Председателю Сюникского отделения Союза писателей Армении Эдуарду Зограбяну – 70!
С юбилеем!
Видный журналист и писатель Ваник Сантрян в очерке «Адресую всем, кто не знает друга моего Эдика Зограбяна» признался: «Друг читатель. Прочтя мой очерк и заехав по случаю в Горис, спроси у первого встречного: «Как мне найти Эдика Зограбяна?» Каждый укажет – где он. Эдик известен всем. Его хорошо знают, и не только в Зангезуре, но и в Ереване, и в Москве. Чему я несказанно рад. Рад, что живу с ним в одно время и что я друг ему…»
Дорогой Эдуард, не только Ваник Сантрян тебе друг. И мы в тебе души не чаем, наш замечательный земляк. Твои рассказы и очерки, собранные в десятки зрелых книг, сродни сказаниям ашугов-гусанов. Подобно тому, как они черпали свои напевы из души народной, твой читатель находит отдохновение в твоих трудах.
С юбилеем!
Видный журналист и писатель Ваник Сантрян в очерке «Адресую всем, кто не знает друга моего Эдика Зограбяна» признался: «Друг читатель. Прочтя мой очерк и заехав по случаю в Горис, спроси у первого встречного: «Как мне найти Эдика Зограбяна?» Каждый укажет – где он. Эдик известен всем. Его хорошо знают, и не только в Зангезуре, но и в Ереване, и в Москве. Чему я несказанно рад. Рад, что живу с ним в одно время и что я друг ему…»
Дорогой Эдуард, не только Ваник Сантрян тебе друг. И мы в тебе души не чаем, наш замечательный земляк. Твои рассказы и очерки, собранные в десятки зрелых книг, сродни сказаниям ашугов-гусанов. Подобно тому, как они черпали свои напевы из души народной, твой читатель находит отдохновение в твоих трудах.
Куда бы ты ни шел, о чем бы ни писал, во всем уловим запах свежего лаваша, журчанье родников, аромат разнотравья гор.
10 ноября 1937 года твой отец Николай созвал все свое село Барцраван, что в Горисском районе Армении, по случаю рождения сына. Он надеялся и верил, что ты выбьешься в люди. И ты не обманул его ожиданий.
Где бы ты ни работал – в районной или республиканской печати, на радио или телевидении, в агентствах «Арменпресс» или «Агропресс», всюду ты движим был голосом совести.
Создав газету писателей нашего края – «Сюник», ты взял под свою отеческую руку молодые таланты. Многие из твоих питомцев уже сами издают книги. Знаем мы и сколько сил и творческой энергии отдал ты, как заместитель главного редактора, журналу «Татев», ставшему зеркалом жизни Сюника во всех ее ипостасях.
Мало кто знает, что ты, прежде чем получить членские билеты Союза писателей и Союза журналистов СССР и Армении, удостоен был звания мастера спорта СССР по футболу. Наслышаны мы и о твоих музыкальных талантах.
Регина Жюромскайте, литовский филолог и искусствовед, ныне живущая в США, для которой ты был едва ли не лучшим гидом по Сюнику, годы спустя именно к тебе обращается с сестринским наказом: «Припади моими губами к замшелым хачкарам твоего средневековья. Поставь за меня свечу пред алтарем святого Татева и помолись под его седыми сводами, чтобы зори в твоем, а теперь и моем армянском крае дышали миром и светом добра».
Твой великий земляк, классик нашей литературы Серо Ханзадян незадолго до смертного часа, не отпуская твоей руки, сказал: «Эдик, Акселя, Гарегина, Сурена (речь идет о писателях Бакунце, Севунце и Айвазяне. – М. и Г. М.) уже нет, ухожу и я… Осилишь ли ты бремя писательских наших забот?! Верю, справишься, сдюжишь!»
Время показало, что ты достоин столь высокого доверия. Крепче держи перо, наш дорогой друг Эдуард Зограбян!
Здоровья тебе и удач.
Марина и Гамлет Мирзояны, почетные строители России, почетные граждане Гориса
Новелла старой мельницы
Старая мельница поставлена на реке впритык к утесу. Стеной, сложенной из грубого камня, прижалась она к скале, подобно носорогу, жадно разинувшему пасть.
