Оценка политических рисков в регионе Южного Кавказа

Массовые акции протеста, развернувшиеся в Ереване и в других армянских городах в июне 2015 года после решения Комиссии по регулированию общественных услуг страны о повышении тарифов на электроэнергию, поставили Армению в фокус внимания политиков и экспертов. Между тем, тарифная проблема – лишь часть более общих внутренних и внешнеполитических контекстов, переполненных значительными рисками.

Несмотря на то, что действующая власть не утратила контроль над ситуацией и даже продемонстрировала определенную эффективность в решении возникающих проблем, в обществе имеется значительный уровень социально-политического недовольства.

Неразрешенный нагорно-карабахский конфликт не позволяет Армении преодолеть региональную изоляцию, которая усугубляет и внутреннее, и внешнее положение республики. Все это создает значительные барьеры на пути для масштабных инвестиций, консервирует бедность, не говоря уже о сохраняющейся опасности «разморозки» нагорно-карабахского конфликта. Гарантии безопасности и экономическая поддержка, получаемые Ереваном от Москвы, с одной стороны, обеспечивают статус-кво, в целом выгодное республике, но с другой стороны, усиливают зависимость страны от российских бизнес-гигантов. В свою очередь, их тесная связь с властными структурами Армении чревата отождествлением недовольства политикой президента и правительства с действиями РФ. Как следствие, попытки поиска внешнеполитической диверсификации, которые также опасны дополнительными рисками нарушения имеющегося статус-кво.

К избирательному циклу 2012-2013 гг. (в это время в Армении прошли парламентские выборы, президентская кампания и избрание Совета старейшин Еревана, ключевого муниципалитета страны) республика завершила «стабилизационный период», открывшийся трагическими событиями 1 марта 2008 года.

Но президентские выборы, в которых отсутствовала серьезная конкуренция Сержу Саргсяну (выдвинувшему свою кандидатуру на второй срок), принесли для армянской власти определенные сюрпризы. Они показали ограниченность «стабилизационной модели». Кандидат от партии «Наследие» Раффи Ованнисян, ранее и позднее никогда не набиравший на выборах разного уровня более 10% голосов, получил почти 37% против 58% у действующего главы государства. Эти результаты (как и последующие итоги ереванской городской кампании, где блок Ованнисяна набрал лишь 8%) показали важную для республики тенденцию: наличие мощного протестного голосования и недовольства властью, а также неустойчивость поддержки кандидатов, пытающихся возглавить народный протест. Протестный избиратель готов поддерживать не столько конструктивную программу, сколько кандидата – критика власти. Это придает всей конструкции армянской политической системы неустойчивый характер. Недовольство политикой властей может вынести на поверхность случайных персонажей, не обладающих достаточным уровнем компетенции и подготовки для управления страной. Этому сценарию способствует и пополнение рядов недовольной молодежи по итогам последней волны протестов.

В период 2013-2015 гг. армянская оппозиция не смогла консолидироваться, выработать качественную альтернативу развитию страны, излишне сконцентрировалась на митинговой активности. Более того, власти предприняли шаги по маргинализации тех, кто мог бы потенциально составить ей конкуренцию (конфликт Сержа Саргсяна и Гагика Царукяна).

На этом фоне власти начали продвигать тему конституционной реформы. Предполагается перераспределение полномочий между основными органами власти в пользу парламента и правительства. В случае успеха данного проекта президент страны будет избираться не прямым голосованием, как сейчас, а голосами депутатов Национального собрания сроком на 7 лет. При этом реальные властные полномочия (не представительские и не «гарантийные») переходят к главе правительства или спикеру парламента. В ныне действующей Конституции (статья 50) занимать пост главы государства более двух сроков подряд нельзя. Если следовать духу и букве Основного закона, то Саргсян должен покинуть армянский политический олимп в 2018 году. Но в 2017 году в Армении выборами в Национальное собрание открывается новый политический цикл. Если реформы будут проведены специально под этот цикл, а партия власти (республиканцы), а возможно, и некая коалиция сил выиграют парламентские выборы, то у Саргсяна появляется реальный шанс «уходя остаться», обрести, например, премьерский или спикерский пост вместо президентского кресла.

