Трудно строить Вавилонскую башню в самом себе

Я согласился с ним, ему там видней, но заметил, что для нас, пребывающих на данной территории, это обстоятельство сегодня мало что меняет, и вот почему. В СССР, где жили бок о бок десятки народов и сосуществовали десятки культур, русский язык был внутренним международным, сближающим культуры и этносы, а значит, жизненно необходимым языком – это во-первых; информацию о мировой культуре, а также по любым областям знаний мы получали прежде всего и более всего благодаря переводам на русский и с русского – это во-вторых; саму русскую литературу как тунгус и друг степей калмык, так и остальные народы имели возможность читать в оригинале, а значит, перенять из русской словесности все самое ценное – это в-третьих; бывшие советские народы по сей день имеют возможность читать зарубежную литературу в хороших переводах, ведь русская переводческая школа одна из лучших в мире и все более или менее интересное в американской, французской, немецкой, итальянской, английской или японской литературе мгновенно переводится на русский язык – это в-четвертых. Могу перечислять дальше – в-пятых, в-шестых, – но не буду этого делать, потому что как один мой знакомый француз мечтал читать Гоголя, Толстого и Чехова на русском, так и я не отказался бы читать Бальзака, Мопассана и Уэльбека на французском, Брэдбери, Фолкнера и Воннегута на английском, Сервантеса и Маркеса на испанском, но что поделаешь, если изучение иностранных языков в советских учебных заведениях было формальным, а пройти практику в той стране, язык которой изучаешь, вовсе не представлялось возможным. Я, к примеру, всего за три недели пребывания во Франции стал относительно легко изъясняться с местным населением в магазине, в кафе, в транспорте. Люблю этот язык, хотя далек от того, чтобы на нем писать. Сказать хочу, потому и было в наше время обучение иностранным языкам плохое, что изначально предполагалось – эти языки не пригодятся. А если считаешь, что пригодятся, иди в специализированный институт, иняз называется.

Да, действительно, в тех условиях создавалось ощущение, что русский язык первичен, а остальные (даже этнически родные) вторичны. Причем никто специально это ощущение не прививал, сие происходило автоматом, прежде всего потому, что СССР был закрытой страной. Еще и потому, что у носителей русского языка знаний и эрудиции, откровенно говоря, было больше, чем у носителей региональных, местных языков, даже если эти языки и старше русского, и как специалисты в разных областях они, русскоязычные, как правило, оказывались лучше, опытнее. Можете меня камнями забросать, но если был выбор между русскоязычным и армяноязычным врачом, то больной без колебаний обращался к русскоязычному, уверенный, что профессионального навыка и знаний у него побольше.

Добавлю следующее… Думаю, тут не все со мной согласятся, но мне не привыкать. Не умею я говорить то, с чем не поспоришь. Поэтому имею как сторонников, так и противников, меня это не огорчает. По-разному думать и видеть вещи – нормально в здоровом обществе. У нас ведь здоровое общество, не так ли?.. Тогда пошли дальше. Мужчина и женщина равны? Безусловно. А видели когда-нибудь, чтобы между ними проводилось первенство по шахматам? Это ведь не прыжки в длину, не бокс, не борьба, не тяжелая атлетика, а спокойный, можно сказать, сидячий вид спорта, который и спортом-то не назовешь. Тем не менее, не соревнуются. Разный потенциал, разные возможности. Это я вот к чему. Такой же расклад – не спортивный, конечно – существовал в прежние времена между русскими и армянскими школами. Говорю образно, с преувеличением, тем не менее, это факт. Наша русская школа находилась на улице Амиряна, а напротив вдвое больше по размеру – армянская. Мы с ними в старших классах играли в футбол, волейбол, но никогда не соревновались по части знаний, уверенные, что наши глубже и шире. Мы были начитаннее, и это было нечто само собой разумеющееся. Я сказал «начитаннее», а не умнее, талантливее. Знания, ум и талант – не одно и то же, но это отдельный разговор. Наша система ценностей могла заинтересовать ребят на другой стороне улицы, их ценности интересовали нас гораздо меньше.

Скажем так: армянскую литературу мы знали поверхностно, но армянским языком, особенно устным, владели не хуже соседей. Это был как их, так и наш родной язык. Но у нас был также и второй родной, которым они владели намного хуже нас, и на котором книг не читали. Словом, к товарищам через улицу мы относились снисходительно и, чего греха таить, чуть свысока. Мы даже за их девушками не приударяли. Хотя подозреваю, сами девицы были бы не прочь. А парни из армянской школы заглядывались на наших, еще как заглядывались, потому что ходил слух, будто русскоязычные чаровницы сговорчивы. Национальность одна – менталитет разный. Позже, в университете, такое же соотношение выявилось между армянским и русским филологическими факультетами.

