С чего начинается память...

Слякотным октябрем 1941 года он, начинающий физиолог, был призван в вермахт. Полагаясь на хорошее знание им анатомии, определили его в тыловой госпиталь в польский город Познань. О том безоблачном времени он не раз будет вспоминать, лежа на нарах в лагерях для военнопленных под Кировом, где ему доверили отделение на 600 коек. Большинство его подопечных страдало «полевым невритом», вызванным стрессом, холодом и нехваткой витаминов. Когда большую их часть он поставил на ноги, посадив на витамин С и обеспечив им тепло и покой, советские врачи оценили его старания, порекомендовав перевести его в Армению, в лагерь № 115, где, по воспоминаниям Лоренца, было тепло и сытно. К тому же именно там он получил свободу передвижения. Впрочем, куда было бежать?! Но прежде, чем попасть туда, в край с пронзительной синевы небом над головой, прошел он через череду испытаний. Уже и не вспомнит ничего тошнотворней отправки на Восточный фронт, где и воздух, казалось, был спертым от страхов.

На дворе был апрель 1944 -го.

Пережив потерю 6-й армии фельдмаршала Паулюса под Сталинградом и сокрушительное поражение у деревни Прохоровка на Курской дуге, немецкие армии неумолимо откатывались на запад.

Переброшенный в полевой госпиталь под Витебском, Конрад наблюдал агонию германского духа: солдаты стонали не столько от полученных ран, сколько от мысли о неизбежности краха закачанных в них надежд на скорую победу.

Радуя глаз, весна плескала на ветру зелень распускавшейся листвы. К июню Витебск оказался в кольце советских войск, и, подобно многим, в плену оказался и он. Оружия при нем не было, только во внутреннем кармане обнаружили томик с «Фаустом» Гете. После допроса, учиненного офицером военной контрразведки СМЕРШ, его, за острой нехваткой медперсонала, имеющего опыт работы в госпиталях, направили в лагерь для немецких военнопленных.

Если в начале войны тысячами попадали в плен советские солдаты, то на ее переломе то же все чаще случалось с солдатами вермахта.

Сперва был госпиталь для военнопленных в Смоленске. Потом, с августа по сентябрь 1944-го, он приводил в чувство своих соотечественников в спецлагере № 3160 под городом Киров, в Халтурине. Пробыв там год, сменил еще пару лагерей поблизости – в Оричах. Потом он будет благословлять день, когда его перекинули в Армению, в местечко Канакер. Более двух тысяч обезличенных солдат заняты были там на строительстве алюминиевого завода близ железнодорожной станции.

Пробыл Лоренц лагерным врачом до памятного 19 сентября 1947 года, когда его этапами отправили домой, в родной Альтенбург под Веной. Со слов благоволившего к нему лагерного ортопеда, доктора Осипа Григорьяна, знакомого с трудами его отца, почитаемого в Европе ученого, Конрад знал, что скорым своим освобождением обязан он ходатайству начальника Военно-медицинской академии в Ленин-

граде, вице-президента Академии наук СССР Леона Орбели, к которому он обратился с письмом о помощи, составить которое помогли ему Григорьян и капитан Карапетян, штатный переводчик лагеря.

Из Армении увозил с собой Конрад двух выращенных им в Ереване птиц – жаворонка и скворца, жестяную ложку, деревянную утку, вырезанную своими руками, и самодельную же трубку из кукурузного початка. Был при нем и потрепанный томик Гете. Запомнился Конраду Лоренцу и забавный случай: в Канакере прирученный им скворец примкнул к стае прилетевших собратьев. Характерным посвистом он вернул его обратно.

Трогательная история жизни человека, хлебнувшего военного лиха, испытавшего на себе унижения плена, но не утратившего жажды к творчеству, подвигла меня вторгнуться в его биографию.

Конрад Захариас Лоренц, младший из сыновей Эммы и Адольфа Лоренцов, родился 7 ноября 1903 года в Вене. Деда Конрада, лучшего из мастеров по конским сбруям, знала вся Австрия. Отец, помнивший и голодные времена, решил пойти другим путем: вырос в преуспевающего хирурга-ортопеда, снискав себе известность не менее широкую. Уже разбогатев, он построил в Альтенбурге под Веной поместье. Окруженное болотами и полями, оно занимало Конрада прелестями дикой природы. Увлечение свое позже он сам обозначит как «чрезмерную любовь к природе».

