Зангезурская свадьба
Святой Эчмиадзин. Церковь Святой Рипсимэ при въезде в город Вагаршапат. Венчается раб Божий Воскан рабе Божьей Маргарите. Новобрачные обмениваются кольцами и перед ликом Спасителя клянутся друг другу в верности. Тем же днем в тот же час в Москве в церкви Сурб Арутюн (Святого Воскресения) обручался раб Божий Арман рабе Божьей Карине. На трижды повторяемый вопрос священника – будет ли муж в ответе за жену до конца дней своих, а жена – до конца своих дней покорна мужу, оба трижды отвечают «да!»
Свадьбу Воскана Восканяна и Маргариты Арутюнян играли в доме торжеств «Очаг», что под Ереваном. Приглашенные большей частью были из Гориса – жемчужины Зангезура, где молодые и проживают на земле предков.
Свадебный же стол Армана и Карины Казарян принимал гостей близ подмосковного Щелково, в тенистом уголке с живописным прудом, где среди множества уток грациозно миловалась пара белых лебедей, символ супружеского согласия.
Деды и прадеды, как и бабушки-прабабушки Армана родом из Капана и Гориса, южных пределов исторического Сюника – Зангезура, а предки Карины – выходцы из Вана.
Обе свадьбы, не сговариваясь, были выдержаны в лучших зангезурских традициях. На мангалах дымились шашлыки и кебабы, поспевала долма, в котлах доходил воспетый в песнях кололак, царь знатных блюд Зангезура. Обвенчавшимся поднесли выдержанное красное армянское вино и гранат – символ плодородия.
Когда свадьбы подходят к концу, в зале приглушают свет и под душевную народную мелодию все обступают молодоженов. Они одним ножом режут свадебный торт и первый кусок едят с одной тарелки – в знак грядущей сладкой жизни. После обносят лакомством остальных.
И тут перед мысленным взором словно оживают картины зангезурских традиций – обряд сватовства, венчания и самой свадьбы.
* * *
Невесту выбирает мать жениха. Сватовство – тоже ее хлопоты. Чаще всего она сама отправляется к матери девушки с предложением: «Пришла за огнем – от вашего светильника наш светильник зажечь». Если родители девушки намерены были отказать, они, извиняясь, говорили: у дочки нашей зубки только-только режутся.
Но и в случае согласия девичья родня, выслушав предложение, как правило, долго судила-рядила. Особый вес имело мнение даи, дяди невесты по материнской линии. Нередко все решало именно его слово. Объявляли об обручении, лишь заручившись согласием девичьей родни.
Обряд обручения священник освящал в застолье. На обручении девушка получала либо золотое кольцо, либо цепочку и непременно низку монет – знак того, что она уже обещана. Подарок умело прятали в гранат или яблоко. В этих дарах таилась символика: пожелание невесте быть плодовитой, как яблоко или гранат. На церемонии обручения жених не присутствовал.
В обряд обручения вписывался «хнамапач»: брат невесты или кто-то из ее родичей должен был поцеловать девушку из жениховой родни. Тем закреплялось право мужчины одного рода на руку женщины из другого рода.
По праздникам, таков был обычай, из дома жениха в дом невесты несли гостинцы – кувшин вина, бутыль водки, фрукты и – обязательно – яблоко или гранат с воткнутой в плод зажженной свечой, а еще ягненка – с меткой во лбу и красной лентой на шее.
Свадьбы в Зангезуре справляли осенью или ближе к зиме, когда завершались полевые работы и заканчивался сбор урожая. Играли их три дня и две ночи: садились за стол в пятницу и вставали в воскресенье.
День свадьбы родители парня обговаривали с другой стороной в несколько заходов. Определяли, какую сумму должна выплатить матери невесты женихова родня за молоко, которым вскормлена девушка, сколько и каких продуктов нужно поставить в дом избранницы ко дню свадьбы и сколько гостей будет за столом с ее стороны. Переговоры велись на девичьей половине с участием той и другой родни. Все угощение доставляли в дом невесты из дома жениха накануне – когда невесте полагалось покинуть отчий дом.
В бажинк, приданое девушки, как правило, входили: постель, палас-карпет или ковер – стелить на пол, тюфяк, одеяло, две подушки, занавес со шнуром и все, что необходимо в хозяйстве: луженая посуда, скатерть, мезар – полотенце на корыто для теста, мафраш – длинный ковровой выделки тканый мешок, хурджин – переметная сума для переноски приданого. Корова в приданое не входила ни в коем случае: не положено было из одного дома уводить двух особей женского рода.
За день до свадьбы родственницы невесты приносили с собой ехудзу, сдобренное медом взбитое яйцо с маслом, – мыть ей голову.