Позволю себе маленькое отступление. Был такой немецкий ученый Вильгельм фон Гумбольдт, основоположник лингвистики как науки. Он развил учение о языке как непрерывном творческом процессе и о внутренней форме языка как выражении национального миросозерцания. Проще говоря, язык определяет сознание. Еще проще – кто как мыслит, так и говорит, и наоборот: кто как говорит, так и мыслит. Если язык четок и информативен, мыслишь четко и информативно, если он эмоционален, поэтичен и витиеват – мыслишь так же, теряя при этом информативность. Это к сведению, и я вам по этому поводу вот какой пример приведу.

Когда я работал в журнале «Литературная Армения», к нам стекалось огромное количество рукописей на армянском языке. Местные писатели готовы были костьми лечь, лишь бы быть опубликованными на русском языке. К тому времени армянским мы владели достаточно хорошо, без этого в журнале нельзя было работать, однако то и дело путались в словесных красотах национальных авторов, не могли вникнуть в смысл рукописи, понять, о чем идет речь. В конце концов, выявилась такая закономерность: надо перевести текст на русский, пусть на первых порах пару страниц, после чего, как на проявленной фотобумаге, проступит смысл пафосного многословия и станет ясно, имеет ли автор что сообщить миру или сказанное им избито и банально. Так и поступали, и выяснялось, что половину рукописей можно вернуть со спокойной совестью. Рассказываю дальше про университет. Именно там я сблизился с ребятами из другого «лагеря», которые охотно читали, хотя и не в том количестве, но, в общем, то же, что и я. Значительная часть книг у них дома, в шкафах, демонстрировала русские корешки. Не скажу, что таких ребят было много, но они были.

С другой стороны, и среди русскоязычных сокурсников истинно образованных, грамотных и одаренных насчитал бы немного. Часть из них, как выяснилось, поступила на филфак по блату (или еще как-то) и жаждала не знаний, а диплома о высшем образовании. После многие стали чиновниками, растворились в министерствах и в загадочных ведомствах. Но я не о них. Я о настоящих. О тех, у кого были знания, профессионализм, чувство языка и творческая жилка. Не будем копаться в причинах и задаваться вопросом: кто виноват, что литература, в том числе и переводная, издавалась на русском языке неизмеримо больше, нежели на армянском? Кто виноват, что «вестники» по разным отраслям науки издавались в России, а затем выборочно, в аптечных дозах, переводились на местные языки?.. Что толстый журнал под названием «Иностранная литература» миллионным тиражом выходил в Москве и там же издавались журналы по литературе и языку, театру и музыке, изобразительному искусству и фотографии, кино, эстраде, цирку?.. Кто виноват, что прекрасные переводчики практически со всех языков мира обитали там, а не здесь? Нашим запрещали переводить?.. Запрещали ходить в армянские школы?.. Учить иностранные языки?.. Ужель русский язык насаждали насильно, как твердили в девяностые новоявленные патриоты в отделившихся республиках?

Сей миф удобно преподносить молодому поколению, но не нам, «старикам». Так же удобно благополучно забыть о том, что выдающиеся поэты, писатели, художники, архитекторы, коими гордится народ – Ваан Терьян, Егише Чаренц, Казарос Агаян, Рафаел Патканян, Мартирос Сарьян, Александр Таманян и другие, – получили образование в России и жили там еще до прихода к власти большевиков. Запрет на язык, как способ политической борьбы, известен с давних времен. Такой запрет был непременным атрибутом всех национально-освободительных движений. Однако со временем французский вернулся в независимый Алжир, а английский – в независимую Индию, более того – часть алжирцев перебралась в Париж, а часть индусов – в Лондон. И вот что важно подчеркнуть (потому что если это сделаю не я, то кто же): армянских школ в республике было в два с половиной раза больше, чем русских, и поступить в армянские не было проблем. А в русские выстраивалась очередь; туда мечтали отдать своих отпрысков родители, которые и сами-то русским с грехом пополам владели. С детьми в этих школах проводилось предварительное собеседование, своего рода конкурс. Такого в армянских школах не наблюдалось. Словом, не власть принуждала, а народ рвался, и если следовать принципам демократии, а именно эти принципы провозглашали ребята, пришедшие в начале девяностых к власти, то не следовало закрывать русские школы: акт сей был как раз вопиющим нарушением демократии.