Плавая в пруду с домашними утками, которых сам выращивал, юный Конрад дивился их грации. Редкая наблюдательность позволила ему установить социальные, то есть обусловленные средой связи в опознании друг друга. Так, позаимствовав однодневного утенка у соседа, к несказанной радости своей Конрад обнаружил, что тот следует за ним повсюду, как за уткой. С той поры водоплавающие птицы становятся его страстью. Вскоре у юного натуралиста образовалась замечательная коллекция животных, в том числе и диких, которые обитали на территории их усадьбы. Изучение механизма инстинкта становится смыслом его научных интересов. Он задается вопросом: как и почему поведение животных, не обладающих человеческим разумом, характеризуется сложными и адекватными обстоятельствам моделями?

Получив начальное образование в частной школе, Конрад поступает «шоттенгимназиум», учебное заведение с высоким уровнем образования, которым заведует родная тетя. В его стенах Конрад усваивает зоологические методы, принципы эволюции. Теперь его ум занимают зоология и палеонтология. Однако, вняв советам отца, он вплотную занимается медициной. В 1922 году он уже студент Колумбийского университета Нью-Йорка. По возвращении в Австрию, поступает на медицинский факультет Венского университета, трезво рассудив, что занятия медициной не помешают ему уделять время и этологии – науке о поведении животных в естественных условиях.

Аналитический взгляд на суть явлений даст Лоренцу возможность сделать важный вывод: сравнительный метод может быть в равной степени применим что к моделям поведения, что к анатомическим структурам. Начинается работа над диссертацией для получения медицинской степени.

Изучение инстинктивного поведения животных становится смыслом жизни Конрада. Получив в 1928-м докторскую степень, Лоренц работает ассистентом кафедры анатомии Венского университета. Теперь, даже читая лекции по сравнительному поведению животных, он, не прерывая занятий по зоологии, с головой уходит в этологию. К моменту его прихода в научное сообщество в науке об инстинктах противоборствовали две основные теории – витализм и бихевиоризм. Сторонники первой приписывали инстинкты «мудрости природы». Последователи второй изучали поведение животных в лабораторных условиях, проверяя их способности к решению экспериментальных задач, к примеру, поискам выхода из лабиринта. Увлекшись бихевиоризмом, Лоренц со временем заметил, что инстинктивное поведение животных является внутренне мотивированным. Понял, что для активизации инстинкта должен быть достигнут известный порог стимуляции. Подметил, что у животного, долго находящегося в изоляции, порог этот снижается. В серии статей, опубликованных им в 1927–1928 годах, он дает тому объяснение. Базируясь на своих выводах, высказывает оригинальную точку зрения: инстинкты вызываются не рефлексами, а внутренними побуждениями.

Почти в то же время на симпозиуме в Лейдене он встретится с Николасом Тинбергеном. Их взгляды в мельчайших деталях совпадут, породив гипотезу: инстинктивное поведение животных начинается с внутренних мотивов, принуждающих животное искать стимулы, обусловленные средой обитания. Солидарными окажутся они и в вопросе изменчивости поведения животного при запуске «ключевых» стимуляторов, так называемых сигнальных раздражителей. Вывод был однозначным: каждое животное имеет свою отличительную систему фиксированного двигательного паттерна (ФДП) и связанных с ней сигнальных раздражителей, характерных для каждого вида. Выходило, что в ответ на требования естественного отбора эволюционируют и они.

В одной из последних работ, перед пленением, Лоренц дает классическое описание «церемонии триумфа» при формировании пар у гусей. Самец, после имитации атаки на несуществующего соперника, возвращается к самке, проделывая помпезно эту самую «церемонию триумфа». Лоренцу же наряду с описанием агрессии у хищников принадлежат наблюдения в части ритуального поведения и специальных механизмов. Ученый пытается найти общие корни поведения человека и животных в части сексуальности и агрессивности. Насильственное поглощение Австрии Германией в 1938 году Лоренца огорчило, но в напористых наци он надеялся увидеть преобразователей мира. Его подкупало, что они рьяно и всерьез взялись за генетику.

Основываясь на письмах и интервью Лоренца, Р. Еванс написал книгу, приведя в ней его откровения той поры: «Конечно, я надеялся, что что-то хорошее может прийти от наци. Люди лучше, чем я, более интеллигентные, верили этому, и среди них мой отец. Я никогда не верил, что они подразумевали убийство, когда говорили «селекция». Я никогда не верил в нацистскую идеологию, но подобно глупцу, я думал, что я мог бы усовершенствовать их, привести к чему-то лучшему. Это была наивная ошибка».

