«Я укрепил эту дружбу стихами...»

Война с турками шла успешно (в отличие от бездарной российско-германской), русские войска и армянские добровольческие отряды громили турок. Это было накануне того обманного и ужасного, что имело такие плохие последствия: Ленин подружился с Ататюрком, возлагая на него напрасные надежды. И русские оставят Западную Армению и отдадут армян на растерзание головорезам.

Это произойдет через считаные месяцы, а покамест русское общество живо интересовала успешная война с турками. Корреспонденции с театра военных действий, как тогда говорили, читались взахлеб. Благодаря войне Сергей Городецкий увидел армян, Армению, Карабах. Игдыр у подножья Арарата, Ван – растерзанный рай. И до самой своей, к счастью, очень поздней смерти был верен армянам, хранил о них дорогую память. Хотя это и звучит почти фантастически, мне в этом посчастливилось убедиться самому.

Мы на филфаке МГУ «не проходили» Сергея Городецкого, до сих пор не понимаю – почему.

Имя его было на слуху в литературных кругах конца десятых и начала двадцатых годов прошлого века. Современник и хороший знакомый всех великих Серебряного века, он занимал видное положение если не в поэтическом строю, то в литературных взаимоотношениях своего времени. Друг Александра Блока, вместе учились в Петербургском университете. Вместе с Гумилевым Городецкий – создатель имажинизма. На первую поэтическую книгу его, кроме А.Блока, положительно откликнулись Брюсов и Волошин, Вяч. Иванов и Пяст. О нем писали Горький и Луначарский.

Этого ничего я не знал, но имя Городецкого слышал. Я запомнил его в связи с легендой, бытовавшей вокруг него – рассказывали, что однажды к нему в дом пришел деревенский юноша из-под Рязани, этакий златовласый Лель. Это был Сергей Есенин. Городецкий отнесся к нему поначалу, как мы сейчас к таджикам, поручал то, что сами мы не хотели бы делать – помыть и натереть полы. И так далее в том же роде. Но прочтя первые стихи Есенина, восхитился и открыл ему путь в литературу, как сам неоднократно о том говорил – открыл Есенина. И я это сам от него слышал.

Насчет натирания полов – это вряд ли. Есенин пришел к нему с письмом-рекомендацией от Александра Блока и кипой стихов, завернутых по-деревенски в тряпицу. Он жил у Городецкого несколько месяцев. Играл на гармошке-тальянке, пел частушки…

Городецкий всю свою жизнь любил Есенина. Вот отрывок из письма Есенину 4 июня 1915 года:

«…Все мне кажется, что я на тебя не нагляделся и стихов твоих не наслушался. Пришли мне книжку твою теперь же, хоть какой она есть. Будь здоров, весел и певуч. Не забывай про меня. Целую тебя нежно. Не влюблен я в тебя, а люблю здорово. Твой Сергей».

Позволю теперь немного личных воспоминаний. В то время, в 1957-1958 годах, я работал в литературной редакции Всесоюзного радио, был лихим репортером, умело пользовался портативным магнитофоном, который тоже, кстати, носил название «Репортер».

В те годы еще были живы многие знаменитые писатели, некоторые еще при всей своей большой славе и известности, некоторые – полузабытые, холодные персонажи истории советской литературы. Среди известных были Леонид Леонов, с которым однажды мы провели целый день на студии звукозаписи. Борис Пастернак. Константин Федин. Но был и Федор Гладков, автор «Цемента» и еще многих повестей конструктивистской поры, ныне давно уже молчавший, забытый. Или Павел Радимов, поэт и художник, тонкий, лирический пейзажист. Он доживал свои годы в Абрамцево, вел дачное хозяйство, мастерски солил огурцы. О чем написал гекзаметром в длинном стихе, который очень нравился Репину, с которым дружил. Репин и Поленов рекомендовали его в Товарищество передвижников. Очень интересный был старикан, добрый и радушный.

Зачем я тогда записывал их голоса на пленку? Право слово, сейчас и не знаю. Но увлекательное это было дело – знакомиться с такими замечательными людьми. Само ожившее время! После меня на профессиональной основе это дело прекрасно повел Глеб Скороходов.

Однако – не помню уж, откуда – я узнал, что в Москве живет Сергей Городецкий. В это было трудно поверить, неужели он жив-здоров? Однако он охотно ответил на мой звонок и пригласил в гости.

Не помню район, где он жил, не помню обстановку в квартире и что было на стенах – картины, старые фото. Но помню общее впечатление от него. Это не был древний старик, расслабленный и т.п. Он был молодцеватый такой тип подсушенного временем джентльмена – сух, высок, похож на свои ранние портреты.