Никогда бы не подумал, что буду защищать советскую власть, я вообще плохой защитник какой-либо власти, но мифы надо просеивать, иначе увязнем в них по уши. Архиважно их просеивать, как сказал бы вождь мирового пролетариата. Вслед за школами в приступе революционной паранойи позакрывали русское радио и телевидение, русские отделы издательств, перестали издавать книги на русском языке, чуть было не переименовали школы Пушкина, Чехова, Маяковского, чуть было не закрыли русский театр (его отстоял главреж). Хорошо, что шизофрения не перешла в буйную стадию – не снесли Оперный театр, Матенадаран, Дом правительства, университет, Картинную галерею, Музей истории, Коньячный завод Шустова, институты, детские сады, больницы, аэропорт, метро… Все это досталось нам не от Тиграна Великого, а от прежней власти. Я не стану подробно рассказывать, чем закончились революционные шалости. В культурном плане нас отбросило назад, последующее поколение отлучили от источников информации, а народ лишился интеллектуальной прослойки, если угодно, культурного авангарда. Первые потоки уехавших в дальние края в значительной степени составляли они, русскоязычные. По части универсального языка уповали на английский так же, как по части экономики – на «Джермук». Помните имевшую хождение в безумные годы фразу «Зальем мир нашим «Джермуком»? Не залили. Оказалось, у всех своя минеральная вода имеется, имеется также многое другое, чего мы не можем предъявить миру.

Итак, английский. Прекрасно! Чтобы для народа английский стал вторым родным языком, чтобы молодые люди могли читать Шекспира на языке оригинала, должно пройти не одно десятилетие. Собственно, уже прошло четверть века, и среди продвинутой молодежи в ходу в лучшем случае бытовой английский, который можно выучить за короткий срок. О Шекспире пока речи нет. Равно как и о Толстом, Чехове, Достоевском, потому что те, кому сейчас 20 лет, русского уже не знают. Да и на армянском не шибко читают. Сильно постарались четверть века назад пламенные патриоты.

В прошлом году в библиотеке Дома Москвы в Ереване я был приятно удивлен, встретив двух девушек, которые учились в армянской школе, но читали книги на русском, дабы быть в курсе литературных новинок. Оказалось, семьи у них русскоязычные. Потом я увидел молодых ребят, потом еще и еще и на радостях готов был обнять их всех. С другой стороны, по сей день случаются огорчения. Поймал передачу по армянскому ТВ, где съемочная группа приходит в гости то к одной местной знаменитости, то к другой и, задавая вопросы, бродит по квартире, знакомясь с мещанской обстановкой. И вот ведущий подходит к книжному шкафу, вглядывается в корешки и одобрительно замечает: «Прекрасно: у вас, я вижу, книги только на армянском!» Понимай: хорошо, что нет книг на русском. Я бы разбил камеру о голову ведущего, если бы он стоял в это время рядом.

Еще случай. Меня пригласили на телевизионную передачу на первом общественном канале, и я имел неосторожность, дабы точнее выразить мысль, пару фраз проговорить на русском языке. Сразу же последовало замечание: государственный язык – армянский. Кто спорит, не посягал я на государственный язык, но ужель так основательно забыли русский, что и двух слов сказать нельзя? Я же не на японском говорил. И все же отношение к русскому языку меняется к лучшему, и не в том дело, что функционируют две русские школы, есть русские газеты, а также и армянские школы, где преподают русский (равно как и иностранные языки) на достаточно хорошем уровне. Дело еще и в генетической памяти народа, которую не сотрешь. Параллельно издается иностранная литература на армянском языке в переводе с оригинала, и это замечательно. Правда, переводимые на армянский иностранные авторы уже знакомы русскоязычному читателю, однако переводческий процесс можно только приветствовать. Но представьте, сколько еще книг предстоит перевести на армянский, сколько средств и времени на это потребуется в кое-как сводящей концы с концами стране. Не говоря уже о том, что и хороших переводчиков мало. И что же, прикажете молодежи сидеть и ждать, когда все это появится? То есть еще одно-два поколения спишем со счетов?.. Не знаю, как для вас, а для меня язык – это прежде всего литература, это писатели, художественное слово, но никак не политики и даже не страны. Как вы думаете, почему эсперанто не прижилось? Сей искусственный язык был создан в 1887 году в расчете на то, что мир будет общаться на нем. Не вышло. В 1907 году создали другой международный язык на основе эсперанто – идо. Тоже не пришелся ко двору. Хотя оба языка были лишены синтаксических сложностей, нагромождения падежей, варьирующего порядка слов – предельная простота. И все равно не прижились. Почему? Неживые потому что. Нет на этих языках художественной литературы. Английский оказался наиболее приемлемым для всеобщего пользования; во-первых, он наименее сложный из языков, во-вторых, более остальных распространен на земле как в качестве родного, так и в качестве неродного. Но есть и третья причина, которую стоит особо подчеркнуть. На английском имеется богатейшая литература, как пришедшая из прошлого, так и современная, что дает возможность воспринимать, идентифицировать и развивать этот язык.

