№ 7 (190) Апрель (16–30) 2012 года.

«И мы направились в ад…»

Просмотров: 6179

Воспоминания очевидца геноцида

Майрануш Пароникян пережила горькую участь и трагедию сиротства, потерю родных и только благодаря счастливой случайности спаслась от геноцида. Более 50 лет заслуженная артистка Армении Майрануш Пароникян отдала служению любимому искусству в Театре им. Габриэла Сундукяна.

В Ване наш дом находился в Айгестане, около Джоч-кяндрчи, так ванцы называли этот огромный ручей с чудесной, чистой, прозрачной и холодной водой, которая вытекала из-под земли и которую мы кувшинами и крынками приносили домой для питья. А улица называлась Паронканц, так как Пароникяны века назад вернулись из Киликии (очевидно, после падения Киликийского армянского государства в ХIV веке) и очень большим кланом обосновались здесь. Дома этого клана со всеми своими пристройками стояли друг возле друга и стали целой улицей, и потому она звалась улицей Паронканц.

В городе пошли слухи о предзнаменованиях, о том, что это предвещает беду, что это к войне, это к погромам. И верно, вскоре после затмения солнца в разных местах турки начали свое лютое дело. Правда, и до затмения турки устроили резню в Адане, а после этого каждый день до нас доходили вести, что турки, то в одной, то в другой провинции, то в одном, то в другом селе устраивали резню, грабили, нападали на мирных жителей и подвергали их поголовному уничтожению. Вот так пришельцы-турки начали геноцид армян, захватывая их села, города, земли и уничтожая коренной народ древней Армении.

Я не могу описать оборону Вана, об этом писали знающие люди, историки. Я была очень маленькой, но помню, как дом и двор наш наполнился крестьянами из разных деревень и вся наша улица Паронканц была запружена беженцами. И еще помню, как мама, взяв кувшин, часто ходила за водой. Кувшины поднимала очень тяжело. Мы с ней шли в Норатунк с пустыми, но непонятно почему тяжелыми кувшинами. Меня она оставляла у нашего домика, наказывала ждать ее, сама шла дальше. Иногда я видела, как навстречу ей выходили двое мужчин, брали у нее кувшины и исчезали. Погодя, мама возвращалась с кувшинами, и мы шли домой. По дороге у Джоч-кяндрчи наполняли их водой. Много позже, уже повзрослев, я поняла, что мама в кувшинах несла патроны защитникам города. Она была бесстрашной женщиной, несмотря на хрупкость и женственность, была очень смелой. Она великолепно ездила верхом, даже самые норовистые кони покорялись ей.

А мама моя была очень пригожей, и в ее окружении ее звали «хорот» Устьян – красавица Устьян. При знакомстве, как рассказывала мне мама, Гевонд ей не очень понравился, хотя и был высок и строен, но был непривычно светловолосым, «кяж» – рыжий, с почти синими глазами. Но поскольку его опекун, сват и ходатай был Хримян Айрик, мама моя дала свое согласие.

Мама рассказывала о том, как на пороге собственного дома был убит ее отец, который вернулся из Эчмиадзина, чтобы вывезти семью. Его выследили и зарезали, он не успел даже войти во двор своего дома, увидеть жену и детей. Обезглавленное тело лежало на земле.

И в этом ужасающем неописуемом состоянии мы вышли на дорогу бегства.

Беженцы! Куда бежать? Куда бежать, мы и сами не знали. Неизведанные пути, неизвестные дороги. Вышли мы из нашего города Ван, проплакав все глаза, и направились в ад, описанный великим Данте. Мы спешили, ибо отставали от общего каравана на целых три дня и должны были идти без отдыха и привалов, пока не догнали бы наших в долине Абаха. Но вот что приключилось в пути.

Из всего нашего огромного имущества в дорогу мы смогли взять только одну постель и немного еды на дорогу – одну поклажу на нашу корову (вторая моя любимица погибла). А коровы не терпят, когда их пытаются оседлать и тем более когда на них навьючивают всякую поклажу, как на ослов или лошадей. Это их бесит, и они всячески стараются сбросить с себя ненавистный груз. Но у нас не было выбора. И вот мои братья навьючили на нашу корову всю нашу небольшую поклажу, крепко привязали веревками, посадили меня поверх клади, и мы тронулись в путь. По дороге корова не раз пыталась избавиться от ноши, но ее крепко держали с обеих сторон мои братья, и мы продолжали идти. К вечеру старший брат взял меня на руки, поставил на землю, чтобы поправить поклажу и укрепить веревки. Почувствовав свободу от груза, корова попыталась вырваться вообще и рванулась в сторону. Нашим пришлось ее догонять, чтобы вновь с ее помощью продолжать наше бегство. Я осталась сидеть на том месте, где Овсеп меня посадил на землю. В это время мимо меня проскакал на коне русский воин. Заметив меня одну, без взрослых, и решив, что я потерялась или же отстала от своих и, очевидно, пожалев, поворотил коня, нагнулся, поднял меня, посадил перед собой на коня и помчал дальше. Испугалась ли я? Отбивалась? Не помню... Что я ему могла объяснить, что он бы понял из моих возгласов. Наши были в стороне и не услышали и не заметили всего этого. Вернувшись за мной и не застав меня, обезумели...

