Покушение на Талаата

Ночью во сне я увидел свою маму. Как будто я из Ерзнка уезжаю на Балканы. Невестки суетятся у дымного закопченного тоныра: они готовят мне запасы еды в дорогу. Моя мать сидит на коленях у тоныра на плоской подушке, малыши окружили ее со свежим хлебом в руках. Множество мух роится у рта и вокруг головы Маргара, потому что на его хлеб намазан мед. На дворе предрассветные сумерки, жаворонки расправляют крылья. Когда мой хурджин наполняется, беру его на плечо и говорю: «Счастливо оставаться».

В это время мама встает и выходит вместе со мной. Молча идем. Ее присутствие досаждает, я хотел бы уже расстаться, чтобы не думать о ней.

– Мать, ты куда? – говорю.

– До Святого Ншана, сынок, я дала обет проводить тебя до этой церкви.

Дошли до Святого Ншана. Мама, как слепая, ощупывает мое лицо, плечи, руки и шепчет:

– Вот так, по одному выращиваю вас, вы обретаете крылья, улетаете, а я остаюсь одна-одинешенька.

– Иди домой, – говорю я ей и продолжаю путь.

Прямо по направлению Святого Ншана на горизонте появляется яркий солнечный диск. Вдруг сзади слышу дрожащий зов мамы.

Посмотрев назад, вижу, что она еще стоит там. Поворачиваюсь к ней.

– Что скажешь, мать?

– Уходишь? – говорит она еле слышным голосом.

– Конечно, сказал тебе, чтобы шла обратно?

Тогда мама медленно шагает домой. Через несколько шагов она мотает головой и ускоряет шаги.

– Мама! – кричу я. Но она больше не оборачивается, идет, идет, бежит и вдруг исчезает…

Было утро. Я не смог успокоить свои возбужденные нервы и заплакал, как ребенок...

На следующий день около 11 часов у тротуара дома напротив остановилась автомашина. Мое сердце сильно забилось. Из автомашины вышли Рысух с мрачным лицом и молодая женщина в черном пальто. Пока первый расплачивался, женщина легко впорхнула по пяти-шести широким ступеням и, повернув ключ в двери, вошла в дом. Я вздохнул: без сомнений, это была жена Талаата. Почти два часа, окаменев, я стоял у моего окна. Но больше никаких движений не было. Было необходимо оповестить напарника об обнадеживающей неожиданности.

Выслушав эту важную новость, он, в свою очередь, сказал, что получил шифрованное письмо авиапочтой из Америки. Товарищи, повторяя сведения из Константинополя, просят всеми возможными способами завершить дело Талаата. Для наказания остальных преступников осуществляются меры, и эта проблема не должна нас отвлекать. Шифровка была ответом на наш запрос, сделанный в начале февраля.

Утром 13 марта на тротуаре появилась жена Талаата и медленно двинулась вверх по улице. Еще в Константинополе я знал, что она женщина не без способностей и интересуется политикой. Она принимала участие в делах мужа, когда он был простым телеграфным служащим, министром внутренних дел, великим визирем. Говорили, что она даже имела большое влияние на своего супруга. Была известна как публицист. Ее знали в узком кругу младотурок. Иногда могла с открытым лицом, без покрывала показаться на улицах Константинополя. Тем не менее, я без удовольствия вышел выяснить, куда она идет. Было неприятно следить за женщиной.

Она дошла до зоологического сада и вошла туда. Была весна, вышедшая из-под снега трава была словно вымытая, очищенная. Но с аптекарской точностью разбитые грядки и ровно подстриженные кусты больше возбуждали интерес, чем доставляли удовольствие. Она медленным шагом шла в сторону фонтанов, где вода струями поднималась и ниспадала дождем, орошая мелкими брызгами мраморные покрытия вокруг. Вдруг мое сердце наполнилось тоской по нашей родине, по мутному Евфрату, который, протекая между островерхими, достигающими облаков горами, ревет, словно тысяча тигров, и затем, вспенившись от злости, выскакивает наружу, растекаясь широким потоком...

Женщина дошла, остановилась у фонтанов, как многие. Гертруда Гольд была права – она красива: бледное лицо, большие красивые глаза, черные пышные волосы, маленький рот, стройная, женственная, похожа на армянку. Ясно, что ее ничто не интересует, кроме окружающей красоты. И хотя с ее ведома и по приказу ее мужа в пустынях были осуждены на голодную смерть и зачахли в гаремах десятки тысяч таких, как она, тем не менее она пользуется правом мирно наслаждаться благами природы.

Я возвратился домой...

В следующий полдень я узнал от Хазора, что в этот день Ухланд напоминал место паломничества – так много было посетителей. Там были Бехаэддин Шакир, доктор Назим, Исмаил Хагк, доктор Рысух, даже Джемаль Азми и еще шесть-семь незнакомых лиц. Несомненно, скоро должен появиться и Талаат...

Я снова возвратился домой. В коридоре я столкнулся с фрау Дитман. Она была более чем любезна, но я не смог установить с ней те простые соседские отношения, как с фрау Штельбаум. Она всегда приводила меня в замешательство, и чем больше я желал прояснить, тем труднее понимал ее слова. Да, я здоров, учеба – нормально. Не знаю, почему, но она предполагает, что со мной случилось несчастье, или я ее не понял, и она улыбается. Я захожу в комнату...