Шансы на успех конституционной реформы могут быть высоки, если будет продолжен предыдущий тренд – деградация оппозиционных партий, неустойчивость популярности протестных лидеров, отсутствие ярких альтернативных лидеров. Однако июньские протесты в Ереване и в других городах Армении показали, что место партий в качестве главного протестного ресурса могут занять гражданские движения. Именно они могут расстроить планы властей по обеспечению преемственности между Саргсяном-президентом и Саргсяном-премьером.

Этот сегмент политической жизни Армении существенно отличается от соседней Грузии и Азербайджана. Его можно назвать с определенными оговорками гражданским обществом, признавая, что значительное место в его функционировании отводится не только (и даже не столько) социальной проблематике, сколько политике. Даже если политические цели и задачи маскируются лозунгами по исправлению неэффективных экономических решений, борьбой с дороговизной и высокими тарифами. Этот сегмент может стать не только дополнительным риском, но и позитивным фактором (как эффективная обратная связь власти и общества, как резервуар для ротации власти, повышения ее качества и инструмент минимизации социальной напряженности).

Некоторые негосударственные игроки в Армении стремятся к тому, чтобы дистанцироваться не только от властей, но и от оппозиционных структур, заявить о своей претензии на переустройство всего армянского государственного проекта.

Во время массовых протестов в Ереване в июне 2015 года в фокусе всеобщего внимания оказалось гражданское движение «Нет грабежу», которое насчитывает примерно 15 тысяч человек (в основном это студенты, молодые предприниматели, офисные сотрудники столицы республики). В идеологическом плане оно отличается неопределенностью, а также социальным популизмом (фактически вся позитивная программа ограничена борьбой с «жуликами и ворами»). На сегодняшний момент трудно сказать, когда и кто из представителей несистемных гражданских сил сделает полноценную политическую карьеру. Политические партии, выступающие в качестве оппозиционных сил, не спешат объединиться с негосударственными игроками.

Таким образом, наличие социального протеста при слабой партийно-политической структуре актуализирует особую роль негосударственных инициатив большей или меньшей степени радикальности. Впрочем, для этих рисков существует сдерживающий фактор в виде неразрешенного нагорно-карабахского конфликта, по отношению к которому армянское общество сохраняет консенсус (оно выступает в поддержку самоопределения армян Нагорного Карабаха). Любой внутренний конфликт в Армении все участники политического процесса рассматривают как ситуацию, при которой возрастает опасность военной активизации Азербайджана и возможного вмешательства (в той или иной форме) со стороны Турции. Следовательно, опасный региональный этнополитический конфликт парадоксальным образом играет роль стабилизирующего фактора внутри Армении. Он сдерживает системных и несистемных игроков от эскалации противостояния.

Финансово-экономическая и социальная ситуация в Армении остается достаточно тревожной. И хотя по итогам 2014 года рост составил около 3,5%, этот уровень оказался ниже планируемых показателей (5,2%).

Острым вызовом для армянской экономики стало падение национальной валюты – драма – в конце ноября 2014 года. В декабре произошел еще один скачок. Колебания валютного курса вызвали рост потребительских цен, усложнив и без того непростое положение населения Армении. Минимальная зарплата в республике составляет 87 долларов США, а средняя – 300 долларов, пенсии колеблются в пределах 26-100 долларов, а коммунальные платежи составляют примерно треть средней зарплаты.

