Восточные акценты российской политики

Конфронтация Москвы с Вашингтоном и Брюсселем сделала востребованной коррекцию российского внешнеполитического курса. Дипломаты и эксперты заговорили о «развороте» России на Восток. Свидетельств таких изменений более чем достаточно. Буквально на глазах интенсифицируются двусторонние отношения РФ с Китаем – страной, которую в США многие рассматривают (и обоснованно) как потенциального конкурента в борьбе за мировое лидерство, с опаской наблюдая за наращиванием экономического присутствия КНР в Африке, Центральной Азии и Латинской Америке, укреплением вооруженных сил этой страны и гегемонистских настроений в руководстве компартии и интеллектуальных кругах.

Визит Владимира Путина в эту страну был нанесен в мае 2014 года. Во время поездки главы Российского государства в Пекин Газпром и компания СNPC заключили контракт о поставках газа в Китай (общая стоимость контракта оценивается в 400 миллиардов долларов США). В мае 2015 года уже председатель КНР Си Цзиньпин посетил Москву.

Этот визит имел символическое значение. На фоне отказа лидеров многих ведущих стран мира посетить военный парад, приуроченный к 70-летию Победы в Великой Отечественной войне, присутствие китайского лидера рядом с Владимиром Путиным недвусмысленно свидетельствовало: говорить о полной международной изоляции, и тем более блокады, РФ не представляется возможным. Обнародование же двух меморандумов 8 мая стало знаком того, что двусторонние отношения вышли на новый уровень. По словам известного российского эксперта по международным отношениям Федора Лукьянова, эти документы, «во-первых, конкретны (вопросы мироздания занимают там почетное, но не основное место), во-вторых, всеобъемлющи».

Действительно, намерения о сотрудничестве охватили практически все сферы, начиная от аграрного производства до высоких технологий и космоса. Лукьянов справедливо замечает, что «замах сделан на новое обустройство Евразии, при котором импульс развития и инициатива будут распространяться не с запада на восток, как все привыкли, а наоборот». Впереди юбилей окончания Второй мировой войны и победы над милитаристской Японией. Скорее всего, в сентябре 2015 года мы увидим новые доказательства и символы наращивания российско-китайского стратегического сотрудничества.

Впрочем, каким бы важным ни был Китай для России (да и для мировой политики в целом), а «восточный поворот» не ограничивается одной лишь этой страной. Москва пытается вернуть дух стратегического союзничества, который отличал отношения СССР и Индии. В декабре прошлого года представительная делегация РФ во главе с Владимиром Путиным посетила Дели, где удостоилась высоких почестей со стороны премьер-министра Нарендры Моди, имеющего репутацию жесткого националиста, готового к полемике с Западом.

Роль Москвы в достижении компромисса по иранскому «ядерному вопросу» (его достигли в Вене в июне 2015 года) признал даже американский президент Барак Обама. Но вряд ли эта роль стала бы темой для обсуждения, не будь РФ активна на иранском направлении. При этом Россия пытается еще загодя, до снятия санкций с Исламской республики, застолбить для себя выгодные позиции. В апреле нынешнего года было принято решение о снятии запрета на поставку российских ракетных комплексов С-300 в эту страну. Ведь «ядерной программой» все сложности в отношениях между Тегераном и Западом не ограничиваются.

Следует особо отметить внешнеполитическую сдержанность Анкары по вопросу о крымских татарах, с учетом как исторических связей Турции и Крыма, так и значительного общественного и лоббистского давления на турецкие власти внутри страны.

Важной вехой в «восточном развороте» российской политики стал и февральский визит президента РФ в Египет, самое крупное государство арабского мира. Без него стабилизация турбулентного Ближнего Востока не представляется возможной. К тому же он является одной из ключевых стран Африканского континента. Это была вторая поездка российского лидера в Египет начиная с 2000 года (и третья за последний год встреча с новым египетским руководителем, фельдмаршалом Абдель-Фаттахом ас-Сиси, чья бескомпромиссность по отношению к радикальному исламизму импонирует Кремлю).

Таким образом, конфронтация с Западом заставила РФ искать партнеров на Востоке. Но означает ли это, что Москва пошла по пути полной и окончательной «смены вех» в своей внешней политике? Думается, что одного перечисления визитов и соглашений российских первых лиц последнего года (а восточные маршруты упоминаются в этом контексте все чаще) недостаточно для таких выводов.

