Дон Кихот де Монте-Кристо

РЫЦАРИ ПЕЧАЛЬНОГО ОБРАЗА

Мне всегда казалось, что на жизнь более всего любят жаловаться мои ереванские соотечественники. По поводу и без повода. Москвичи по мере обострения кризиса их переплюнули, а если не переплюнули, то догнали. И те, кто лишился работы, и те, кто сохранил работу. На каждом шагу слышу: жить стало невозможно, денег ни на что не хватает, продукты дорогие, лекарства дорогие, транспорт дорогой, коммунальные платежи запредельные, а случись в кафе посидеть – последние штаны с тебя снимут. Если, конечно, штаны твои чего-то стоят. Одна моя приятельница жаловалась на возросшую скупость ухажеров. Уже и цветы перестали дарить, в гости являются с дешевым пирогом, а в заведениях общепита, заказав что-либо официанту, напряженно подсчитывают, во что им влетит котлета по-киевски. Совсем как Ипполит Матвеевич из «12 стульев». На лицах не найдешь и намека на улыбку. Впрочем, дефицит улыбок наблюдался и до кризиса. Еще с девяностых население, будто сговорившись, решительно перестало улыбаться. В час пик заходили в метро? Толпа не иначе как с поминок возвращается. А как на работу едут в восемь утра, видели? Илья Репин, «Бурлаки на Волге». Может, оттого так много веселья в телевизоре, что мало его в жизни? Кажется мне, строгие дяденьки дали телевизионным деятелям указание: в суровую годину рассмешить народ во что бы то ни стало. Те и стараются, как могут. Кстати, сами лицедеи в жизни также редко улыбаются. Не оттого, что плохо живут, – живут они как раз нехило, – но в промежутках депресняк на них находит, хоть вешайся. Потому из кожи вон лезут, чтобы промежутков не было.

Еду я в Шереметьево. Таксист разговорчивый попался. Пожаловался, что летом в Москве не было лета, а осень и того хуже. Дожди, сырость, слякоть и не пропускающее солнечных лучей вечно беременное небо. Затем пожаловался на работу. Тяжелая, а платят мало. Сколько – мало? За пятнадцать рабочих дней (через день) 1000 долларов. Снова перешли на погоду. На даче толком не поработал (это он об огороде), пришлось отсиживаться дома. И бронхи больные, от сырости кричал «караул». Тут я его очень понимаю. Говорю мечтательно: а в Иерусалиме, к примеру, сухо и солнечно, в Афинах, между прочим, тоже, а еще с бронхами хорошо жить… Он не дал договорить. Ну их к лешему, сказал, не люблю заграницу. За что? За то, говорит, что жируют, сволочи.

Еще одна моя приятельница (а приятельниц у меня много) работала в крупной фирме и попала под сокращение. Дали ей отступных 200 тысяч рублей и отправили на все четыре стороны. Впала в тяжелейшую апатию, пить и есть перестала, будто непоправимое горе ее настигло. Плакалась по телефону, как ей быть да что ей делать. «Радуйся, – говорю. – Никто не умер. Отдохнешь, собой займешься. Полгода спокойно проживешь. Не считая сбережений. К тому же вторую свою квартиру сдаешь, в чем проблема?» «Как это в чем? – возмутилась она. – Я весной в Швейцарию собиралась. А машина? Знаешь, сколько на нее денег уходит? А парикмахер, а солярий, а бассейн, а маленькие удовольствия?» «Машину, – говорю, – продай, волосы постриги ежиком, поплавай дома, в ванне, и вспомни, что есть несчастные, которые дальше Крюкова нигде не были». Обиделась, хлопнула трубкой.

Сосед, с которым мы встретились в поликлинике у кабинета врача, перед дверью которого дожидалось очереди еще два десятка больных, долго и подробно рассказывал мне о своей гипертонии, о перебоях сердца и всех остальных органов. Чем лечиться в районной поликлинике, рассуждал он, лучше к платным врачам обратиться, да где деньги взять. Да, притворно вздохнул я, кризис. Он махнул рукой. Кому кризис, а кому гипертонический криз. У меня, говорит, всю дорогу кризис. До среднего класса недотянул. Так что дотяну уж как-нибудь до пенсии. Развернул газету и погрузился в чтение, а через минуту, заметно повеселев, толкнул меня в бок. Смотри, говорит, забавная новость: миллионер обанкротился и бросился под поезд.