Значительная часть населения республики живет за счет трансфертов. Однако в течение января 2015 года резко снизился объем трансфертов для частных лиц ($72,1 млн против $122,5 млн в январе 2014 года). Несмотря на некоторое увеличение переводов из США, произошло снижение трансфертов из России (примерно на 56%), что связывают с экономическими сложностями внутри РФ, а также влиянием западных санкций. Центральный банк Армении в прогнозах на 2015 год считал, что уровень снижения не упадет ниже отметки в 30%. Однако этот показатель превзойден почти в два раза. Данный фактор на сегодняшний момент не влияет существенным образом на отношение к России. Однако в совокупности с другими сюжетами (недовольство политикой российских бизнес-гигантов, а также военно-технической кооперацией РФ и Азербайджана) он может стать фактором риска в двусторонних отношениях между Ереваном и Москвой.

Таким образом, экономические проблемы, которые значительно усугубились в 2014-2015 годах, создают значительные риски для устойчивости политической системы Армении.

В отличие от своих соседей, Армения в наибольшей степени интегрирована с Россией. Она – приоритетный партнер Москвы в Закавказье. Армения – единственная страна Южного Кавказа, которая входит в Организацию Договора о коллективной безопасности (ОДКБ). На ее территории находится 102-я российская военная база в Гюмри, а пограничники РФ вместе с армянскими коллегами несут охрану внешнего периметра государственной границы республики. В сентябре 2013 года Ереван, свернув свои переговоры об ассоциации с Европейским союзом, которые велись с 2010 года, сделал выбор в пользу Таможенного союза и евразийской интеграции. С 2 января 2015 года Ереван официально присоединился к ЕАЭС. При этом Москва играет чрезвычайно важную роль в процессе нагорно-карабахского урегулирования и как сопредседатель (наряду с США и Францией) Минской группы ОБСЕ – посредника в мирном процессе, и как сторона, проводящая постоянные двусторонние консультации с Ереваном и Баку. При отсутствии готовности конфликтующих сторон к компромиссу Россия, выступающая за сохранение статус-кво, является стабилизирующим фактором. Значительную роль играет РФ и в экономике Армении. Более половины всех иностранных инвестиций, идущих в Армению, российского происхождения.

В то же самое время Ереван стремится сохранить высокий уровень партнерства с Западом (США и ЕС). Во-первых, Армения стремится к недопущению установления азербайджанской монополии на интерпретацию нагорно-карабахского конфликта. Во-вторых, существует особый интерес к кооперации с Вашингтоном и Парижем как двумя сопредседателями Минской группы ОБСЕ. В-третьих, Ереван заинтересован в использовании ресурсов влиятельной диаспоры для продвижения своих целей: признание геноцида армян, поддержка самоопределения Нагорного Карабаха, критические выступления в адрес Азербайджана и Турции на международной арене. В-четвертых, Ереван хочет экономического сближения с ЕС – в частности, он был готов подписать экономическую часть соглашения об ассоциации с ЕС (без противоречащей интересам Москвы политической части). На это пока не пошли в ЕС, но в перспективе могут согласиться.

В то же самое время ни США, ни ЕС не готовы предложить Армении что-то большее в плане безопасности, чем то, что сегодня дает Россия. Членство в ОДКБ позволяет рассчитывать на военную помощь со стороны Москвы в случае военного посягательства на армянскую территорию. Это также позволяет получать российское вооружение по льготным, внутрироссийским ценам (по сравнению с Азербайджаном, закупающим оружие по рыночной цене). У США и ЕС нет каких-то альтернативных проектов нагорно-карабахского урегулирования, которое отличалось бы от российских подходов. Все это сужает Еревану пространство для маневра и превращает РФ в практически безальтернативного союзника. Особенно это актуально в условиях членства Турции в НАТО, где она имеет вторую по численности армию, и наличия тесных энергетических связей между Баку и Евросоюзом.