На пенных берегах реки пасутся табуны каменных коней, дружно сбежавшихся на водопой из лесных балок взбегающих к небесам гор. Бурливые волны, вырываясь из теснины каменного плена, грохочут так грозно, что присевший на краю утеса мельник Вани никак не разберет – то ли это жеребята ржут, отбившиеся от табуна, то ли ревет медведь, прищемивший себе лапу в потрескавшемся пне.
По ущелью, удивляя красками, разметалась теплая осень. Солнце, взгромоздясь на пики гор, рассыпало по окрестным склонам золото своих волос. Выйдя на свет из полумрака мельницы, Вани подставил прохладному ветерку присыпанные мучной пылью усталые веки: всю прошлую ночь он молол зерно, привезенное из окрестных сел.
– Вани, эй, Вани! – сквозь шум воды с трудом уловил он голос своего помощника.
Спустившись с мыска утеса, Вани тяжелым шагом двинулся к мельнице, взялся за тяжелую дверь.
– Что, Барсег, тяжеловато?.. А каково было мне все эти годы? Ведь я тут один управлялся, один…
– Опять везут, – ответил тот, выглядывая в проем двери.
За дверью стояла статная красивая женщина. Она была бледна, озабочена, во взгляде застоялась грустинка. Она не сводила глаз со струйки зерна, поглощаемого жерновами. Голову и щеки закрывала цветастая, темных тонов шаль, завязанная на затылке. Скрестив руки на груди, в длинном платье до пят, она замерла, прижавшись к двери. Не шелохнулась она и когда старый мельник задержал взгляд на ее стройной фигуре.
– Много ли зерна у тебя на помол? – справился Вани, не скрывая волнения в голосе.
– Да пара мешков, – услышал в ответ.
– Подождать придется, много на помол навезли.
– А как долго, я здесь никого не вижу? – выказала она недовольство свое.
– А приезжали, оставили зерно и отъехали, – пояснил мельник, – хорошо, если к утру справимся с твоим зерном.
– Я подожду, – ответила женщина и присела на мешок с мукой.
Наступившую тишину нарушал лишь монотонный грохот вращаемых водой жерновов, заглушая все посторонние звуки и даже шум реки.
Сумерки сгущались, воздух на мельнице стал темнеть. Вани зажег керосиновую лампу на подоконнике. Ее свет, растекаясь, заполз во все щели неровной кладки, высветив паутинки по углам.
– Как звать-то тебя? – не выдержав затянувшейся паузы, спросил Вани.
– Назик, – без тени кокетства негромко произнесла женщина.
– Назик… – раздумчиво повторил ее имя мельник и добавил: – А почему ты зерно привезла, а не муж?
– Нет у меня мужа.
– Он что, умер?
– Не горевала б, коли помер.
Назик умолкла, а у мельника по жилам незнаемый доселе горячий жар полыхнул, он еще разок окинул быстрым взглядом ее стройную фигуру и произнес:
– Стоит ли тебе дуреть здесь без сна, давай-ка отведу тебя к нам домой, положу рядом с женой моей, выспишься, а я зерно твое к утру перемолоть успею.
Назик промолчала в ответ.
– Или ты воспротивишься? – справился мельник.
– А что жена твоя скажет? Примет ли она меня?
– Насчет этого не беспокойся, – уверенным голосом сказал Вани. Отвязав осла от дерева, он подвел его к двери, бросив: – Сейчас мешок с мукой на него навьючу и пойдем.
Мельник жил неподалеку. Несколько витков вьющейся в гору тропы привели их к порогу его прилепившегося на краю скалы дома с балконом.
Назик шла впереди, грациозно раскачивая гибкий стан, подобно камышу под легким ветерком. Вани ступал за ослом, не выпуская веревки из рук, а за Назик, обжигая глубокие морщины на его лице, тянулся длинный шлейф тепла, напоминавший жар тонира.
Добрались до места. Привязав осла, Вани окликнул жену:
– Эрик, Эрикназ!.. Где ты?
Жена его, появившись на балконе почти тотчас, отвесила поклон Назик.
– Примешь гостью? – радостным голосом бросил Вани.
