Великий труженик Ерванд Кочар

Скульптор, профессор живописи, лауреат Государственной премии Армянской ССР, народный художник СССР Ерванд Семенович Кочар был подлинным новатором в искусстве, одним из тех, кто «в течение нескольких лет перевернул мир и?полностью видоизменил представления о современном искусстве».

Родился Ерванд Кочар в Тбилиси. В Нерсисяновской семинарии талант Кочара заметил его учитель рисования художник Арутюн Шамшинян. По его рекомендации 12-летнего Кочара приняли в Тифлисскую художественную школу при Кавказском обществе поощрения. Затем он учится в Москве в Свободных художественных мастерских (будущий ВХУТЕМАС) у Петра Кончаловского. В 20-х годах Кочар уезжает в Константинополь, затем – в конгрегацию мхитаристов в Венеции. В 1923-м Кочар попадает в художественную столицу мира – Париж, где талант его раскрывается с особой силой. Кочар пробыл в Париже 13 лет, покорив тамошнюю публику и ценителей искусства своей напористостью к труду и парадоксальностью мышления. Он создает новое пластико-художественное направление в искусстве – «пространственную живопись», в которой он выказал свое отношение ко времени как к дополнительному четвертому измерению. Кочар неоднократно выставляется на равных с такими мастерами, как Пикассо, Леже, Брак, Кирико, Дюшан, Миро, Кандинский, Делоне. Он активно продолжает выставлять свои работы в разных галереях, проводит несколько персональных выставок. Известно также, что в Сорбоннском университете профессор Аландин читал лекции о новом кочаровском течении в искусстве «Живопись в пространстве». Такое 3D-видение мира – это не дидактика, не чистый размер, это состав и ритм психологии художника, нашедшего свой метафорический язык, адекватный европейскому авангарду, бурному XX веку.

Несомненно, если бы Кочар остался на Западе, мы бы имели всемирную знаменитость. Но тогда над Европой нависла опасность войны, и люди стали разъезжаться по разным странам, дабы пережить ее. Будучи на волне славы, Кочар тем не менее мечтал вернуться в Армению. Решающим толчком для него послужили слова Чаренца: «Ты должен выситься в Армении, как высится Эйфелева башня в Париже».

В 1936 году Ерванд Семенович вместе с 1600 мтавораканами, которым к тому же была предпослана честь сопровождать прах Комитаса для захоронения на родине, покидает Париж и направляется на пароходе в Советский Союз. Однако, вернувшись в родные пенаты, он попадает в капкан советской системы: вскоре его обвиняют в антисоветской деятельности. Как же иначе? Ни одной гранью своего творчества он не вписывался в идеологию «соцреализма», да и непонятно было прислужникам у власти, почему это столь продвинутый и успешный во Франции художник вдруг решил вернуться на родину. В Париже ему не могло и прийти в голову, что через несколько лет в родной Армении его ждет 30 долгих лет застоя и травли.

Но до этого Кочар работал с неудержимым рвением – его захватывали всё новые замыслы, идеи. С ним поддерживали отношения его тифлисские друзья-коллеги, тоже осевшие в Армении – Александр Бажбеук-Меликян, Геворг Григорян (Джотто), Иосиф Каралян. Кочар продолжает искать созвучные времени формы выражения.

В 1939 году, в рамках празднования 1000-летия армянского национального эпоса, в издательстве Академии наук вышел впервые переведенный на русский язык армянский эпос «Давид Сасунский». Иосиф Орбели, назначенный председателем юбилейной комиссии, написал предисловие к этому изданию и предложил Ерванду Кочару проиллюстрировать его… Работа Кочара вызвала у всех неподдельный восторг. Это была одна из его творческих удач после обоснования в Армении.

В том же 1939 году он за невероятно короткий срок (18 дней) создает из гипса скульптурный памятник Давиду Сасунскому. «В искусстве без препятствий не бывает, – писал Кочар. – И чем они были сильнее, тем скорее мне хотелось их преодолеть. Немало трудностей было и с Давидом. Я долго вынашивал его образ и ждал, когда смогу создать его. И вот мне как-то позвонили и предложили ваять его скульптуру... Десять веков было в запасе, а мне предложили, когда до юбилея оставалось полтора месяца…».

Летом 1941 года по ложному доносу Кочар был арестован НКВД и посажен в тюрьму. В том же году памятник был уничтожен. Одно из предъявленных обвинений заключалось в том, что всадник с обнаженным мечом смотрит в сторону «дружественной» Турции... Кочара освободили ровно через два года при содействии его друзей из Нерсисяновской семинарии – архитектора Каро Алабяна и члена тогдашнего правительства Анастаса Микояна.?

В хрущевскую оттепель Кочар воспрял духом и с новым рвением принялся за работу. В 1957 году Ергорсовет принял решение восстановить памятник Давиду Сасунскому, и в 1959-м памятник был водружен на привокзальной площади Еревана. В 1965-м открылась первая персональная выставка Ерванда Кочара в Армении. Она была как вызов, как неизведанная комета в кругу расчлененных светил. Эту выставку трудно было забыть. А в 1975-м появился его второй шедевр – памятник Вардану Мамиконяну.