К вечеру на улице появился Рысух с корзиной и скоро возвратился. Больше дверь дома напротив не открывалась. С наступлением тьмы в фойе зажегся свет, но сразу потух и зажегся в комнате, расположенной в левой части балкона. Но и здесь долго не задержался, и дом опять покрылся мраком.

Утром я встал раньше обычного. Наверное, лучи солнца уже достигли окон дома напротив. Я только позавтракал и хотел пододвинуть кресло к окну, как вдруг на балконе увидел Талаата. Я окаменел. Он ли это? Да!..

Он сделал на балконе пару шагов, внимательно изучил тротуар сперва вверх, затем вниз по улице и, словно под тяжестью каких-то мыслей, опустил голову. По-видимому, жизнь его была нелегкой после совершенного неописуемого преступления. Во всяком случае, хоть и прошло пять-шесть лет, но страх не отпускал его. На своих широких плечах он нес два оглашенных смертных приговора: Военного трибунала Константинополя и Армянского революционного союза. Первый для него, вероятно, имел реальное значение: вместо того чтобы возвеличить его дела за «преданность нации», в его родном государстве его приговорили к смерти, словно обычного преступника. Но время могло бы уладить это «недоразумение», будущие поколения оценили бы совершенное, если бы... Если бы не было приговора Армянского революционного союза. Все-таки не смог он уничтожить всех руководителей этой партии. Но кто остался из тех, кого он знал? Фактически – один человек, Гарегин Бастрмаджян. Помнил ли он свою последнюю беседу с ним?..

Он поднял толстое, как коромысло, запястье, потер рукой лоб, вошел в комнату. Я посмотрел на часы. Было 10 часов. Обычное время его посещения Ухланда. Я взял оружие и приготовился выйти. Вдруг он появился в дверях и слоновьей походкой пошел вниз по улице. Когда я вышел на улицу, он по противоположному тротуару направлялся в сторону Ухланда. Холодный рассудок говорил мне, что на этот раз он не сможет ускользнуть от меня, но разные чувства переполняли меня:

Иди навстречу, навстречу, навстречу, прямо в лоб, быстро, быстро, беги...

По противоположному тротуару я поравнялся с ним, быстрыми шагами намного обошел, перешел улицу в сторону его движения. Обернулся. Мы приближались друг к другу. Он шел прогулочным шагом, небрежно помахивая тростью. Осталось маленькое расстояние, и удивительное спокойствие охватило мою сущность. В момент сближения Талаат резко взглянул на меня, в глазах мелькнул смертельный страх. С последним шагом он отклонился, немного наклонился, стараясь избежать (возмездия), но я мгновенно выхватил оружие и выстрелил в голову...

Талаат зашатался, словно от удара, и одно мгновение мощное тело вытянулось в струну, но задрожало, затем, словно подпиленный дуб, с грохотом упало ничком... Немного поодаль закричала и упала женщина, кто-то подбежал к ней... Абсолютно не думал, что с такой легкостью зверь распластается на земле. На одно мгновение появилось желание выпустить оставшиеся пули ему в спину, но вместо этого я отбросил пистолет. Черная густая кровь мгновенно собралась вокруг головы Талаата, словно из поломанного сосуда выливался мазут...

– Человека убили, – услышал я.

Я посмотрел вверх, вниз, напротив. Со всех сторон стояли люди и смотрели на меня...

– Он убил человека, держите, – закричал кто-то, протягивая в мою сторону руки...

Но лужица крови словно зачаровала меня.

– Держите, держите, – закричали другие...

Я прошел мимо них, никто не посмел меня схватить. Но когда сзади меня крики усилились, окаменелые нервы вдруг отпустили меня и я бросился в соседнюю улицу. Для чего? Не знаю. С ужасным шумом люди преследовали меня. Я побежал. Кто-то, идущий навстречу, схватил меня...

Мог ли я избежать этого? Вероятно, если бы заранее об этом подумал и решил. Сразу же толпа окружила меня. Я не понимал, что от меня хотят, кричат, набрасываются, угрожая кулаками, хотя я ни с кем из них не имел дела. Кто-то меня начал тащить, другие – беспощадно бить. Чей-то вооруженный кулак обрушился мне на голову, в глазах потемнело. Чтоб не упасть, я встал на колени, кровь бороздила лицо, множество рук и ног били меня. От бессильной злобы я закричал:

– Что вы хотите? Я армянин, он турок. Какое вам дело?..

Вдруг толпа расступилась, какой-то полицейский поднял меня на ноги.

– Армяне, турки, – волновалась толпа.

Из раны у меня на голове струилась кровь. Подошли другие полицейские. Толпа отступила. Меня повели на Гартенберг. На тротуаре в том же положении лежал монстр. Множество людей, полицейские собрались вокруг.

Мы прошли...

Озверелые полицейские бросили меня в камеру полицейского участка Шарлоттенбурга. Потом появился какой-то служащий, забинтовал мне голову и вывел из камеры. Автомобилем меня перевезли в отдел секретной полиции. Здесь было множество чиновников и полицейских, один из которых провел меня в более просторную камеру...

Я был охвачен таким душевным удовлетворением, какого не переживал никогда. Кошмар, свинцовым грузом долго давивший на меня, вдруг пропал. Словно все изменилось, моя не скованная ничем душа парила вольно и свободно, и в сущности своей освободившиеся мысли блуждали по всем знакомым уголкам мира... Бог мой, как много еще надо обдумать! Однако обрывки мыслей проносятся в моей голове со всех сторон, то возникая, то затухая...