Недавно попал в большую компанию, отмечавшую в ресторане какое-то событие – то ли крестины, то ли юбилей – так и не понял. Гости собрались отменные. Приглашенный тамада произносил тосты, приглашенная певица распевала затоптанные песни, приглашенный иллюзионист извлекал из неожиданных мест неожиданные предметы, а вспотевшие дамы и кавалеры скакали в самозабвенном танце. Расположенные по углам динамики трещали по швам; шум стоял такой, что его не перекричали бы иерихонские трубы. Люди веселились так, словно только что получили извещение о конце света. В туалете я столкнулся с одним из гостей в отливающем серебром костюме, изрядно выпившим и через каждое слово переспрашивающим, как меня зовут. Сообщил, что, хоть и учился в политехническом, очень любил читать книжки, а самой любимой его книгой был «Дон Кихот». Теперь у него дом на родине Сервантеса, еще один в Греции, счет в банке и есть куда отступить. Но не в том дело. Он патриот…

«Да, дорогой… прости, как тебя зовут?.. Я патриот и хочу жить в своей стране. С березовым соком, березовым соо-оком (это он запел). Апельсиновый, между нами говоря, полезнее для здоровья, но пусть березовый. Лишь бы не натыкаться на бяки. А мне твердят о будущем. Со студенческих лет и по сей день. О прошлом и будущем, словно нет настоящего. Какое будущее, когда... как оно называется? Помнишь, был такой предмет – диалектический материализм? Нам вдалбливали, что материя первична, а мы не очень верили. Оказалось, и правда первична. Сегодня первичнее, чем вчера. Нет, ты мне скажи… как тебя зовут?.. Скажи, если материя первична, о чем тогда базар?»

Мой друг, сценарист, мечтал когда-то делать кино не хуже Бергмана и Феллини, которых очень любил. Однако отечественное кино в девяностые захворало, а к тому времени, как вылечилось, о Бергмане и Феллини начисто забыли. В сериалы мой друг не вписался и потому ушел в литературу. Ни много ни мало 14 книг издал, сплошь триллеры. На пятнадцатой шлюзы закрылись. В чем дело, хуже пишу? Нет, ему отвечают, хуже читают. Теперь дамскую литературу берут. Синдром Пенелопы. Нынешние Пенелопы не ковры ткут, а книжки пишут. Пишут неистово, маниакально, не отходя от компьютера, роман за романом, как заядлый курильщик, жадно затягиваясь, прикуривает одну сигарету от другой. Женщины, которые не пишут, читают женщин, которые пишут. Читают и приходят к справедливому выводу, что и сами так могут. Не знаю, каким путем передается литературный вирус - может, типографская краска токсичная? - но число писательниц стремительно растет. У одной знакомой, к примеру, началось со сломанной ноги. Поскандалила с неверным мужем, выскочила из квартиры, оступилась, свалилась с лестницы, потеряла сознание, очнулась – гипс. Лежала на больничной койке, хандрила, книжки в мягких обложках листала. Дай, думает, попробую. Положила на живот ноутбук, попробовала. Теперь у нее книг больше, чем у любого из классиков.

ДУЛЬСИНЕИ

Дамы помоложе, кому терпения и образования для литературных упражнений не хватает, выбирают более простой путь. Походите по Интернету. На каждом повороте, на каждом клике на вас обрушится масса предложений типа «Котик, хочешь получить удовольствие?.. Киса, проведем время вместе?.. Я жду тебя в любое время суток… Час 2500 р.». Дальше – мобильный телефон дивы, весьма аппетитной, судя по фотографии. В последнее время в интимные призывы вклинились отступления, которых раньше не было: «Если это для тебя дорого, можем договориться». Уступка кризису.

Предложение явно превышает спрос. Не буду ссылаться на статистику, я в нее не очень верю. Верю в собственные ощущения, а они подсказывают, что среди девиц от 18 и старше объявлена всеобщая мобилизация и лозунг «Ты вышла на панель?» пришел на смену хрестоматийному «Ты записался добровольцем?» Я совсем не против древнейшей профессии. Сам никогда не прибегал к услугам ночных бабочек, не было в том необходимости, но прекрасно понимаю, что бороться с этим так же бессмысленно, как вести войну с человеческой природой. Но ведь это, в конце концов, профессия. В Древней Греции девочек в школу гетер отдавали с восьми лет… Гейш на Востоке долго учили культуре общения. Может, взять да и открыть при каком-нибудь университете с восточным уклоном факультет гейш? Не думаю, что при сегодняшнем обилии учебных заведений, количество которых обратно пропорционально количеству образованных людей, такой факультет кого-то сильно удивит.