Прозрение придет годы спустя. А к 1937 году Лоренц, известный специалист по психологии животных, активно принимается за одомашнивание диких гусей. Его удручала мысль, что с утратой навыков и возрастанием пищевых и сексуальных стимулов процесс этот может быть наблюдаем и у людей. Тревоги его росли по мере приближения начала носившейся в воздухе войны. Лоренц убивался, что «поддавшись дурному совету, написал и опубликовал статью об опасностях одомашнивания, позволив себе терминологию худших образцов фашистской идеологии: «чтобы получить наших лучших индивидов, надо установить типовую модель наших людей». Как член национал-социалистической партии (в одном из опросных листов он укажет, что был лишь кандидатом в члены партии) он мог себе позволить и такое. Теперь он многое дал бы, чтобы о ней не помнили.

Не проработав и двух лет на кафедре Кенигсбергского университета, Лоренц призывается в армию в качестве военврача, хотя медицинской практики не имел никакой. В 1942-м в составе 2-й санитарной роты 206-й пехотной дивизии он попадает на Восточный фронт. Плен, а день этот, 28 июня 1944-го, не только врежется ему в память на всю жизнь, но, как это ни странно, именно жизнь ему и спасет, позволив в будущем заниматься любимой наукой – этологией, в которой равных ему мало кого можно назвать.

* * *

Как-то раз солнечным утром Конрада позвал на прогулку капитан Карапетян. Привел к дому старой постройки и сказал:

– Здесь жил классик армянской литературы Хачатур Абовян, создатель современного армянского языка. Учился он в Дерпте, в совершенстве владел немецким, даже женат был на немке из прибалтийских. Сто лет назад ушел из дому и так и не вернулся…

Возвращение Лоренца к родным в 1947-м было подобно воскрешению из мертвых: его давно считали погибшим. Почему-то первым делом вспомнился ему тот солнечный день в Канакере возле дома Абовяна. Он-то вернулся. Но никто по счастливом возвращении никакой должности ему не предложил. Не будь финансовой поддержки уцелевших друзей, он не мог бы продолжать свои исследования в родном Альтенбурге. В 1950 году Эрих фон Холст основывает институт физиологии поведения имени Макса Планка, где Лоренц в течение двадцати лет занимается любимой этологией, сосредоточившись на водоплавающих птицах: видимо, неизгладимыми оказались детские впечатления. Появляется книга «Так называемое зло: о природе агрессии». Полагая агрессию всего лишь проявлением «злости», Лоренц ссылается на выбор брачных партнеров, на установление социальной иерархии, сохранение территории. В ответ на шквал критики в свой адрес Лоренц утверждает, что человеческая агрессивность становится еще опаснее оттого, что «изобретение искусственного оружия нарушает равновесие между разрушительными потенциалами и социальными запретами».

Нобелевскую премию по физиологии и медицине за 1973 год поделили между собой Конрад Лоренц, Карл фон Фриш и Николас Тинберген. С последним, как мы знаем, Лоренц был во многом солидарен.

Но то случилось годы спустя.

А по окончании войны военнопленные немцы замаливали, как могли, вину перед советским народом, частично восполняя ущерб, нанесенный стране за годы войны: в Ереване через реку Раздан перебросили они мост Победы, на Севане не без их участия рождался каскад гидроэлектростанций. Там, в период работы на Севангидрострое, подтвердилось предположение ученого о роли обучения. При этом Лоренц ссылается на поведение горных козлов, обитавших в районе каменоломен и не боявшихся взрывов.

Капитан Карапетян, штатный переводчик, проникся к этому интеллигентному человеку с голубыми глазами особенной симпатией. Желая узнать побольше о приятном во всех отношениях человеке, как-то вечером, разложив перед собой личное дело военнопленного Лоренца, стал вникать в него: австриец, родной язык немецкий. Служащий, неимущий. За плечами пять лет народной школы, пять лет медицинского университета, два года изучения зоологии. В армию призван с должности профессора психофизиологии Кенигсбергского университета. Военного образования нет. Наград нет. В одном из опросных листов указал – верующий, позже утверждал – вероисповедания не имеет. Должность в армии – младший врач. В чине младшего лейтенанта. На вопрос – сдался или был взят в плен, ответил – был взят в плен. Принадлежность к национал-социалистической партии не отрицает. До плена побывал в Америке, во Франции, в Бельгии, Голландии, Англии. После сделана приписка – в Швейцарии, Чехословакии, Болгарии, Румынии, Греции. Подпись на опросных листах четкая, разборчивая, начинается с «Dr.». Обратил внимание – к армянскому листу приложена добротная фотография. К опросному листу приведен словесный портрет Конрада Лоренца. Рост – 183 см, сложение нормальное, волосы темно-русые, лицо овальное, нос длинный, глаза серо-голубые (в кировском варианте – голубые), на руке ниже локтя шрам.