В то же самое время у России и Армении накопились определенные расхождения. Они касаются отношения Еревана к военно-техническому сотрудничеству Москвы и Баку, а также к растущему партнерству между РФ и Турцией (актуализированному проектом «Турецкий поток», хотя окончательные его перспективы и неясны). Внутри Армении (включая и представителей истеблишмента этой страны) неоднозначное отношение к вступлению республики в ЕАЭС (что связано с риском повышения тарифов, так как внутри Евразийского союза они выше, и опасением возможных последствий от санкций Запада на российскую экономику).

Как показали события июня 2015 года, тарифная политика дочерних предприятий крупных российских корпораций (вкупе с поведением некоторых их представителей) также создает негативный общественный фон для двусторонних отношений. Как следствие – формирование критического отношения к односторонней «привязке» армянской внешней политики к РФ и запрос на диверсификацию (до сентября 2013 года такой курс называли комплементаризмом). Впрочем, на сегодняшний момент в обществе доминирует критика не столько пророссийского выбора как такового, сколько неэффективного менеджмента российским присутствием в республике. Но если данная проблема не получит своего качественного решения, подобные настроения в среднесрочной и долгосрочной перспективе, подпитываемые стараниями западных дипломатов, могут стать более серьезным негативным фактором как во внутренней, так и во внешней политике республики.

Следовательно, определенный внешнеполитический ресурс для Армении, обеспеченный во многом с помощью России, не является неисчерпаемым. Без улучшения качества управления российским присутствием в стране сохраняются риски пересмотреть фундаментальное союзничество Еревана и Москвы, что может повлечь за собой серьезные сдвиги в системе региональной безопасности (эскалация конфликта в Нагорном Карабахе, более активное вмешательство Запада в разрешение застарелого противостояния).

Важным внешнеполитическим направлением для постсоветской Армении является Иран. Обе страны, имея значительные сложности при взаимодействии с внешним миром, рассматривают друг друга как удобную площадку для международных контактов. Армяно-иранские отношения характеризуются высокой интенсивностью визитов на высшем уровне. Однако в экономическом смысле они пока что не стали значимым фактором для обеих сторон. В случае, если санкции Запада в отношении Исламской республики будут отменены, появляется возможность для активизации двустороннего сотрудничества (транспорт, энергетика).

Сегодняшняя Армения во многих отношениях остается уязвимой страной. Политическая и экономическая изоляция, неразрешенность нагорно-карабахского конфликта, растущий социальный протест на фоне хронических проблем в национальной экономике, союзничество с Россией, подвергаемое тесту. В том случае, если армянским властям (с российским участием) удастся урегулировать проблемы тарифов и навести порядок в деятельности монополистов, возможна позитивная динамика в отношениях со стратегическим союзником, что может позитивно сказаться и на внутриполитических процессах. Любое же обострение чревато вмешательством геополитических оппонентов и эскалацией этнополитического противостояния, которое усугубит негативные тренды. В то же самое время Армении необходимо решить проблему преемственности власти и выйти на новый «стабилизационный период», что позволит сохранить преемственность и в других сферах.

Несмотря на уход от власти третьего президента страны Михаила Саакашвили (2003-2013), сыгравшего значительную роль в превращении своей страны в опытный полигон социально-экономического реформаторства по либертарианскому образцу и в площадку для конфронтации между Россией и Западом, Грузия остается страной со значительным количеством политических рисков.

Конкуренция между властной коалицией «Грузинская мечта» и оппозиционной партией «Единое национальное движение» продолжается на фоне эрозии и дробления первой и открытых преследований в отношении ряда лидеров второй. Появляются новые оппозиционные силы («Свободные демократы») с пока неопределенными перспективами своего политического позиционирования.

На фоне украинского кризиса продолжился грузинский дрейф в сторону Запада (НАТО и Европейский союз). Однако этот дрейф, а также завышенные ожидания национальной элиты от возможных выгод такой интеграции не конвертируются в конкретные результаты. При этом заметно обостряется ситуация в Ахметовском районе Грузии (широко известном как Панкисское ущелье), что вызвано ростом исламистских настроений там и вовлечением значительного количества выходцев оттуда в ряды ИГИЛ.