У старейшего декана факультета журналистики в кабинете стоит на столе статуэтка Дон Кихота. Он убежден, что в этом образе заключена суть профессии журналиста, его характер, принципиальность, бескомпромиссность. Это, конечно, в идеале. Реальность иная. Но ведь и Дон Кихот – идеал.

Так вот о гейшах. Еще одна моя приятельница (я предупреждал: их у меня хватает), не просто гейша, а элитная гейша, однажды влюбилась. Бурный был роман, судя по ее рассказу, в результате она завязала с профессией и зажила благопристойной жизнью добропорядочной женщины. Но однажды ее молодой человек вышел в магазин и не вернулся. Исчез, короче. «Ночи Кабирии», если кто еще помнит Феллини. Или «Милая Чаритти», если кто помнит Боба Фосса. Рыдала, истязала себя бедная служительница Венеры, спрашивала, отчего с ней такое приключилось и почему есть деньги, квартира, иномарка, а счастья не видать. Утешитель я плохой, попытался, как мог, втолковать ей, что нет на свете ничего нового, и пусть уходит, скатертью дорога, что надо жить и надеяться, и когда-нибудь вновь появится всадник на Росинанте. А она, элитная гейша, перестав плакать, отвечает мне решительно: «Умный ты человек, а того не понимаешь, что ждать бесполезно. Дульсиней гораздо больше, чем всадников на Росинанте».

Еще одну знакомую вспомнил. Долго и подробно рассказывала мне, как на курорте влюбился в нее некий итальянец, владелец яхт и лошадей. Предложил руку и сердце и теперь шлет страстные сообщения, зовет к себе. Счастливица тихо готовится к отъезду и подругам не рассказывает, чтобы не сглазили. Другой приятельнице, лет под пятьдесят, хорошо сохранившейся, вздумалось погулять по забугорному сайту знакомств. И что вы думаете, нашла француза благородных кровей, вилла в Ницце, опять же яхта, несметные сокровища, то ли вдовец, то ли разведен, зовет к себе, готов дорогу оплатить и все такое. Советовалась со мной, как ей быть. Не пойму, отчего состоятельные яхтсмены сосредоточились на постсоветских матронах – должно быть, здесь своя закономерность, – но смена ролей показательна. Дульсинеи в поисках Дон Кихотов сами оседлали Росинантов.

ЗАМОК ИФ

Умные социологи и экономисты, которых в последнее время часто собирают в телевизоре за круглым столом, денно и нощно обсуждают механику кризиса. Кто-то авторитетно заявляет, что кризис идет на спад, а кто-то вносит не менее авторитетную поправку: ожидается новая волна, так что держитесь. Дяденьки в рубашках, накануне старательно выглаженных женами, перебивая друг друга, говорят о плюсах и м и нусах кризиса и к плюсам относят то обстоятельство, что теперь, дескать, нужда в профессионалах, как пить дать, возрастет. Не уточняют только, в каких именно и насколько. Замысловатая банковская терминология, похожая на заклинания шаманов, рядовым гражданам ни о чем не говорит, а обтекаемыми формулировками типа всеобщего достатка и процветания сегодня даже политики перестали пользоваться.

Старшее поколение, не блещущее здоровьем и уставшее от бестолковой суеты, отошло в сторонку, замкнулось. И у молодых энтузиазма поубавилось. Еще один мой приятель, начинал карьеру как клоун, затем ушел в шоу-бизнес, а после сорока купил недорогой дом за городом, перевез туда жену и дочь и с головой ушел в натуральное хозяйство. «Все, - отрезал, - надоело! Что скажу Господу, когда явлюсь перед ним и он спросит, чем я занимался? Дурака валял, зубоскалил, способствовал развитию мозгового трихомоноза?» Всерьез задумался о добре и зле, накрепко сросшихся, и в попытке расставить их по местам ушел в религию. Не в церковную – в нее он не очень верит, – а в какую-то свою, близкую к языческой. И таких, уверяет он, много. Попутно возросло национальное самосознание. Но и тут свой крен. Я хорош, потому что другие хуже. Разного рода опросы (хотя и без них картина ясна) показали, что среди инородцев наибольшую настороженность вызывают выходцы из бывших союзных республик, особенно кавказцы и среднеазиаты. Причем кавказцами называют всех, включая население Закавказья или Предкавказья. Тонкости географии не волнуют даже работников СМИ, что говорить о постсоветских гражданах, никогда в тех краях не бывавших и уверенных в том, что Ереван, Баку и Тбилиси – это глинобитные горные кишлаки, населенные аксакалами и абреками. К «понаехавшим» китайцам отношение до поры до времени терпимое только потому, что те не слишком высовываются, на дорогих иномарках не разъезжают.