– Гость – он дар Божий, – ответила Эрикназ и, взяв Назик под руку, повела ее в дом.
Мешок с мукой Вани положил на балконе и, вновь окликнув жену, шепнул ей на ухо:
– Ты на балконе ее спать уложи, а мне на мельницу пора: Барсег там один еле управляется… Не забудь, на балконе спать положи!
– Будь по-твоему, муженек, разве я тебе в чем-либо отказывала? Как велишь, так и сделаю…
Отойдя от дома, Вани прячется в кустах. Навалившаяся темень заполняет собой ущелья, поглотив скалы. Звезды в небе становятся ярче. Объятая безмолвием природа заполняет собою все. Время от времени разрывает тишину глухое уханье сов, заглушаемое далеким грохотом реки.
Гаснет свет керосиновой лампы. Поднимаясь с колен, Вани, словно скинув с себя непосильную ношу, раздвигает кусты. Робко ползет к дому.
Добравшись до балкона, напрягает слух, пытаясь уловить хоть какой-то шорох, потом обращает голову к темному окну комнаты. Все дышит бездонным покоем, в его разливанности мельник слышит лишь тревожный пульс своего сердца да тихое посапывание женщины.
Развязав шнурки на постолах, оставшись в теплых носках, он осторожно поднимается по ступенькам. Подле ее постели сердце его начинает стучать громче. Застыв на минутку, он опускается затем на колени, осторожно заползая рукой под одеяло, ощущая ровное тепло, идущее оттуда.
Женщина не издает и звука, позволив его рукам пошарить по ее бедрам. Смелея, Вани вмиг сбрасывает с себя одежду, откидывает одеяло и оказывается в женских объятиях. Повернувшись к нему спиной, женщина молча принимает ласки.
– Нааазик! – кровь вожделения обожгла мельника. – Ты превзошла даже мою Эрикназ, солнцем ворвавшись в душу мою.
– Постыдился бы, жена прознать может, ты бы к ней заполз…
– Я от объятий ее устал, сыт ими…
Узлы вен на шее мельника готовы лопнуть. Не кровь по ним, страсть струит.
…Притомившись, Вани вразвалку спускается к ущелью. Темная тропка бежит у него из-под ног так шустро, словно свет луны сбежал с небес и светит ему под ноги, катясь перед ним. Барсег, прикорнув у мешков с мукой, забылся в дреме. Вани трясет его за плечо.
– Не спи, не время!.. Да и потом, неужто из тебя весь дух мужской вышел?!
Барсег никак в толк не возьмет – с чего это вечно мрачный скупец Вани оживился вдруг и стал на редкость подвижным. Продолжает позевывать.
– Барсег, признайся, отчего до сих пор не женился? Или девушек у нас мало?
– Отчего же, есть, – все еще зевая, отвечает заспанный помощник.
– А коли так, нечего тебе в холостяках маяться… Или жернова твои без сил?!
Уязвленный колкостью мельника, Барсег приходит в себя, готовый огрызнуться.
– Не кипятись, Барсег, я ж пошутил, – смиряет его гнев Вани, – ты видел молодуху, которую я к нам отвел? Сущий ангел, и тело у нее налитое такое… Страстями пышет… Не женщина – сама покорность… Ежели жернова твои и впрямь в порядке, нечего тебе тут сидеть… иди, я ее зерно к утру успею смолоть…
Барсега с места как ветром сдуло: истаял, как призрак.
…Под шум воды и грохот каменных жерновов Вани раздумчиво попыхивал трубкой, все еще барахтаясь мыслями у нее меж теплых грудей, когда тяжелая дверь отворилась. Ввалился Барсег, победный и на редкость приподнятый.
– Насладился? – не поворачивая головы, спросил мельник.
– Всласть!..
И более ни слова не проронил.
На рассвете, когда солнце припало жадными губами к росе, Назик сошла к мельнице.
– Как спалось? – не выдержал Вани.
– Даже не знаю, как мне Господа и вас благодарить!
– Можешь забирать свою муку, готова. Скажи, когда еще к нам заглянешь?
– Бог знает.
– Бог, он пусть услышит и нас… – протяжно произнес Вани, наказав Барсегу навьючить осла мешками Назик с мукой и проводить.
