«В каждое творение надо вкладывать душу»

Кстати, это не единственное заманчивое предложение, которое получил автор. Представители французской дипломатической миссии в Армении тоже не раз приобретали его картины, отмечая в них особое утонченное изящество. Ему даже предложили приехать в Париж для продолжения карьеры свободного художника на знаменитом Монмартре. «Мне не стыдно признаться в том, что я не люблю уезжать из дома. Здесь все свое, родное, а потому и пишется легче», – говорит художник и добавляет, что вообще-то выезжает, но на пленэр в Карабах, Ехегнадзор, Дилижан, где уникальная природа подсказывает интересные сюжеты. Впрочем, не только природа. На Севане его больше заинтересовал сельский быт в небольшой деревеньке Норашен. Так появился цикл, рассказывающий о повседневной крестьянский жизни – сборе картофеля на поле, пастухах на горных пастбищах и просто обычных людях.

Дарбинян признается, что не любит натюрморт, поскольку в застывших предметах нет души, а в хорошо продуманных композициях – жизни. Говорит, что в каждое творение надо вкладывать душу, и только тогда картина будет живой. Может, именно поэтому в своих картинах старается передать морскую стихию, подсмотренную когда-то в Ялте. «Хотя писать море начал еще в школе. И даже мечтал стать моряком, – вспоминает Карен. Этому странному для городского парнишки желанию объяснение нашлось несколько позже, когда он познакомился с трудами по восточным религиям, а потому то ли в шутку, то ли всерьез говорит, что по всем вычислениям в прошлой жизни был матросом. – Отсюда, наверное, и любовь к морю, которую пытаюсь передать в своих полотнах». Это не единственный мистический факт, связывающий его с маринистами. На вопрос о том, кого считает своим учителем, отвечает: «Когда-то в восьмидесятые мне приснился сон, который я очень хорошо запомнил. Дождливая погода в Ялте, где я потом действительно несколько лет жил. Помню, что я медленно шел в дождливой туманности по этому приморскому городу, когда сзади на мое плечо вдруг опустилась рука. И, как бывает во сне, я понимаю, что это Иван Айвазовский. Уже седой, известный, мудрый. Он что-то говорит мне. Но все, что запомнилось, были слова: «Я научу тебя». Можно по-разному относиться к видениям, но, как бы то ни было, сон можно назвать пророческим».

Сегодня он хочет написать картину о пережитом в годы военной блокады. «Это были трудные девяностые, когда не было электричества. В один из таких сумеречных вечеров неожиданно дали свет. Оглянувшись, я вдруг увидел в темноте постепенный накал спирали… И протянутые к теплу руки моей матери и двухлетнего сына. Я подошел и тоже протянул свою. Наши ладони вдруг засветились странными переливами света. Наверное, так я воспринял тогдашнюю нашу реальность: триптих ладоней, руки разных возрастов, преемственность поколений, руки нашей судьбы, стойкость армянского духа… Возможно, всё вместе… Идея написать об этом живет во мне до сих пор, хотя я еще не сделал даже набросков», – говорит собеседник. Впрочем, признается, что верни его машина времени туда, в прошлое, то, пожалуй, ничего бы не стал менять.

В их семье любовь к искусству можно назвать наследственной. Отец, Арут Дарбинян, обладая прекрасным голосом, солировал в любительском ансамбле. Как-то, услышав его пение, прославленный маэстро Оганес Чекиджян пригласил к себе в Государственную академическую капеллу, хотя тот не владел даже нотной грамотой. «Мой дядя Ованес Дарбинян был тоже известным в Армении музыкантом, играл на таре. Не раз выступал на многих сценах вместе с Дживаном Гаспаряном. А вот двоюродный брат, как и я, художник. Теперь и дочь Татев, видимо, пойдет по моим стопам. В прошлом году поступила в ЕГУ. После занятий частенько рассказывает мне о молодых художниках, и, признаюсь, мне интересно слушать, – говорит он. – Несмотря на то, что я знаю все трудности нашей нелегкой творческой жизни, тем не менее, выбор оставляю за ней. Главное, чтобы она любила свою профессию, потому что без любви невозможно создать ни один шедевр».

Наталья Оганова