С плоской кровли самого высокого в селе дома привычные слуху зурна и доол созывали на свадьбу все село. Доол из кожи речного сома гудел, подобно грому над бездной, камнепаду в горах, горному обвалу. Шли все сперва в дом жениха. Там подавали еду и разносолы. Если среди гостей оказывались рассорившиеся соседи, их непременно мирили, чтобы мир царил и в новой семье. Из дома жениха в дом невесты отправляли все, что было оговорено ранее. Потом зурна и доол вели народ к дому невесты: вола забивать. Тот стоял в ожерелье из спелых яблок. На хвосте его красовался яркий бант. Половину туши забитого вола сразу же отсылали в дом жениха.
Священник торопил всех в церковь – к обряду «псака», венчания. Жених и невеста, опустившись на колени, целовали порог дома невесты и шли к алтарю одни, без родителей. Народ тянулся за ними. На груди жениха алел знак его непорочности – красный бант.
Священник, вкладывая правую руку невесты в правую руку жениха, вопрошал: «Тэр эс?» И пока не дожидался исполненного мужского достоинства: «Тэр эм!», не скреплял союз. В том и был смысл коротких вопроса и ответа: «Хозяин ли ты ее судьбы?», и словно эхом звучало: «Да, принимаю на себя все заботы и хлопоты о ней».
А к невесте священник обращался так: «Дочь моя, клянешься ли ты быть смирной и покорной до самой смерти?»
И дождавшись ответа: «Да, святой отец, век мне быть покорной, и да видит это Бог!», соединял молодых: «Господь сему свидетель». Священник объявлял новобрачных тагавором и тагуи – царем и царицей. Крестный держал у них над головой крест с Евангелием в одной руке и саблю в ножнах – в другой, нечистую силу отгонять.
Из церкви свадьба катила к дому невесты. Но шли уже другой дорогой, идти прежней не полагалось – дурная примета. Из домов родичей, мимо которых шли молодожены, выносили угощение – вино и водку, яичницу, масло, мед. Обносили яствами сперва новобрачных и уж потом всех остальных. Это значило, что молодую пару принимает вся родня, что это праздник не только двух семей, но и обеих фамилий. Гости шли к дому отца невесты, чтобы присутствовать при обряде прощания с отчим порогом и вхождения в другой дом.
Дочь целовала руку отцу-матери, жених целовал руку всем старшим членам ее семьи. Прежде чем оставить отчий дом, дочь, а следом и ее суженый благоговейно целовали край очага-тонира, после чего под звуки зурны и доола с песнями, танцуя, устремлялись к дому молодого мужа. С плоских кровель сельчане щедро сыпали на головы счастливцев лесные орехи, желуди, каштаны, сухофрукты и пшеницу. Народ веровал в то, что эти дары природы принесут молодым плодородие и благополучие. Мужчины затевали «кох», меряясь силами. Так принято в горах Зангезура.
И вот свадьба замирает у ворот женихова дома. Отец невесты, гордо держа дочь за руку, препоручает ее отцу жениха со словами: «Доверяю дочь сыну твоему, введи ее в дом свой. На добро и во благо». Принимая невестку, отец жениха заверяет: «Теперь она и нам дочь, беречь будем как зеницу ока».
Входя в свой новый дом, невестка, а за нею и молодой муж почтительно припадают и к этому очагу-тониру. Навстречу им выходит свекровь с горшочком топленого масла. Это знак, что с приходом невестки в доме и масла станет больше. Невестка бросает в горшок пару монеток, затем, обмакнув пальцы в масло, смазывает им волосы свекрови, давая понять, что признает ее власть и готова о ней заботиться. Свекровь, согласно обряду, три раза обходит молодых, желая тем долголетия в совместной жизни.
Случалось, что к ногам молодоженов клали жертвенного барашка и перерезали ему горло. Эта жертва призвана была оградить дом от злых духов или задобрить их. А еще обмакивали в кровь перочинный нож новоиспеченного мужа и складывали – дабы удвоилась его мужская сила. Свекровь приглашает невестку в дом, но та ждет, пока не вынесет она ей подарок или при всем народе не посулит его. Ударом ноги невестка смело разбивает глиняную миску на пороге, как бы утверждая свою независимость. И лишь после этого переступает порог. Девушку уводят в дом. Она не садится, пока свекровь не одарит ее чем-нибудь. Тотчас на колени ей сажают ребенка, чтоб плодовита была.
А свадьба гуляет вовсю. Тамада произносит один за другим все положенные по случаю тосты: памяти предков, за молодоженов, за кавора и каворкин – кума с кумой, за здравие родителей, за всех родичей. За шумным столом поочередно гости сменяют друг друга: село-то большое.
Устает танец, и музыканты начинают сбор вознаграждений. Берут деньгами, которые пойдут в пользу молодых. К концу пиршества почти выдохшийся доолчи просит священника освятить его гулкий доол и кладет его на колени кавору.
Утихала свадьба так же, как и начиналась – под звуки зурны и доола. Играли на дворе, зачастую даже на крышах, выводя бесконечно долгую мелодию прощания.
И все это время мать невесты не покидала своего дома.
Наступал час уединения. Брачное ложе стелила арснакуйр, сестра невесты, или ее племянница. На столике рядом ставила отварную курицу, вино, фрукты, сладости, мед. Кавор-кум и брат невесты оставались ночевать в доме молодого мужа...