Не успела стройная красавица скрыться за поворотом, как Вани, тяжело вздохнув, обратился к Барсегу:
– Пойду-ка я сосну, ночь уж больно трудной выдалась.
На пороге дома Эрикназ встретила мужа радостной улыбкой, крепко прижав его к груди.
– Что, опять потянуло? – справилась, сияя.
– А ты что, недовольна?
– Что ты, что ты… Только диву далась, обычно ты ко мне в постель раз в месяц и то не заглядываешь, а тут дважды за ночь…
В глазах у мужа потемнело. Кровь шибанула в голову так, словно его иссушило что-то. Окинув жену с головы до ног, он взвыл:
– Чтоб тебе сквозь землю провалиться, Вани!
Кинувшись вон из дому, он опрометью понесся к мельнице, да так, что со стороны могло показаться – кусок скалы откололся и летит вниз.
Перевод с армянского
Александра Межина
Татев
(сказание)
Жили в ущелье Воротана два приятеля – Погос и Петрос. Жили богато, хором себе понастроили, золото не пересчитывали. Погос, натура жизнелюбивая, любил покутить, Петрос, замкнутый и скупой, страдал жадностью.
Как-то раз Петрос, застав Погоса любующимся красотами осени, подошёл к нему и, тяжко вздохнув, спросил:
– Как ты думаешь, чего не хватает нашему чудо-ущелью?
– Тут всё есть, что сотворила природа, то и сотворила сполна.
– Не скажи, – возражает ему Петрос, – и у природы есть перекосы, и надо их выправить.
– И в чём ты видишь изъян?
– А в том, что ни храма у нас, ни воды, – ответил ему Петрос, – давай-ка вместе выправим это, дабы память о нас осталась в потомках.
– Дело говоришь, – согласился с ним Погос.
Ударив по рукам, решают – Погос храм поднимает по кромке ущелья, Петрос же приводит по глиняным трубам воду со склонов Ишханасара, аж от чистой воды родника Акнер и до самых ворот монастыря…
Идут на спор с условием – нарушивший уговор уступает всё своё богатство другому.
Дни сменяются днями, сливаясь в недели и месяцы, проходят годы. И день ото дня поднимаются тёсаного камня стены с выбитыми на них крестами, всё ближе подбираются глиняные трубы. Чуть свет взбирается Погос повыше – получше разглядеть длину водовода, а с вершины напротив Петрос отслеживает, как споро идут работы по возведению стен. В один из дней замечает Петрос, что Погос собирается уже куполом увенчать храм, а он всё ещё не поспевает с прокладкой труб к краю ущелья. Мысль об утрате несметных богатств выворачивает душу, у него ум за разум заходит. Решив во что бы то ни стало спасти свои сокровища, он пускается на хитрость. Прихватив бухту отливающего белым блестящего полотна, на заходе солнца он распустил его так, чтобы край ткани как бы стекал в ущелье. Разматываясь, ткань мягко сбежала вниз. Погос, приметив в лучах заката белую ленту, стекавшую в ущелье, решил почему-то, что это пенные струи родника Акнер. Что и говорить, и ему не хотелось терять накопленное, хотя и довёл он дело своё до водружения последнего камня на куполе. С него-то он в отчаянии и бросился в пропасть, испустив жалобный крик:
– Боже правый, та тев!..
Никому не ведомо, чего ради просил Погос в последний миг крыл у Господа – то ли для творения своего на краю ущелья, то ли для себя, разнесчастного… Известно лишь, что в народе с той самой поры и монастырь, и всё окрест именуют – Татев.
Перевод с армянского
Александра Межина
Старатель сюникского духа
С произведениями Эдуарда Зограбяна читатель знаком с начала 70-х годов, когда в республиканских газетах «Авангард», «Гракан терт», «Ерекоян Ереван», а затем в «Айреники дзайн» стали появляться его очерки и проза. Эти публикации открыли ему дорогу в духовный мир страны. И первыми признали его читатели, едва ли не самый строгий и взыскательный судия. Связь журналиста и писателя с читающей аудиторией крепла год от года, от очерка к очерку, от произведения к произведению. Зримые образы быстротечной жизни с бурной схваткой характеров и обстоятельств высвечивали пристрастия Зограбяна-гражданина. Искренность придавала особое зрение его видению мира.