Де-факто двухпартийная политическая палитра, обозначившаяся после парламентского и президентского успеха «Грузинской мечты» (2012-2013), начала разрушаться. В значительной степени этот процесс был предопределен двумя факторами. Во-первых, наличием такого объединяющего фактора, как противостояние Саакашвили (он окончательно исчез в 2013 году). Во-вторых, уходом с поста главы правительства Грузии создателя «Грузинской мечты» миллиардера Бидзины Иванишвили, вокруг которого и была объединена разномастная коалиция. В ноябре 2014 года коалицию «Грузинская мечта» покинул Ираклий Аласания, лидер «Свободных демократов» (этому решению последовали несколько других членов правительства, составляющих коалицию). Эта сила перешла в оппозицию, однако ее будущее позиционирование остается под вопросом.

Помимо этого, внутри самой «Грузинской мечты» существуют несколько конфликтных линий. Существуют противоречия между президентом Георгием Маргвелашвили (согласно конституционным поправкам, полномочия главы государства были значительно урезаны) и главой правительства Ираклием Гарибашвили (они касаются, прежде всего, процедурных вопросов). В отношении к перспективам взаимоотношений с ЕНД различаются подходы между премьер-министром и спикером парламента, главой Республиканской партии Давидом Усупашвили (последний – сторонник более мягкой линии в отношении к оппозиции).

Значительную неформальную роль в общественно-политических процессах играет 80-й Католикос-Патриарх всея Грузии Илия Второй (в миру Ираклий Гудушаури-Шиолашвили). На протяжении всего периода грузинской независимости он неизменно оказывается в числе самых популярных общественных лидеров, пользующихся доверием граждан Грузии. Он даже признавался «человеком года» в своей стране. При этом Православная церковь Грузии путем неформального влияния содействовала электоральному успеху «Грузинской мечты» и процессу мирного перехода власти в 2012-2013 гг. Илия Второй известен своим желанием нормализовать отношения с Россией, жестким неприятием радикальной вестернизации страны и как сторонник эффективного сдерживания исламистской угрозы.

В дальнейшем устойчивость правительственной коалиции (уже понесшей серьезные потери, учитывая широкую международную известность Ираклия Аласании) будет зависеть от многих факторов, как социально-экономического, так и внешнеполитического характера. Однако, как представляется, Грузии в целом удалось оставить позади период, когда управление страной и развитие общества проходило в постоянном режиме преодоления форс-мажорных обстоятельств или чрезвычайных вызовов. Формальные политические структуры только набирают институциональный вес, а роль неформального фактора все еще сильна, но внутриполитическая модель развития становится все более рациональной.

Впервые за всю новейшую историю произошла интеграция в систему принятия решений широких общественно-политических кругов. Грузинское общество более не ждет простых решений и не ищет сильной руки великого лидера. Радикальные апологеты методов Михаила Саакашвили маргинализированы. Более успешная в электоральном плане часть оппозиции ориентируется на позитивное наследство экс-президента. В первую очередь – на высокую вертикальную мобильность, которую обеспечивал режим его власти.

В 2014 году главным позитивным итогом стал рост ВВП (5,5% против 3% в 2013 году). По прогнозу Всемирного банка, рост ВВП Грузии в 2015 году должен составить порядка 6%. При этом правительство не смогло обеспечить качественную медиацию в переговорном процессе.

Определенных успехов правительство достигло в аграрном секторе, который во времена Михаила Саакашвили рассматривался как архаичное наследие советской плановой экономики. Однако, многие лозунги, с которыми «Грузинская мечта» шла на парламентские и президентские выборы (среди них самыми важными были сдерживание безработицы, борьба с бедностью, обуздание монополий), не получили реализации на практике. Согласно данным Всемирного банка, Грузия осталась самой бедной страной в регионе. Она также входит в пятерку беднейших стран на территории бывшего Советского Союза. ВВП (на душу населения) в Грузии составляет 3570 американских долларов (меньше, чем в Армении и Азербайджане).