Главное, что уяснил для себя Карапетян, так это то, что Лоренц, в основном, работал в лазаретах. На это же обстоятельство, видимо, обратил внимание и офицер СМЕРШа, определявший – кого куда.

Привожу выписку из характеристики на военнопленного Лоренца Конрада Адольфа, выданной 19 сентября 1947 года в лагере в Армении: «Военнопленный Лоренц характеризуется положительно, к труду относится добросовестно, политически развит, принимает активное участие в антифашистской работе и пользуется авторитетом среди военнопленных. Прочитанные им лекции и доклады заслушиваются военнопленными с охотой. Военнопленный Лоренц побывал в разных государствах, как то: США, Англии, Франции, Бельгии, Голландии, Италии, Греции, Чехословакии и др. Владеет большим кругозором в теоретических вопросах, а также в политике ориентируется правильно, является агитатором лагерного отделения, проводит агитационно-массовую работу среди военнопленных немецкой и австрийской национальностей, владеет французским и английским языками. Компрометирующими материалами на Лоренца К.А. не располагаем».

Отметившемуся примерным поведением немцу, в скором времени освоившему и русский, активному агитатору, убедительному лектору, к тому же поднаторевшему в годы войны медику, выполнявшему в лагере и роль группового психолога, пользующемуся большим авторитетом среди пленных, решили дать поблажку и позволить заниматься наукой. В свободное время Конрад еще и смешил своих товарищей как клоун и мим. Жалел, что нет под рукой мотоцикла. Он даже на тяжелом «Цюндапе» в войсках умудрялся вытворять невообразимое.

Из доверительных бесед с Конрадом Карапетян узнал, при каких обстоятельствах Лоренц очутился в плену. Все началось с удара Красной Армии по силам группы армий «Центр». Они, несколько солдат и младших офицеров, трое суток пытались вырваться из Витебска, оказавшегося в котле. Отчаявшиеся решили остаться. Тогда он пошел один. Чтобы пересечь шоссе, умудрился даже пристроиться к колонне русских солдат. Улизнуть повезло еще разок. Потом, обессилевший и голодный, заснул в чистом поле, где и был обнаружен.

Перед отправкой домой Лоренца, переведенного в привилегированный лагерь в Красногорске, вежливо попросят поделиться своими научными открытиями. При виде пишущей машинки с латинским шрифтом от сердца отлегло окончательно. Под громкий стук клавиш не думалось. Просто он, этот стук, временами совпадал с гулкими ударами сердца, растворяя страхи, леденившие душу с момента пленения. Но и в эту почти идиллическую тишину в памяти ворвался голос милейшего капитана Карапетяна:

– У нас ЧП! Из третьего отряда шестнадцать человек повезли на «Студебеккере» к какой-то церкви в центре города и велели разобрать ее. Офицер, повелевший срыть храм, был крайне удивлен дружным нежеланием делать это. Подняв голос, он вскрикнул:

– Но в войну вы же спокойно рушили храмы. В чем дело?

Ответ одного из пленных ошарашил его:

– В войну мы все делали по приказу. На кортике нашего командира было выгравировано «Гот мит унс» – «С нами Бог». И уж если Господь отвернулся от Гитлера, помиловал нас и мы уцелели, к чему нам рушить храм Божий?! Тогда мы были солдатами. Теперь-то мы вольны поступать по совести. Можете в карцер сажать, паек урезать, но этого делать мы не будем, увольте.

В тот день досталось всем – и командиру отряда, и офицеру-надзирателю. Однако наказывать их никто не стал. За непослушание лишь увеличили норму выработки.

Работы на мосту Победы подходили к концу. Оставалось укрепить склон холма, на котором должен был встать монумент Сталину, самый большой в мире: бронзовую фигуру вождя в 16 метров должен был вознести пьедестал высотой в 30. Ставили его, видимо, на века, потому что каждый туфовый блок его постамента успел пролежать в растительном масле не меньше года. Подгонку бутовых камней из базальта у подножия холма поручили именно им, строптивым. Узнал об этом Лоренц, вернувшись со своей стройки: в тот день они заливали бетон под фундамент будущего хранилища древних рукописей. Руководил работами главный архитектор Еревана Марк Григорян, создатель ансамбля правительственных зданий на центральной площади армянской столицы. Бесспорно, талантливый архитектор заметно прихрамывал, почему и творение его с чьей-то недоброй подачи получило в народе прозвище – площадь хромого Марка.