Вообще, метаморфозы, происходящие с народами, сродни процессам, происходящим в отдельных человеческих судьбах. Если дела пошли плохо, появилось ощущение безвыходности, безысходности, а в душу вселилась неуверенность, возникает потребность в самоутверждении и поиске зла вовне. Я хорош, потому что другие хуже… Если думаете, что это исключительно российское явление, сильно ошибаетесь. Оно бросается в глаза там, где «других» много. Когда жить нелегко. Когда потеряны ориентиры. Когда одни ценности рушатся, а других не видать. Когда тускнеет свет в о к о ш к е .

Когда противоречивое многоголосье проектов, предложений, призывов и лозунгов окончательно затмевает простое и разумное отношение к вещам. Тогда и слетает с уст обывателя отмеченная нетерпимостью фраза «жируют, сволочи».

ВЕТРЯНЫЕ МЕЛЬНИЦЫ

…Смотрю на пассажиров, вылетающих в Ереван, и думаю: какая же все-таки удивительная вещь – этот национальный ген. Что нас делает похожими? Далекие предки? Социальные, климатические условия? Смотрю на соотечественников, деловито катящих тяжелые чемоданы на колесиках и попутно докладывающих кому-то по мобильнику, что, дескать, прошел регистрацию, иду на посадку (почему-то именно в аэропортах их тянет на активное телефонное общение), смотрю и будто надпись у каждого на лбу читаю: «Я – армянин!» Кто-то скажет, это хорошо. Может, и хорошо, но надпись видна, когда они вместе. По отдельности они нормальные homo sapiens. Прирожденные путешественники и кладоискатели, чувствующие себя одинаково уютно и там, где их любят, и там, где не любят. Не обижаются, черти. Как это у них получается – ничего и никого вокруг не замечая, упрямо делать свое дело? Делать хорошо, потому что каждый из них в отдельности работать умеет. Откуда эта муравьиная самососредоточенность? От близости к Адаму?

Кризис крепчает, а им хоть бы что. Не жалуются. Помните падчерицу из сказки «Морозко»? «Тепло ли тебе, девица?» - спрашивает Мороз, а девица, привыкшая к ударам судьбы, дрожа от холода, отвечает вроде того: «Прохладно, дедушка, но жить можно». Вот такое на меня впечатление произвели ереванцы по приезде. Не удержался, стал сравнивать цены. Оказалось, продукты питания (за исключением овощей и фруктов) в Ереване стоят столько же, сколько в Москве, а яйца и сигареты, к примеру, дороже. Хорошо, сигареты, положим, привозные. А яйца? Неужто своих, прошу прощения, яиц нет? Лекарства поименно сравнивать не буду, скажу, что в Ереване они дороже в полтора-два раза. И если в Москве имеет место страховая медицина, которая худо-бедно сводит концы с концами, то здесь любое посещение больницы ощутимо бьет по карману. Медицинские заведения напоминают мне салоны игральных автоматов. В каждом кабинете установлен заморский аппарат, и больного с готовностью посылают от одного к другому, попутно выявляя всевозможные процессы организма с формулами, снимками и диаграммами. В результате имеешь на руках не диагноз, а диссертацию, себя в разрезе, однако денег на лечение к тому времени не остается. Ереванцы панически боятся врачей и больниц, ведь зарабатывают они много меньше москвичей.

