчиков ржавые, ступени отбиты, улицы замусорены? Строятся дома, растут как грибы помпезные офисы, мчатся по дорогам сверкающие автомобили, и при всем том непонятная депрессия, подспудное и безотчетное ощущение разрухи. Откуда? Профессор Преображенский (бессмертное «Собачье сердце») утверждал, что разруха берет начало в головах, и оттого отопление вышло из строя, что вместо выполнения прямых обязанностей люди «запели хором». Теперь хором обсуждают. Что угодно, кого угодно. В процесс вовлечены все – и те, кто при деле, и те, кто чрезвычайно далек от обсуждаемых проблем. На днях талантливого театрального режиссера пригласили на очередное шоу, дабы высказался о плюсах и минусах миграции. Ему много лет, сам никогда никуда не мигрировал, но – ничего не поделаешь – выдавил из себя пару осторожных фраз. И видно, неловко старику, может, не в ту студию забрел. Разве он должен решать эти проблемы? В спектакле, на сцене – пожалуйста, но не на этом майдане, где каждый дерет глотку, перекрикивая соседа. Ладно режиссер, а то, бывает, певец или заклинатель змей разразятся пламенной речью… Вбитое со школьных лет наставление классика – «поэтом можешь ты не быть, но гражданином быть обязан» – обрело невиданный размах. Теперь лучше не гражданином, а гладиатором. Меня лично, в силу обретенной когда-то мирной профессии, беспокоит то обстоятельство, что незаметно стерлась грань между художественным словом и трибунной речью, искусством и публицистикой, интеллигентным диалогом и базарной руганью. Нарушен простой и естественный расклад в обществе: писатель пишет, режиссер ставит, актер играет, монтер чинит, дворник подметает, торговец торгует, врач лечит, учитель учит, священник читает «Отче наш», а государственный муж решает государственные задачи… Никто никому не мешает при условии, что каждый выполняет свою работу на совесть. В том и загвоздка – на совесть. В том и причина, что сегодня мы в меньшей степени профессионалы, а в большей – участники грандиозного шоу под названием «глас народа». Даже если молчим, даже если заперлись и облачились в тяжелый скафандр, шоу продолжается. С нами или без нас. The show must go on…

«Людям жарко-жарко…»

Можно ли привить ценности более обустроенного общества обществу менее обустроенному? Деятельность миссионеров показала, что можно, но с серьезными издержками. Не проводя конкретных параллелей, хочу лишь вспомнить пару примеров из истории. Николай Николаевич Миклухо-Маклай, исследования которого по устоявшейся традиции связывают прежде всего с папуасами Новой Гвинеи (хотя он совершал и другие путешествия), пришел к выводу, что всякое миссионерство несет с собой, наряду с положительной, также и негативную, теневую сторону. Иначе говоря, в брешь между тем и другим миром просачивается не только свет. Аборигены учатся читать, писать, прикрывать тело одеждой, петь псалмы, приобщаются к техническому прогрессу, но вместе с тем они начинают пить, курить, обращают огнестрельное оружие друг против друга и вдобавок заболевают болезнями, которых раньше не было. Едва ли, замечает великий путешественник, благодеяния миссионеров уравновешивают эту теневую сторону. Это семидесятые годы XIX века.

Мировая практика показывает, что сразу вслед за миссионерами в дело вступали политики, и с этого момента начиналась совсем другая карусель. Для больших держав племена и народы – фигуры на шахматной доске, игра, в которой целесообразность важнее личных симпатий и антипатий. Классический пример – ставшая легендой миссия в Аравии офицера британской армии Лоуренса Томаса Эдварда, известного под именем Лоуренса Аравийского. Человека благородного происхождения и столь же благородной души раздирало противоречие между неустойчивыми политическими пристрастиями его правительства и его собственными вполне устойчивыми человеческими эмоциями. Он искренне сочувствовал арабам и, став их вождем, воевал против турок, не всегда подчиняясь приказам командования. Если кто не смотрел, настоятельно рекомендую посмотреть фильм Дэвида Лина «Лоуренс Аравийский». К слову сказать, эта 3,5-часовая лента была удостоена множества «Оскаров» (1962 г.) и прославила актеров Питера О,Тула и Омара Шарифа.

Заговорив о кино, не могу удержаться и не вспомнить широко известную комедию Паоло Вилладжо «Синьор Робинзон». Пересказывать не стану – все видели. Там есть два соседствующих эпизода. Первый: главный герой Робби предлагает воину племени альтернативный вариант дележа местной красавицы – заняться любовью «а тру», как это делается в цивилизованном мире. В результате получает сокрушительный удар веслом по голове. И второй эпизод: попав на остров аборигенов, он участвует в состязании за право стать мужем этой же красавицы. Помните поэтическую дуэль? Дикарь выходит в круг и с пафосом произносит стихи собственного сочинения: «Солнышко выходит, людям жарко-жарко!» Буря оваций. Следующим в круг выходит наш герой и проговаривает стихи Шекспира: «Земную жизнь пройдя до половины, я очутился в сумрачном лесу…» (В другом варианте: «Быть или не быть – вот в чем вопрос»). Всеобщее негодование, в героя летит кожура от бананов. Переход от простых и привычных реалий к «сумрачному лесу» и гамлетовским сомнениям вызывает у неподготовленной аудитории растерянность и возмущение. Ведь восприятие слова так же не универсально, как и восприятие свободы: одним от него жарко-жарко, другим ни жарко, ни холодно. Может, лучше не разбрасываться словами? Но откуда знать об этом бедняге Робби, когда сами мастера слова не ведают, куда уходят и во что могут перевоплотиться их слова. Раскольников Достоевского, как известно, породил массу подражателей. Ну, а писатель Роберт Блох, автор того самого рассказа «Поезд в ад», будучи известным мистификатором, сочинил однажды некролог на самого себя и напечатал его в газете. И что вы думаете – ровно через месяц скончался. Случайность? Может быть. А может, и нет. Как говорится, чур меня.

И вас также.

Руслан Сагабалян