Вспомнилась библейская легенда о Вавилонской башне. Вы ее знаете. После Всемирного потопа был один народ, один язык. Затем пришли люди на землю Сеннаар (Месопотамия) и решили построить город Вавилон, а заодно самую высокую в мире башню, дабы восславить себя. Высокую по тем временам, на самом деле она была не выше Эйфелевой. Но дело не в высоте, а в самовозвеличивании. За это Бог весьма оригинально их покарал, наделив каждого своим языком. И тогда люди перестали понимать друг друга. Строительство башни приостановилось, затем пошли склоки, дележ земель, обиды, войны. При случае посмотрите картину Питера Брейгеля «Вавилонская башня». Есть похожая картина у армянского художника Валентина Подпомогова, называется «Mea culpa». А теперь представим себе, каким будет новейшее предание. Спустя много веков люди взялись за ум и решили создать единый язык, дабы вновь возвести незавершенную Вавилонскую башню, жить в мире и согласии. Что же случилось на этот раз?..

У Джона Фаулза, замечательного английского романиста, есть книга публицистики под названием «Аристос», в которой он рассматривает культурологические вопросы современности. В частности, говорит о правильном образовании как о необходимом условии развития человечества. Нынешнее усеченное образование, считает Фаулз, преследует две конечные цели: обеспечить богатство для государства и средства к существованию для индивида. Такое образование приводит к одержимости деньгами, что мы сегодня и наблюдаем. Фаулз перечисляет четыре условия настоящего, полноценного образования. Первое – научить учащегося выполнять определенную экономическую роль в обществе; второе – преподать ему знания о природе общества и государственного устройства; третье – научить воспринимать богатство своего существования, то есть уметь наслаждаться собственной, неповторимой жизнью, и наконец, четвертое – подвести учащегося к пониманию цели человеческого существования. Экономика не желает, чтобы третье и четвертое условия были выполнены, ей нужны умные и послушные винтики, а не умные и независимые личности. Чувство независимости и собственного достоинства дают человеку знания – в первую очередь искусство, затем наука. Искусство сложнее любой науки, считает Фаулз, потому что оно непознаваемо.

Вывод таков: в программе любого хорошего образования искусство и наука должны быть равны. Однако широко распространенное сегодня технологическое мировоззрение прививает людям механический подход к любой области, а человеку, превращенному в технолога, искусство видится областью, без которой можно вполне обойтись. Причем если ученые, в отличие от людей искусства, изначально готовы стать рабами государства, то искусство раскрепощает человека, раскрывает его индивидуальность, делает его внутренне свободным. В скором будущем, если мы не научим детей ценить справедливость, видеть недостатки своего общества, если мы не научим их человечности, а будем прививать им знания, исходя как из государственных, так и узконационалистических интересов, мы станем обществом изолированных роботов, не отличающих добро от зла, считает Фаулз. С умным человеком хочется согласиться и поспорить одновременно. Вот что говорит автор «Аристоса» под конец. Некогда мы были едины; сегодня же разъединены и продолжаем разъединяться, но придет время, и объединимся в единственно достойном союзе – в едином человечестве. Не больше и не меньше – в едином человечестве. Хороша идея, да только утопическая. Потому и говорю: с умным человеком хочется и согласиться, и поспорить.

Я вот о чем подумал: мысль о разъединенности должна быть особенно близка и понятна армянам, раскиданным по миру: ведь больше семидесяти процентов нашего народа живет не в Армении, и у каждого свой образ жизни, свои привычки, интонации, перенятые из других языков, свое мировидение и своя степень приспособления. А большие армянские диаспоры, такие как российская и американская, при общей их схожести, тем не менее, совершенно по-разному видят свое будущее. Это, если хотите, похоже на маленький макет человечества. И ведь не скажешь определенно, отчего на самом деле приостановилось строительство Вавилонской башни, за что Бог, рассердившись, раскидал людей по свету. Возможно, и не сердился Он, возможно, был во всем этом неведомый нам смысл. Я думаю так: прежде чем строить общими усилиями величественную башню, каждому стоит попробовать построить ее, пусть менее величественную, но устойчивую, в самом себе. А это, доложу вам, труднее всего.

Руслан Сагабалян