Выстрелом из ружья кавор подавал сигнал, что парень овладел девушкой. Тот же кум хватал первую попавшуюся курицу и, зарезав ее, отправлял матери девушки, подтверждая, что дочь ее чиста. В ответ теща клала поверх плова пару вареных кур и отсылала это новобрачным. А утром всем на обозрение полоскалась на веревке простыня с «красным яблоком»: сигнал к новому застолью. Кавором на зангезурской свадьбе мог быть только крестный. Ему же положено крестить детей молодой семьи. «Должность» эта и поныне передается по наследству, из поколения в поколение…
И пока свадьба гуляла, мы перебирали в памяти нравы и обычаи чуть «диковатого» нашего края.
Через неделю после свадьбы совершался обряд мытья головы невестки – «глхалва». Теща приходила в дом зятя со сдобой, сладостями, курицей, мылом, расческой, нитками, платьем дочери. Купала дочь, стирала ее одежду и оставалась на ночь.
До истечения года со дня свадьбы или до рождения ребенка молодая ходила с закрытым лицом. С появлением первенца невестка имела право на дарц – возвращение к родителям на месяц. Если же ее тянуло туда раньше положенного обрядом срока – это могло означать, что жизнь ее едва ли сложится и она задержится в отчем доме, возможно, оставшись там навсегда…
Согласно армянскому праву с начала принятия христианства, под венец шли лишь по достижении дозволенного возраста, при обоюдном желании, с согласия родителей и – как это ни странно – опекунов и даже слуг. Не допускались браки между единокровными и близкими родичами, соблюдалось единобрачие. И следили, чтоб Христу поклонялись.
В IV веке был введен возрастной ценз для новобрачных: отрокам – 12 лет, отроковицам – 11. С веками взгляды менялись, и уже к правлению Католикоса всех армян Нерсеса Шнорали, а это XII век, был установлен четкий предел для мальчиков – 15 лет, для девочек – 12. Да только соблюдались эти правила не очень. В 1885 году этнограф Степан Зелинский видел в
Хндзореске, крупнейшем из сел Зангезура, супругов: «Мужу было не более 10-11 лет. А жене в наряде невестки, с закрытым лицом, которая играла на улице с мальчишками, едва минуло 8 лет от роду, как сказал ее отец». Там же девушку старше 15 лет выдать замуж было непросто. Если кто и брал ее в жены, то обычно вдовец. Засидевшихся в девках так и называли – «таны мнацац».
В XII веке «Судебник» армянского мыслителя Мхитара Гоша определял наказание за нарушение церковных правил. Он же устанавливал тип и очередность наказания. Первыми страдали родители невесты, за ними жених и уже потом его родители. Священник, венчавший молодых вопреки канону, лишался сана. По «Судебнику» же решали, в каком случае муж волен бросить жену: ежели она лишена была девственности до венчания, если уличена была в неверности или колдовстве или поражена венерическими болезнями или проказой.
Жена могла уйти от мужа, если он, оказавшись в плену, не давал о себе знать в течение семи лет. Когда же она бросала его без видимых причин, закон повелевал ей вернуться к мужу, оставляя за ним право – наказывать ее или прощать. Он мог либо продолжать жить с нею, либо держать при себе как рабыню, а мог и продать… В то же время закон был снисходителен к гулящему мужу, если тот исправно выполнял супружеские обязанности. Однако если муж сквернословил, напивался и задирался, закон вставал на защиту жены.
За неверность жене отрезали нос. Муж, уличивший жену в измене, избегал наказания лишь в том случае, если, застав ее с любовником, убивал обоих. Ежели он оставлял в живых одного из прелюбодеев, то по закону подвергался каре сам…
Суровые законы и установления того времени, как и нравы те, к счастью, остались в прошлом.
* * *
Каковы бы ни были реалии новой жизни, а у армян, тем паче у зангезурцев, в крови остались почтение к старшим, жизненный опыт которых всегда служит подспорьем молодой семье, въевшиеся в плоть и кровь гостеприимство и доверчивая открытость. С младых ногтей приучают в семье детей к работе и уважению к чужому труду. Отличительной чертой армянской семьи была и остается неотвязная любовь к чадам – детям и внукам, которых старшие всячески опекают, а бабушки и дедушки балуют до конца своих дней. Не все ли это легло в глубинный смысл слова «ынтаник», коим в армянском языке обозначаема семья, т.е. «под кровлей», подразумевая большую семью под одной крышей.
Завершая свой рассказ, пожелаем Арману и Карине, Воскану и Маргарите, доверившим друг другу судьбы свои, беречь лучшие традиции своего рода-народа и помнить об идущем из глубины веков наказе предков: «Ми барци церанак» – «Да состариться вам на одной подушке!»
Марина и Гамлет Мирзояны
Поставьте оценку статье:
Всего проголосовало 139 человек
Оставьте свои комментарии