Первое, что заметили пленные, ступив на армянскую землю, так это доброжелательное отношение к ним местного населения. Со слов капитана Карапетяна, все они знали, что армяне потеряли в войну треть мужского населения. Однако откровенной враждебности к ним никто не проявлял. В обмен на портсигары и крестики, сработанные из алюминиевых ложек, детишки приносили им хлеб, белый сыр и виноград. Запрещалось брать только одежду и обувь. Улыбаться не запрещалось. Да и паек радовал – с голоду никто не должен был умереть: эту организованную рабочую силу власть решила использовать, как говорится, по полной. Потому и доверили им ответственные объекты. Как-то глянуть на их работу приехал даже самый главный – руководитель республики. Походил, приглядываясь ко всему, потом, видимо, сказал архитектору, что надо начать озеленение вокруг возводимого здания, потому что весь следующий день они сажали деревья на склоне. В тот день к ужину каждому дали по стакану красного вина.

Вспоминая работу на Севангидрострое, Конрад благодарил Господа, что ему выпало счастье попасть не в Сибирь, а сюда, в относительно спокойный край, да к тому же теплый и радушный… Здесь же, наблюдая полудиких коз, нашел он подтверждение своей теории: при отдаленнейших раскатах грома козы Армянского нагорья отыскивали в скалах подходящие пещеры, целесообразно готовясь к возможному дождю. То же они делали, когда поблизости раздавался грохот взрывов. Он отчетливо помнит, что при этом наблюдении внезапно осознал: в естественных условиях образование условных реакций лишь тогда способствует сохранению вида, когда условный стимул находится в причинной связи с безусловным. То был важнейший шаг в понимании открытых И.П. Павловым условных рефлексов. Кто знает, не это ли наблюдение стало краеугольным камнем «открытия, касающегося структуры и освобождения индивидуальных и социальных примеров поведения»?!

Книгу свою Лоренц начал писать гвоздем на бумаге от мешков из-под цемента, аккуратно разглаживая ее, пользуясь марганцовкой вместо чернил. К его занятиям с пониманием относились все, включая лагерное начальство. Позже, в Красногорске, где ему позволят отпечатать в двух экземплярах итог научных наблюдений, офицер госбезопасности даже выдаст ему «охранную грамоту», чтобы рукопись не отбирали на этапах.

Оба экземпляра рукописи обзорно-философского исследования «Введение в сравнительное изучение поведения», которое легло в основу его фундаментального труда «Оборотная сторона зеркала» и дало толчок к созданию «Основ этологии», останутся в Советском Союзе. Ныне они хранятся в Российском государственном центральном архиве СССР. Рукописный экземпляр Лоренцу позволят взять с собой, хотя к тому времени он успеет внести в него массу изменений и добавлений.

Мобилизованный в госпиталь, знал он войну больше по тому, в каком состоянии попадали к ним раненые. С каждым днем число увечных росло, а средств, чтобы перекинуть их в тыл, явно не хватало. Прорыв русских, казалось, не оставил никому шансов на спасение. Провидение привело его в Армению. Никто не мешал ему вести наблюдения за дикими животными и птицами, вести дневник и конспектировать при свете дня мысли, посещавшие его по ночам.

Время шло, здание Матенадарана поднималось, а с ним набирала полную грудь и надежда – вернуться домой, к родным и любимой работе. Вызов к начальству мог означать либо отказ, либо… Временами даже думать о таком не хотелось. Но день отправки домой, как оказалось, близился. Сложилась в уме и большая книга о пребывании в лагерях.

В некрологе по случаю кончины Конрада Лоренца его коллега П. Бейтсон, напирая на ужасы советского плена, указывал на то, что выжил Конрад в плену, питаясь, в основном, мухами и пауками. На самом деле при вполне достаточном питании в рационе действительно было мало белков. Их нехватку биолог Лоренц восполнял поеданием виноградных улиток и скорпионов, отрывая последним хвост.