Русский воин для моей безопасности привел меня к основному каравану беженцев. Оставил меня посреди остановившихся к ночи несчастных людей, которые устроили привал в этой долине Абаха с надеждой найти потерявшихся в пути, дать отдохнуть больным и старым, покормить детей. Воин спустил меня с коня у одного из уже зажженных костров, дал мне в руки кусок хлеба и умчался. Долину Абаха прорезала бурная река прозванная Черной. Наутро беженцам предстояло пересечь эту преграду, бежать дальше. Для многих эта Черная река стала черной могилой. И так, потеряв своих, я одиноко сидела на этом поле среди чужих, среди этого ужасного стона и гомона. Крики потерянных и потерявших, вопли раненых и больных, плач детей и стариков. Ужас охватил меня. Надвинулась ночь. Жуткая, безысходная, холодная. Люди потеряли своих, люди потеряли себя и никто не поинтересовался, не побеспокоился обо мне – да и не до меня было. Ночью мерзла, спать хотелось, костры погасили. Примостилась под краешек чужого одеяла, и так прошла эта страшная ночь.

Наутро все стали собирать свои пожитки и готовиться к переправе через эту Черную речку.

Но крики потерявшихся, плач и вопли по умершим висели над этим скопищем беженцев. К полудню кто переплыл, перебрался на тот берег, кого унес поток горной реки. На этом берегу осталась одна я и мертвецы.

Одним из последних реку переплыл невысокий мужчина средних лет. Уже с того берега почему-то оглянулся и увидел меня одиноко стоящую на берегу, плачущую и зовущую маму. Он снова вошел в воду, пересек реку, подошел ко мне, поднял меня на плечи и переплыл на тот берег, опустил меня у большого валуна. Из своей поклажи вынул хлебец, положил мне на колени, и, не говоря ни слова, молча удалился, не оглядываясь. Он даже не спросил, кто я, чей ребенок. Кто он был? Из какого села или местности? Кто знает... Знаю только, что ушел он, унося с собой

безысходную боль в своем сердце. Я осталась одна сидеть у этого огромного валуна с хлебцем на коленях. Была голодна, но есть не могла, хотелось пить, но губы от страха слиплись. И весь день так и просидела у этого камня, почувствовала свое одиночество, страх темноты... Чуть поодаль от моего камня росли камыши. И когда в сумерках вдруг послышалась турецкая речь и шум шагов, я инстинктивно поползла к этим камышам и затихла. Меня не заметили. Они следили за беженцами. Ночь проспала в камышах. Утром с этим хлебцем в руках снова подошла к своему камню и села около него. Вдруг вдали показался человек. Он бежал в мою сторону. Когда он немного приблизился, я узнала Овсепа, своего старшего брата. Вместо того чтобы обрадоваться, кинуться к нему в объятия, я повернулась и кинулась бежать от него в другую сторону. Была обижена, оскорблена. Бежала, еле-еле передвигая ножками, прижав свой хлебец к груди. А он плача бежал и кричал мне: «Майрануш, сестренка, куда бежишь? Ведь я пришел за тобой». Он догнал меня, обнял, плача приговаривал: «Сестренка, без воды, без хлеба осталась, голодала одинешенька. Сестренка...» Обнимает, целует меня, а сам плачем плачет. Потом посадил меня на плечи и понес к маме.

А нашлась я вот каким образом. Человек, что переправил меня на этот берег, рассказывал об этом, а брат тем временем, расспрашивая всех, кого встречал, узнаёт об этом и догадывается, что это могла быть я, его сестра, и бросился обратно. Так нашел он меня и привел к моей маме. Мама меня не узнала. Я так переменилась за это время, перепачкалась, порвалось платьице, ножки все изранены, я потеряла свои коши – туфельки. В это страшное время мы все пережили большую радость – я нашлась. Моему счастью не было предела, что я снова вижу маму и моих братьев. И так, теряя родных и находя случайно, мы дошли до Игдыра.

Игдыр

На улицах, под стенами, во дворах, без крова беженцы потихоньку разместились. Мама с Овсепом повели на рынок продавать корову, чтобы на эти деньги как-то существовать. В этот день им не удалось продать ее. Мы с Пароником прикорнули под стенкой и ждали, что вот мама придет и принесет поесть. Мы были голодны. Уже по дороге в Игдыр Овсеп чувствовал себя неважно. А в тот вечер он слег с высокой температурой. У той стены, где мы пристроились, была маленькая дверца во двор дома, и хозяин, увидев Овсепа, лежащего в таком состоянии, предложил маме перебраться к нему во двор и под верандой расположиться там, хоть кровля была над головой от солнца и дождя. Наверное, был добрым человеком хозяин этого двора.

Во дворе росли фруктовые деревья, груши и яблони, а за домом был виноградник. Я как-то подобрала упавшую с дерева спелую грушу и прибежала к Овсепу, протянула ему. «Милая сестренка, съешь грушу сама, мне хочется винограду». И мама пошла к хозяину дома и попросила кисточку винограда для Овсепа. Чуть погодя хозяин принес сито с несколькими гроздьями винограда. Мама его очень благодарила и стала кормить Овсепа сама. Он поел несколько ягодок и больше не захотел. В ту ночь он скончался, всего 16 лет было ему тогда. И этот зловещий фургон, который собирал по городу умерших беженцев, в это утро остановился у нашего пристанища. И моего брата положили на этот катафалк рядом с другими, нам неизвестными покойниками и увезли неизвестно куда.

Ах, моя бедная любимая мамочка. Как она убивалась, молча, без крика, без слез. Овсеп был ее надеждой, ее первенцем, ее опорой. После его смерти ей и жить не хотелось. Разве только ради нас. Вот так мы лишились Овсепа, оставили его в земле Игдыра и с частью беженцев направились в Эчмиадзин.

Рубен Тарьян

Поставьте оценку статье:
5  4  3  2  1    
Всего проголосовало 19 человек

Оставьте свои комментарии

  1. Настоящий ад!
  2. Если настоящий ад почему сейчас вазгены туда ездят?
Комментарии можно оставлять только в статьях последнего номера газеты