На объявление в газете о том, что нужна круглосуточная сиделка для пожилой женщины, в течение первой недели откликнулась сотня желающих в возрасте от 22 до 60 лет, треть из них с высшим образованием. Дамы здесь Росинантов не седлают, романы не пишут. А если бы и писали, читать некому. Тем не менее, наиболее упрямые из писательской братии находят спонсоров и издают свои книги. Третьего дня гулял по парку и набрел на съемки первой армянской рок-оперы. Надо же, подумал, куда замахнулись. Заметил в массовке старую знакомую, профессиональную, между прочим, актрису. Съемочный день закончился, терпеливо ждала выплаты. Не поленился, подождал вместе с ней. Знаете, сколько ей выдали?.. 1000 драмов, меньше ста рублей. Слесарь-сантехник и тот за починку крана потребует втрое больше. Такая рок-опера!

Знакомый американец удивлялся запредельным ценам в ереванских бутиках. Все то же самое, сказал он, у нас можно купить намного дешевле - цены-то упали, - а у вас, надо полагать, подскочило благосостояние населения. Благосостояние не подскочило, хотя наблюдается поразительный контраст между обилием иномарок, с одной стороны, убогим прожиточным минимумом, с другой, и вселенским оптимизмом, с третьей. Ереванцам, в отличие от москвичей, не надо затягивать пояса потуже, они у них давно затянуты. А по «ящику» только и разговоров, что о будущей процветающей Армении. Здесь, как и там, разговоры исключительно о прошлом и будущем. Настоящее виртуально.

Молодежь. Здесь, как и везде, она составляет наиболее активную часть населения. И наименее заполитизированную, что особенно приятно. Правда, молодежь неоднородна. Вообще, соотношение между городской и сельской публикой дало сильный крен в сторону сельской (не обязательно из сел, это скорее качественное определение). Мышление провинциальное, местечковое, стереотипами задавленное. Но есть «золотой» костяк - ребята от двадцати до тридцати, в основном из благополучных интеллигентных семей, деловые, энергичные, успевшие поездить по свету, владеющие английским, умные, ироничные. Каждый раз, общаясь с ними, я убеждаюсь, что лучшие представители моего поколения в их возрасте хоть и отличались большей тягой к духовности, однако не обладали той гибкостью, внутренней свободой и открытым взглядом на мир, какой есть у нынешних. Ведь у нас не было и половины их возможностей. Мы жили в замке Иф, как Эдмон Дантес, и, как он, налегали на самообразование. Западную культуру освоили не хуже, чем отечественную, знали наизусть роман Хемингуэя «Праздник, который всегда с тобой», воспевающий Париж, и Москва заменяла нам этот праздник, как ячменный кофе заменяет арабику. Я бы покривил душой, если бы сказал, что тот ячменный кофе не был полезен. Для нас, взращенных на русском слове, безусловно, был. Жизнь поделилась между двумя столицами. Ереван–Москва. Со школы и по сей день. Вполне мог бы потягаться с ветеранами «Аэрофлота». Москва–Ереван… Не корысти ради, как сказал бы персонаж Ильфа и Петрова отец Федор, а волею пославшей мя больной… мечты.

В конце восьмидесятых мы с режиссером Георгием Гавриловым писали сценарий совместного советско-итало-американского фильма о клоунах. Это был грандиозный по тем временам проект, и в главной роли должен был сниматься Вячеслав Полунин, у которого мы гостили в те дни в Питере. Работа, однако, была прервана, и кино в силу не зависящих от нас причин не состоялось. Так бывает, но сейчас я о другом. Там был эпизод, где Слава Полунин в порыве отчаяния должен был сорвать шест, подпирающий шапито, оседлать коня и понестись навстречу десяткам, сотням выстроившихся в ряд современных ветряных мельниц. Консультант с американской стороны заметила, что эпизод хорош, но среднестатистический американец, взращенный Голливудом, Сервантеса не помнит и Дюма с мушкетерами и графом Монте-Кристо ему понятнее и ближе, нежели Дон Кихот. Тогда это замечание показалось нам странным, а сегодня, спустя два десятка лет, стало ясно, что и сами мы в том же положении. Однако понять – не значит согласиться. Ведь и сам граф, добившись всего, чего желал, обратился к друзьям со следующими словами: «Не забывайте в своих молитвах человека, который, подобно сатане, возомнил себя равным богу и который понял со всем смирением христианина, что только в руке божьей высшее могущество и высшая мудрость». Сказал и канул в прошлое. Или в будущее. Как и Человек из Ламанчи.

Руслан Сагабалян