Во-первых, стоит иметь в виду, что идея диверсификации российской внешней политики возникла отнюдь не в связи с Крымом, конфликтом в Донбассе и серией экономических санкций против РФ, введенных странами Запада. По словам руководителя программы «Россия и Евразия» вашингтонского Центра стратегических и международных исследований Эндрю Качинса, «в 1990-е годы бывший министр иностранных дел и премьер Евгений Примаков также громогласно поддерживал идею многополярного мира и продвигал отношения России с Китаем и Индией, призывая даже к образованию «стратегического треугольника». Последний, по замыслу Примакова, должен был объединить эти страны воедино, чтобы совместно решать многие актуальные международные проблемы». Но еще и до провозглашения этих идей российские политики и дипломаты сохраняли свое активное присутствие на Ближнем Востоке (можно вспомнить здесь и попытки посредничества по Ираку, и выстраивание взаимодействия со странами исламского мира в период двух чеченских кампаний с целью недопущения обструкции с их стороны). Российско-турецкие отношения, которые президенты двух стран Владимир Путин и Реджеп Эрдоган сегодня называют «стратегическими», тоже возникли не на пустом месте. Сложный и тернистый путь к ним начинался еще в 1990-х годах. В 2005 году Россия вступила в качестве наблюдателя в Организацию «Исламская конференция» (ОИК), которую называют мини-ООН исламского мира. Эта организация объединяет 57 мусульманских стран с совокупным населением свыше 1,2 миллиарда человек. Да и проект евразийской интеграции, которые сегодня многие и в РФ, и на Западе рассматривают как противовес Евросоюзу, задумывался до «второго Майдана».

Нынешний украинский кризис лишь придал процессу внешнеполитической диверсификации России дополнительные эмоции (иной раз, правда, бьющие через край) и определенную иррациональность. Что, впрочем, не означает, что рациональные резоны полностью выдавлены на обочину. Они, говоря словами Владимира Высоцкого, «затаились на время».

Во-вторых, даже горячим поклонникам европейского вектора, либералам и «западникам», трудно игнорировать тот факт, что сегодня центр мирового активизма сдвинулся с Запада на Восток и Юг. Как замечает Федор Лукьянов, «бурный подъем Азии, который до сих пор происходил на морских и приморских пространствах Тихого океана, наконец, повернулся к континенту. Здесь все государства заинтересованы в крупных инфраструктурных проектах, чтобы придать себе самим социально-экономический импульс». И эти изменения замечают отнюдь не только в Москве. Не зря в последние годы в «мозговых центрах» Вашингтона интенсивно говорят о развороте американской внешней политики в сторону Азиатско-Тихоокеанского региона. США – крупнейший торговый партнер Китая. В 2013 году объем торговли между двумя этими странами приблизился к объему торговли Китая со всеми странами ЕС и достиг 521 млрд американских долларов, что составило 12,5 % всего китайского внешнеторгового оборота. Следовательно, Россия отнюдь не одинока в своем стремлении преуспеть на Востоке.

И отсюда следует третье (но, пожалуй, самое важное в содержательном плане). Диверсификация внешней политики не означает тотального забвения прежних «западных» приоритетов. Как бы ни мешали им санкции и конфликт вокруг Украины и других стран постсоветского пространства. Просто потому, что для полного и окончательного поворота присутствуют значительные ограничители. Попробуем их обозначить. Это будет не так сложно сделать, ибо некоторые из них пунктирно уже были прописаны выше.

Прежде всего, все страны, с которыми Россия стремится интенсифицировать отношения в той или иной степени (кто больше, а кто меньше), заинтересованы не в конфронтации с США, а в поддержании с ними хороших отношений. Как минимум, неконфронтационных. Выше мы приводили данные по двусторонней торговле КНР и США. Риторический вопрос, захотят ли китайцы ради некоего антиамериканского альянса с РФ нанести удар по этому направлению своей деятельности. То же касается и Египта, вовлеченного в борьбу с ИГ и надеющегося на поддержку со стороны Израиля и стоящих за его спиной Штатов. При всем своем критическом пафосе в отношении к Вашингтону Нарендра Моди также доказал стремление к налаживанию диалога с США. Дели не хочет монополизации американского направления соседним Пакистаном (не забывая и про Китай). «Реальный многополярный мир не возникнет «вдруг и сразу», как результат решения других влиятельных держав объединиться против США», – замечает Эндрю Качинс. «Скорее всего, он возникнет потому, что изменится распределение экономической мощи в мире»,- резюмирует он. Но до этого времени потенциальные претенденты на роль альтернативных центров гравитации будут стремиться накапливать силы, а не втягиваться в конфронтацию с мировым гегемоном.