У него был готов для печати сборник стихов, какие-то воспоминания – о Блоке, Брюсове, Есенине, Ованесе Туманяне. Проза – два романа, действие которых происходило в турецкой Армении, рассказы. Была и книга-альбом рисунков цветными фломастерами. Эта манера была для меня новая, и, честно говоря, рисунки не слишком мне понравились, о чем я, естественно, умолчал.

Тогда Армении, как темы жизни, у меня даже в мыслях не было, а очень жаль: стоило бы его расспросить, как он бывал в Западной Армении, например, что видел при обороне Вана.

Вот теперь я достал двухтомник Городецкого, прочел его два романа на армянскую тему (при его жизни они так и не увидели свет). В них замечательными для меня были два обстоятельства. Во-первых, критическое отношение «к своим» – к русским войскам, к казачьей коннице. Он не скрывает пьянство офицеров, разнузданность казаков, бездуховность этой среды, обманы. Во-вторых, все то, что мы слышали и знаем о турках и курдах сегодня, знаем о трагической судьбе армян, вынужденных покидать разрушенные жилища в Западной Армении, оставлять свою родину, короче говоря, то, что уже нам всем известно и сделалось как бы общим местом, было сформулировано Городецким (может быть, первым!) прямо по горячим следам событий. Удивляешься проницательности писателя. Строки романов живы сегодня и продолжают стрелять.

Отдельный том в двухтомнике посвящен поэзии Городецкого. С волнением открыл я в нем цикл стихов с характерным названием «Ангел Армении».

Он мне явился в блеске алых риз

Над той страной, что всех несчастней стран.

Одним крылом он осенил Масис,

Другим – седой от горьких слез Сипан.

В цикле – двенадцать стихотворений, написанных в основном весною 1916 года. И снова скажу: созданы они не по чьим-то рассказам, а по впечатлениям очевидца, вдыхавшего горький дым пожарищ разрушенного Вана, слышавшего многоустый стон беженцев, видевшего трупы на обочинах дорог и белые кости армян в ущельях гор. Городецкий собирал детей армян в Ване и других разоренных пунктах и перевозил сирот в Игдыр, он совершил не одну такую экспедицию.

Полюбил ли Городецкий Армению? Этому посвящено стихотворение, открывающее цикл. Оно полно ожидания встречи с Арменией.

Узнать тебя! Понять тебя! Обнять любовью,

Друг другу двери сердца отворить!

Армения, звенящая огнем и кровью,

Армения, тебя готов я полюбить.

Я голову пред древностью твоей склоняю

И красоту твою целую в алые уста.

Как странно мне, что я тебя еще не знаю,

Страна-кремень, страна-алмаз,

страна-мечта!

Цикл «Ангел Армении» был опубликован в Тифлисе в 1919 году и был посвящен Ованесу Туманяну, с которым Городецкий подружился в Тифлисе и оставил о нем воспоминания. Он понимал свое значение. И не ожидал, видимо, что его стихи и прозу ждет нынешнее забвение. Вот что он пишет в одном (из трех) текстов, посвященных Ованесу Туманяну:

«Я считаю себя продолжателем славного дела Валерия Брюсова. Он еще более подружил Россию с Арменией. Я укрепил эту дружбу стихами и работой на фронте… Дела двух русских поэтов подтвердили идею Ованеса Туманяна об исторической неразрывной связи армянского народа с русским».

Лучше не скажешь и в 2011 году!

Так же пророчески и современно звучит окончание стиха «Ангел Армении». Разгневанный ангел обращается к армянам:

Восстань, страна, из праха и руин!

Своих сынов рассеянных сомкни

В несокрушимый круг восторженных дружин!

Я возвещаю новой жизни дни.

Истлеет марево враждебных чар,

И цепи ржавые спадут, как сон.

Заветный Ван и синий Ахтамар

К тебе вернутся из былых времен.

Восстань, страна! Воскресни, Айастан!

Вот радугу я поднял над тобой.

Ты всех земных была несчастней стран,

Теперь счастливой осенись судьбой!

Мой визит, как я понимаю, внес разнообразие в его одинокую жизнь. Он захлопотал вокруг стола, появилась бутылка молдавского вина «Мускат». Я попробовал и удивился, это был не сладкий, как я ждал, а сухой напиток.

– Это братья-молдаване умеют делать. Я такой очень люблю, чувствуете аромат? Где достал? Очень просто – в магазине «Молдавия».

Действительно, был когда-то такой магазин на Садовом кольце, не доезжая Курского вокзала. Кроме красного сухого отличного и недорогого вина, там продавалась сладкая кукуруза (невиданный тогда продукт) в железных толстостенных, как военная тушенка, банках.

Поговорили мы, конечно, и о Есенине, я записал его рассказ. Городецкий считал Есенина самым талантливым из современников, он его очень любил.

А когда я сказал, что тоже очень люблю Есенина, и что-то прочел наизусть, Городецкий проникся ко мне добрыми чувствами и надписал мне книгу, где были такие строки:

«Киму Бакши… Радио?.. (а может быть, ПОЭТУ?..)»