Первую свою книгу «Сыны Воротана» автор получил на руки в 1974 году. То была захватывающая повесть о тех, кто вгрызался в сердце гор, добывал свет и энергию для народа заоблачного края гор. Она целиком посвящена опасной профессии проходчиков тоннеля. Построенная на биографии строителей, книга написана по горячим следам. Во второй книге «Почки так и не раскрылись» развернуты судьбы ушедших на фронт и не вернувшихся с войны зангезурцев. Показан подвиг народа, отстоявшего целостность Родины на фронтах и в тылу. Первым из журналистской братии Армении Зограбян объявляется на строительстве Байкало-Амурской магистрали. Он пересек тайгу начиная от берегов Охотского моря, создав запоминающуюся серию зарисовок «Сибиряки». Совесть патриота движет им и там: он идет по следам сосланных в Сибирь земляков, жертв сталинского режима 1937 и 1949 годов. Разыскания эти легли в основу новой книги «На тропах чужбины». Но подлинную известность автору принесли книги «Мир на всех один» (1985 г.), «Еляны» (1988 г.), «Вечность» (1990 г.). О них заговорили. Пока критики спорили, народ читал. Результат налицо: в 1993 году Эдуард Зограбян удостаивается за последние две из перечисленных книг учрежденной Союзом писателей Армении премии имени Акселя Бакунца.
Учась в Москве, он вхож в среду интеллектуалов, формирующих общественные вкусы. Круг общения неизмеримо расширил его кругозор. Лев Озеров, Марис Чаклайс, Регина Жюромскайте, Иван Драч, Олег Дмитриев, Леонид Лиходеев и многие другие помогают ему осознать себя и одаривают его своим доверием. Зограбяна принимают в семьях разведчика Абеля, Марка Бернеса, Константина Орбеляна, Яна Френкеля…
Многие из друзей Эдуарда побывали в Армении, в том числе по его личному приглашению. Он возит их по живописным уголкам Зангезура, гордясь каждым храмом и камнем, которого коснулась рука зодчего и каменотеса. Эссе Бронислава Холопова «Красные яблоки Гориса» – плод знакомства с неописуемой красоты горным краем.
В 2000 году увидел свет очередной труд Зограбяна «Орбеляны» в трех книжках. Двумя книжками выходят его зангезурские легенды и сказания. В содержательный том слагаются новеллы. Поражает глубина его лиро-философского собрания наблюдений «Наедине с самим собой». Сборник «Кони», не единожды изданный и нашедший широкий отклик, умножил славу Зограбяна-рассказчика и бытописателя.
Неизменно обращаясь к фактам и событиям родной истории, Зограбян доказал, что его книгам уготована жизнь долгая и плодотворная. Довольно упомянуть хотя бы его книги «Героический Дом Сисакан» и «Горис. На тропах истории».
Не забывает дядя Эдик и о малышах. В 2003 году появилась прелестная книжка «Чтобы всем добра досталось».
30 книг – далеко не предел возможностей столь плодовитого и неутомимого в своем правдоискательстве писателя. Велика его почта – как по количеству писем, так и по разбросу мнений читателей, знающих и любящих его. Одно очевидно: его перо служит людям и они верят его слову. Не это ли высший знак отличия и награда за кропотливый повседневный труд?!
Отдельно хотелось бы поговорить о работе Зограбяна над образом Зоравара Андраника. Казалось бы, писано о нем столько, что ничего нового и не скажешь. Он из иконы возвращает людям их живого героя, не лишенного человеческих черт. За эту всегда узнаваемую гражданственность Зограбяна и любят. Кто-кто, а народ знает, кто есть кто. Посему добрый мой совет: увидите книгу Эдуарда Зограбяна на книжном развале, не проходите мимо: остановитесь и полистайте. А вдруг захочется пополнить семейную библиотеку чем-то стоящим.
Ашот Сагратян,
писатель, переводчик,
действительный член
Академии педагогических
и социальных наук РФ
Оставьте свои комментарии