Острой проблемой страны осталось ее финансовое состояние. Для того чтобы избежать падения лари, Национальный банк был вынужден прибегнуть к привлечению валютных резервов (порядка 470 миллионов). К марту 2015 года курс удалось стабилизировать, но к декабрю началось новое падение, вызванное общемировым трендом укрепления американского доллара.

«Грузинской мечте» не удалось справиться и с демонополизацией грузинской экономики, хотя для этой цели появилось специальное Агентство по конкуренции (октябрь 2014 года). На долю монополий по-прежнему приходится 80% производства и импорта, тогда как на малый и средний бизнес – всего 10%. Согласно официальной статистике, уровень безработицы в Грузии снизился в 2014 году по сравнению с 2013 годом на 2,2 процентного пункта и составил 12,4%, а уровень трудоустройства повысился на 1,7 процентного пункта. Однако, как и ранее, эти цифры не отражают реального положения дел. Согласно имеющейся методологии, сельские жители (около 700?тысяч человек) считаются имеющими занятость, хотя в действительности это происходит не всегда.

Таким образом, темпы роста экономики недостаточны для улучшения социально-экономической ситуации в стране. Бедность и безработица, монополизация экономики остаются хроническими проблемами Грузии, увеличивая риски для устойчивости государства в целом. Несоответствие завышенных социальных ожиданий и реалий может стать также фактором воздействия на политические изменения.

С уходом от власти третьего президента Грузии и поддерживающей его партии «Единое национальное движение» в российско-грузинских отношениях произошли определенные изменения. По сути, по большей части они носили (и продолжают носить) тактический и селективный характер.

Новые грузинские власти (представляющие «Грузинскую мечту») во внешней политике сохранили приверженность стратегическим подходам прежнего руководства, то есть продолжению и укреплению интеграционных связей с НАТО и Европейским союзом. Именно «мечтатели» сначала парафировали (ноябрь 2013), а затем подписали и ратифицировали (лето 2014) Соглашение об ассоциации с ЕС, что даже во времена Саакашвили виделось как труднодостижимая задача. Власть, сменившая экстравагантного лидера, продолжила участие грузинского контингента в операции НАТО в Афганистане.

Однако, как и в прежние времена, правительство «Грузинской мечты» не получило долгожданный ПДЧ (План действий по членству) в Североатлантическом альянсе. Но в сентябре прошлого года НАТО и Грузия начали реализацию пакета по «усиленному сотрудничеству». При этом фактически Тбилиси продолжил тот курс, который де-факто оформился после «пятидневной войны» в августе 2008 года: кооперация с НАТО без реалистических шансов на вступление в альянс и развитие двусторонних военно-политических связей с США поверх натовских проектов.

Впрочем, нынешние грузинские власти, в отличие от Саакашвили, пошли на серьезные изменения своей тактики. Стратегическая цель – вступление в НАТО и в ЕС – видится им не через лобовую конфронтацию с Россией и «разморозку» двух этнополитических конфликтов (тем более что после признания абхазской и югоосетинской независимости Москвой возможности для этого предельно ограничены), а через «нормализацию». Прежде всего, через минимизацию жесткой риторики и возобновление, хотя бы в ограниченных пределах, социально-экономической кооперации и межправительственного диалога.

Основная проблема заключается в том, что Россия, пойдя на признание независимости Абхазии и Южной Осетии, не готова к пересмотру своих подходов, а грузинский политический класс не может принять эту реальность.