В особенности же, они, движимые национальным эгоизмом, не будут таскать каштаны из огня для кого-то. В этом плане показательны действия Ирана. По словам директора тегеранского Центра стратегических исследований Ближнего Востока Кайхана Барзегара, ситуация на Украине для Ирана не выглядит как региональный кризис. Это проблема «соревнования великих держав, каждая из которых вовлечена в важные для нашей страны дела». Отсюда необходимость для Тегерана «активной нейтральности». Впрочем, и до Украины Исламская республика предпочитала статус-кво изменениям границ (что уже было продемонстрировано на примере Абхазии и Южной Осетии). Еще в феврале 2010 года иранский посол в Москве (в то время им был Сейед Махмудреза Саджади) заявил: «Мы осудили грузинскую агрессию... и объявили о том, что мы готовы выделить средства на восстановление Абхазии и Южной Осетии. Но признание независимости таких объектов в этом регионе пока не входит в основную политику Исламской Республики Иран».

Заметим, что, несмотря на нюансированную позицию восточных партнеров Москвы, ни одна из стран не признала изменения статуса Крыма. Максимум, это готовность премьер-министра Индии Нарендры Моди принять в составе российской делегации руководителя Республики Крым в составе РФ Сергея Аксенова, что вызвало критические оценки со стороны западных партнеров Дели. При этом официальный Пекин (который многими в Москве рассматривается как важный противовес глобальным амбициям Вашингтона) публично продекларировал свою приверженность территориальной целостности Украины и необходимости переговоров относительно статуса Крымского полуострова.

Тем не менее, сама ставка восточных партнеров Москвы на прагматизм и кооперацию вкупе с отказом от рассмотрения РФ как стороны, эксклюзивно ответственной за украинский кризис (даже при имеющихся опасениях относительно нарушения статус-кво на постсоветском пространстве), представляется крайне полезной на фоне резкого охлаждения отношений на западном направлении. Здесь у Москвы открывается потенциал для различных дополнительных переговорных и посреднических площадок.

При этом РФ никуда не деться ни от Украины, ни от конфликта в Донбассе, ни от энергетических поставок в Европу (которая зависит от них, как и Россия зависит от выделяемых на эти цели финансовых средств). Европейская безопасность, какие бы повороты кто ни совершал, не исчезнет с повестки дня, как и необходимость учета интересов мирового гегемона (которого можно и нужно критиковать и с которым есть в чем не соглашаться). Учет ведь не предполагает смирения или отказа от собственных национальных интересов. Вопрос лишь в грамотном и адекватном понимании действий США и их партнеров.

Таким образом, диверсификация внешней политики и появление в ней отчетливых «восточных акцентов» не означает, что Россия сможет убежать от Европы или США (а уж тем более от связанных с ними проблем и вызовов). Не должно быть иллюзий и по поводу полной тождественности российских интересов и подходов Китая, Индии, Ирана, Турции. Вряд ли слова Владимира Путина о геноциде армян 1915 года в ближайшее время будут поддержаны стратегическими партнерами Москвы из Анкары. Да и Тегеран вряд ли упустит свой шанс выйти на энергетические рынки Европы и будет предаваться рефлексии относительно воздействия этого шага на наполняемость российского бюджета.

Проблематичен и отказ Китая от продвижения своих социально-экономических проектов в Центральной Азии на том основании, что постсоветское пространство – сфера жизненно важных интересов РФ. Следовательно, ценность диверсификации внешней политики не в том, чтобы отплыть от одного берега к другому, забыв одни символы веры ради других. Она в том, чтобы сделать процесс принятия решений по ключевым международным проблемам многосторонним и многоаспектным, прийти к «концерту» вместо сольного пения. Но очевидно, что автоматом допуск на сцену не выдается. И помимо деклараций и намерений, нужно их фактическое наполнение, равно как и подлинное укрепление потенциала страны во всех его проявлениях. От военной силы до силы интеллектуальной.

Сергей Маркедонов, доцент кафедры зарубежного регионоведения и внешней политики
Российского государственного гуманитарного университета