Сегодня трудно себе представить, что до переброски в Армению жил Лоренц в бараке с печным отоплением и нарами в два-три яруса. Но жил-то он в трудовых лагерях, а не в лагерях уничтожения. На сохранившемся плане одного из трудовых лагерей видно, что на 10–20 бараков приходилась одна уборная на 20 «очков». Представить себе психофизическое состояние австрийского профессора можно, но ведь примерно так жила в то время вся страна. В лагерных отчетах о потере трудоспособности пленными указываются и причины этого явления. На первом месте значится скудное питание. В худшие времена пленные получали по 2015 килокалорий в день, что не восстанавливало силы. Решение об увеличении нормы было принято лишь в 1945-м, когда в дневной рацион ввели 600 г ржаного хлеба, 90 г крупы, 30 г мяса, 100 г рыбы, 15 г растительного масла, 17 г сахара, 600 г картофеля и т.п. В оздоровительных лагерях норму мяса увеличивали до 150 г, сахара – до 30 г, молока давали 300 г. По крайней мере так все выглядело на бумаге, а как на самом деле все обстояло, неизвестно.

Была и норма вещевого довольствия: две пары белья, шинель, гимнастерка и шаровары, сапоги, ботинки или лапти для солдат, для офицеров – ремень, миска, чайник (один на 10 человек), для солдат – бачок на 10 человек.

* * *

Отмеченный многочисленными наградами и знаками отличия, обласканный судьбой Конрад Лоренц оставил по себе память и как публицист: занимательные книги известного натуралиста о культуре общения человека с животными и их между собой – «Кольцо царя Соломона», «Человек находит друга», «Год серого гуся», – выдержав несколько изданий, стали популярными и в СССР, где интерес к этологии стал после войны расти год от года.

В своей книге «Восемь грехов человечества» Лоренц назвал их: перенаселение, опустошение жизненного пространства, бег наперегонки с самим собой, тепловую смерть чувства, генетическое вырождение, разрыв с традицией, нетерпимость к дискомфорту и ядерное оружие. А еще автор указывает на то, что средства массовой информации вырабатывают у людей привычку к некритическому мышлению, которое прежде компенсировалось наличием традиционных убеждений,

В «Оборотной стороне зеркала» Конрад Лоренц представил эволюцию как образование новых регулирующих контуров. Линейная последовательность процессов, влияющих друг на друга в определенном порядке, замыкается, по его глубокому убеждению, в контур, и уже этот последний начинает действовать, как первый, вызывая новую обратную связь, которая и вызывает скачок в эволюции, создающий качественно новые свойства живой системы. Лоренц обозначил это явление термином «фульгурация», что в переводе с латыни означает «удар молнии». Творческий подход Лоренца положил начало новой науке – теоретической биологии.

Получив весть о присвоении ему Нобелевской премии, Лоренц решил, что первым делом это камень в огород его американских оппонентов – коллег-психологов. Сожалел, что отца нет в живых. Наверняка он сказал бы: «Невероятно! Этот мальчишка получает Нобелевскую премию за дурачества с птицами и рыбами!»

Пришло на ум, что в опубликованной им еще в 1941-м книге «Кантовская концепция a priori в свете современной биологии» он утверждал, что априорные формы мышления и интуиции следует понимать как адаптацию, поскольку априори базируется на аппарате центральной нервной системы, который приобрел видосохраняющую целесообразную форму благодаря воздействию реальности в ходе генеалогической эволюции, длившейся множество эпох. Далее он рассматривал жизнь как процесс познания, сочетая широкий обзор поведения животных и человека с общей картиной современной биологии, выходя на проблемы формирования и развития культуры как живой системы.

Как-то на одном из международных симпозиумов видный советский ученый, едва ли знакомый с биографией Конрада Лоренца, подойдя к нему, предложил приехать в СССР с докладами и рассказами о животных, заверив, что приезд его вызовет сенсацию. Мягко улыбнувшись коллеге, Лоренц вежливо уклонился от приглашения: «У вас я уже был…»

* * *

Семейный обед согревал душу. Маргарет Гебхарт, подруга детства, на которой он женился еще в 1927 году, подарившая ему двух дочерей и сына, протянула мужу еще одну телеграмму. Сказала, что чуть не забыла о ней.

Успев перебрать с утра ворох поздравлений, Лоренц машинально уткнулся в текст. Дернулся, словно в горле перехватило. Шесть слов обожгли память: «ПОЗДРАВЛЯЕМ КОНРАД ТЧК ГОРДИМСЯ ТОБОЙ ТЧК КАПИТАН КАРАПЕТЯН».

Сердечной болью заложило уши. Скупая слеза благодарности плюхнулась в тарелку с супом.

Ашот Сагратян