Таким образом, возможностей для дипломатического торга практически нет, а первая повестка дня нормализации (допуск грузинского вина и минеральной воды на российский рынок, отказ от жесткой конфронтационной риторики) практически исчерпана. В то же самое время не представляется возможным говорить о полной и окончательной победе в Грузии евроатлантического вектора. Для этого есть несколько причин. Во-первых, наращивание кооперации с НАТО и ЕС не продвигает Грузию к решению проблемы обеспечения ее территориальной целостности. Несмотря на конфронтацию с Москвой, Запад не заинтересован открывать еще один фронт такого противостояния (в то время как РФ усилила свое военно-политическое присутствие в Абхазии и в Южной Осетии, а местное население этих республик не заинтересовано в переходе под грузинскую юрисдикцию).

Во-вторых, популярность евразийской интеграции в грузинском обществе не только «сохраняется», но даже и растет. Так, по данным Национального демократического института (США), 31% респондентов (было опрошено 4360 человек) в мае 2015 года поддержали интеграцию с ЕАЭС. Свою роль здесь играют как социокультурные связи, так и фактор диаспоры, и роль денежных переводов из Грузии в РФ. Вполне вероятно, что в новом парламенте будут представлены оппозиционные «Грузинской мечте» силы, для которых выбор в пользу НАТО не очевиден.

В-третьих, в Грузии усиливается с каждым годом угроза со стороны радикальных исламистов, несистемных игроков, которые могут способствовать сближению позиций Москвы и Тбилиси поверх имеющихся разногласий и тем самым в перспективе способствовать формированию многовекторной внешней политики.

«Внимание нашего правительства к Панкиси удвоено и учетверено. Мы обращаем максимальное внимание на ущелье», – заявил премьер-министр Грузии Ираклий Гарибашвили в ходе заседания правительства в апреле 2015 года.

Сегодня эксперты дают разные оценки количества людей, проживающих в ущелье (они варьируются в пределах от семи до десяти тысяч). Однако в пределах этих чисел отмечается участие ста или двухсот человек в рядах ближневосточных джихадистов. Одним из центральных персонажей в ИГИЛ является Умар (Омар) аш-Шишани. Под этим именем известен Тархан Батирашвили (сын грузина и кистинки, как в Грузии называют чеченцев, населяющих Панкиси). В 2008 году он участвовал в «пятидневной войне», но затем не смог найти себя на военной службе. Впоследствии он выехал в Турцию, затем на Ближний Восток, где присоединился к «Исламскому государству». Помимо выходцев из ущелья, на Ближний Восток отправляются уроженцы Аджарии и Квемо Картли (в последнем случае остроты ситуации добавляет то, что это по преимуществу этнические азербайджанцы).

Риски и угрозы безопасности Грузии увеличиваются после того, как некоторые северокавказские джихадисты (которые и ранее проявляли интерес к Панкиси) начиная с ноября 2014 года стали присягать на верность ИГИЛ. Все это подталкивает Тбилиси к поиску путей взаимодействия с Москвой, поскольку представители США и НАТО, хотя и заявляли о признании Грузии в качестве важного партнера в борьбе с ИГИЛ, не предлагали конкретных механизмов для минимизации джихадизма внутри самой кавказской республики.

Сегодняшняя Грузия остается уязвимой во многих отношениях. Правящая коалиция не может похвастаться серьезными успехами в экономическом развитии. Сохраняются конфронтационные отношения между ней и ведущей оппозиционной силой страны в лице ЕНД (два ключевых лидера которого оказались в эмиграции и в заключении). Однако высоких рисков в политическом развитии Грузии удается избежать. Представляется, что даже непрочность правящей коалиции и возможное возвращение к власти «националов» не приведут к новому витку политически мотивированного насилия. Грузинские элиты настроены на компромисс. Нормализация отношений Тбилиси и Москвы (крайне важная в силу укрепления негосударственных игроков в виде ИГИЛ и исламской радикализации в некоторых регионах Грузии) остается под вопросом. Как бы то ни было, а угроза со стороны джихадистов остается одним из наиболее серьезных рисков для сегодняшней Грузии.