Последним живописным полотном мастера было огромное панно «Ужасы войны». Эта работа Кочара, объединенная одним состоянием, одним охватившим его чувством, подобна пророческому откровению. Это поиск некоего «космического порядка» на фоне апокалипсиса цивилизации. Тела людей и животных – вариации технодеталей в урбанистическом срезе. «Человек смог покорить атом, но не смог сделать человека счастливым. Но тот, кто сможет сквозь нечеловеческий шум большого города распознать жемчужную мелодию флейты, сможет на мгновение быть счастливым, потому что оторвется от большой машины – города, от нечеловеческого шума и превратится в человека, найдет себя снова», – писал Кочар. Великий «пророк» нашего времени был одновременно и необыкновенно чутким человеком, влюбленным в жизнь и не лишенным самоиронии.

Кочар занимался и сценографией, любил театр, ему нравилось создавать новые формы и образы в пространственном решении спектакля. Это была эпоха, в которую творили Вартан Аджемян, Ваграм Папазян, Грачья Нерсесян…

Лишь после его смерти на основании бывшей мастерской и после ее реконструкции и расширения открывается музей Ерванда Кочара.

Кочара называли «великим тружеником», полным «истинного величия». Он был «замечательным собеседником и на редкость точным в своей необузданной образности». Прозаик Рафаэль Арамян как-то заметил Кочару: «Если бы вы не были выдающимся скульптором и живописцем, из вас вышел бы отличный писатель…».

Лала Мартиросян-Кочар, невестка Кочара, вот уже 30 лет работающая директором музея Кочара, рассказывает:

– Я впервые увидела Кочара за два года до того, как вышла замуж за его сына Айказа. Это была персональная выставка работ, которая взбудоражила весь Ереван. Кочар был низкого роста, но благодаря своей осанке и выразительной внешности казался высоким. Он был окружен многочисленными посетителями выставки. Через плотное кольцо его почитателей трудно было пробиться... Буквально минутное знакомство: Кочар взглянул на меня, глаза его излучали океанскую глубину, было ощущение, что они всё про вас знают. Он подарил мне тогда каталог и написал добрые слова.

Он говорил редко, но с потрясающей точностью и восхитительной образной выразительностью, все время оснащая свою речь пословицами и поговорками. Эта восточная стилистика сказа воспринималась очень органично. Любил окружать себя людьми, и молодежь тянулась к нему, как к магниту, находя в нем светлый уют мудрости и душевной щедрости. Казалось, не было темы в искусстве, которую он не изучил, не знал. По этому поводу Орбели признавался, что, помимо Кочара, более не встречал человека, для которого не было тайн в изобразительном искусстве.

Шестидесятые годы – это было время, когда молодежь сама находила своих героев, открыто выказывала свой пиетет перед людьми творчества. Мастерская Кочара была тем островком, в котором можно было открыто и смело высказывать свои мысли и идеи. Потому что сам Кочар был такой – без оглядки на серость и примитивность. Если собеседник ему был интересен, он мог говорить всю ночь напролет и не уставать. Однако если по какой-то причине он ему не нравился, сразу же притворялся глухим – разговор отменялся. У него это так хорошо и правдиво получалось.

Он был очень наблюдателен и всякий раз открыто высказывал свое мнение по тому или иному поводу. Это могло быть замечание и по поводу вашей одежды, и по поводу кулинарного блюда... Словом, любая деталь, любая мелочь были в фокусе его внимания.

При этом он высказывал свои замечания крайне корректно и тактично. Квинтэссенцией его нравственных понятий было поведение за столом. Попробуй тут опростоволоситься и сделать что-нибудь не так...

Кочар почитал женщин и ценил красоту. Он всегда восторженно и с достоинством отзывался о женщинах. Они же, должно быть, пользовались восторженностью художника и очень скоро становились спутницами его жизни. Вардени – эмоциональная и эксцентричная, Мелине – кроткая и преданная, Маник – практичная и прозорливая… Кочар каждую из женщин любил по-своему. С последней, Маник, которая и стала моей свекровью, он связал свою судьбу, понимая, что она сможет быть ему надежной и любящей парой до конца дней своих. Так оно и оказалось. При Кочаре Маник смогла не только открыть музей Кочара, став его директором-основателем, но и сумела убедить в необходимости скорейшей установки известных кочаровских памятников. Она была необыкновенный стратег и тактик в одном лице. Маник верила в гений Кочара и служила ему беззаветно до конца жизни.

День за днем изучая архив Кочара – письма, воспоминания, наблюдения, я поняла, какой неисчерпаемый материал заложен в нем. Осталось много наблюдений и высказываний Кочара, за которыми слышна его философия, эманация?огромной творческой?глубины. Я благодарна судьбе, что связала свою жизнь с творчеством этого человека.

Кочар писал:

«Настоящее творение подобно вину. Питаясь родной почвой, виноград зреет под лучами солнца. После его хорошо мнут и помещают в глубокий погреб. Выйдя из погреба, вино течет сквозь застолья любви, рождения и удачи, а также неудач и скорби. Если вино оказывается благородным, оно распространяется по всему миру, становясь украшением столов во всех уголках мира... Настоящее творение подобно вину...»

Кари Амирханян