Книга с его надписью сгорела вместе с моей богатой армянской библиотекой, вместе с домом в деревне.

Статью «Карабах» я нашел много лет спустя и прочел уже во время работы над новой книгой. Для меня она вся как бы состоит из эпиграфов. Я даже предварительно расчленил ее текст. В таком виде я и показываю ее нашим читателям.

КАРАБАХ

У каждой страны, у каждой нации есть свои заветные твердыни. Когда история народа складывается счастливо, она становится центром культурной и политической жизни. Когда судьба преследует нацию, она бывает оплотом национальной жизни, островом надежд, залогом возрождения.

Там, в неприступных высях Карабаха, в течение двух с лишним тысяч лет армянский народ выдерживал натиск кочующих племен, сохраняя свою культуру, обороняя свое национальное лицо.

Будучи единым этнографически, хозяйственно и по языку, Карабах сделался цитаделью Армении, восточным ее флангом. Таким он был в прошлом, таков он сейчас, таким он будет и всегда, ибо сердце Армении, долину Арарата, нельзя защищать, не владея Карабахом. Неоднократно меликства собственными силами отгоняли врага. История повторяется, и в последний раз это случилось на наших

глазах.

Природа и история создали в Карабахе ярко выраженный тип. Рассеянные по всему свету, карабахцы всюду легко могут быть узнаны. Широкий размах, беззаветная храбрость, склонность к риску, уверенность в себе, своеобразное упрямство, прямолинейная настойчивость, патриархальность в семейном быту – вот симпатичные черты карабахца, являющиеся как бы концентрацией старинных армянских доблестей, потускневших от жестокостей истории и в чистом виде сохранившихся в Карабахе. Высокий, кряжистый народ, ушедший в горы для спасения жизни, окреп в горном воздухе и предохранил себя от заражений, постигающих жителей равнин.

Национальная память Армении должна запомнить немало имен карабахцев. Нет области, в которой они не проявили бы своей предприимчивости и таланта. (…)

Давший столько видных деятелей-мужчин, Карабах создал, или вернее, сохранил в чистом виде и тип древней армянской женщины…

Скованный своей культурой и бытом, Карабах и в наши дни не посрамил своей старинной славы.

Таково значение Карабаха для Армении. Несомненно, если бы она его утратила, идея самоопределения наций потерпела бы сильное ущемление. И наоборот, обладая Карабахом, Армения получит богатый приток энергичной культурной силы…

Каждый народ ищет теперь свое. Все будущее возрождение наций зависит от того, найдут ли они в самих себе достаточное количество, так сказать, дрожжей своей национальной культуры. При таких условиях все центры, где по тем или иным причинам сконцентрировалась культурная жизнь, приобретают исключительное значение. Таково же и значение Карабаха для Армении.

«Кавказское слово», 23.III.1919 г.

Весной 2011 года мы хоронили нашего друга - фронтовика, героического летчика штурмовой авиации, писателя Артема Анфиногенова. Там я встретил Андрея Нуйкина. Через несколько дней его сын Павел передал мне книгу Андрея «Боль моя Карабах». Книгу поразительную по обнаженности чувств. В ней собраны выступления Андрея в печати за несколько лет в защиту Карабаха, его обращения к президентам, премьерам, международным организациям с той же целью. Книга обжигает болью и благородством. Я знаю Андрея Нуйкина много лет, но таким, как в этой книге, он предстает передо мной впервые. И вот что еще интересно: как раз в описываемое Нуйкиным время я регулярно бывал в Армении, в Ереване. И вроде был, как говорится, «в курсе». Но, оказывается, многого не знал и не понимал. Да и что и по сей день знаем мы, рядовые обыватели, о тайных пружинах совершающихся событий!

Читая книгу, я добрался до статьи Андрея Нуйкина, опубликованной в июле 1993 года в газете «Урарту». И в ней я нашел почти буквальные переклички с Сергеем Городецким.

«Я остаюсь по-прежнему убежденным в том, – пишет Нуйкин, – что отступление от Карабаха – это не только нехорошо или безнравственно, но просто ничего не решит. Недавно в одной своей статье я высказал мысль, что Карабах все-таки не волчья лапа, которую можно отгрызть, оставить в капкане и убежать. Это один из духовных центров нации, в котором нуждаются все армяне, и утрата его была бы гибельна в целом для государственности Армении».

Два русских интеллигента, разделенные почти столетием, говорят одно. И тем исполняют исторический долг благородной русской интеллигенции. Отвечают тем в Армении, кому надоел Карабах, кто хотел бы избавиться от него. Как будто это может дать Армении спокойную жизнь. Но исторический опыт показывает: предательство приносит неисчислимые бедствия.

Ким Бакши