Из всех стран региона Азербайджан является самой сильной экономикой Закавказья, привлекательной для иностранных инвесторов, а также политически стабильным государством. Разработка месторождений газа отчасти компенсирует падение доходов вследствие постепенного исчерпания запасов нефти. Серьезным козырем Баку была и остается его многовекторная внешняя политика, умение балансировать между интересами США, Европейского союза, России, Турции, Ирана, Израиля и стран арабского мира.

Позиции действующей власти в Азербайджане выглядят прочными. Она не сталкивается с серьезной внутриполитической конкуренцией и устойчива к рискам. Однако именно здесь и сокрыты возможные риски для политического будущего Азербайджана, поскольку обеспечение данного результата нацелено не столько на строительство устойчивых институтов, сколько на максимальную пролонгацию пребывания нынешнего руководства у власти. Достижение этой цели сопровождается жестким административным давлением на представителей оппозиции и правозащитников.

В ноябре 2015 года в Азербайджане пройдут выборы национального парламента пятого созыва. По оценкам представителей азербайджанской власти, особых изменений во внутриполитический ландшафт они не принесут. Правящая партия «Ени Азербайджан» сохранит свое доминирование. В нынешнем составе парламента (избранном в ноябре 2010 года) представлен лишь один оппозиционер – Игбал Агазаде. Часть оппозиции привычно призывает к бойкоту голосования как недемократического, что до сих пор являлось неэффективной стратегией. По оценке самой же азербайджанской оппозиции во время муниципальной избирательной кампании (она завершилась 23 декабря 2014 года), у избирателя отсутствовал интерес к ней. Кандидаты от правящей партии в итоге получили более 60% мест в муниципальных советах.

В то же самое время прочные позиции Ильхама Алиева невозможно объяснить исключительно его авторитарной политикой. Укреплению азербайджанской власти значительно «помогла» слабость и разрозненность оппозиции, ее неспособность выставить по-настоящему сильных кандидатов, отсутствие серьезных альтернативных программ развития страны. Традиционно на руку властям играет и негативная память населения о кратковременном периоде правления «Народного фронта Азербайджана» (НФА) во главе с Абульфазом Эльчибеем, с которым ассоциируются сегодняшние критики властной системы. Между тем, этот период в массовом сознании связан с хаосом, деградацией управления, эскалацией военного конфликта в Нагорном Карабахе. Отсюда и такая мотивация при голосовании, как выбор «наименьшего зла», которым видится действующее государственное руководство.

Азербайджанская власть умело апеллирует к различным слоям населения. Для прозападных интеллектуалов она привлекательна как олицетворение принципов светскости и активной, особенно экономической, кооперации с США и ЕС. И в этом плане такие претензии к власти, как ограничения свободы, компенсируются выбором в пользу стабильности и сдерживания исламистских экстремистов (как со стороны соседнего Ирана, так и российского Северного Кавказа, а теперь еще и ИГИЛ). Для сельского населения действующая власть привлекательна патерналистскими установками, а этнические меньшинства, как правило, консервативны и не заинтересованы в смене власти, таящей в себе непредсказуемость для их статуса. Заинтересованность в укреплении армии (а военный бюджет республики выше всего национального бюджета Армении) делает серьезным союзником власти вооруженные силы. Стабильность является привлекательным брендом и для рядового обывателя, и для бизнесменов, испытавших на себе кратковременное правление «Народного фронта». При этом социальное недовольство купируется за счет высокой трудовой иммиграции. Так, в России, только по официальным данным Федеральной миграционной службы (ФМС), азербайджанцы являются четвертой по численности группой иностранцев на территории РФ (их численность составляет 620 тысяч человек). По экспертным оценкам, она превосходит 1 млн человек. И их возможное возвращение в результате социально-экономического кризиса внутри РФ также рассматривается как потенциальный риск для Азербайджана.

В то же самое время, несмотря на привлекательность созданной Алиевыми системы власти для широких слоев общества Азербайджана, нельзя отрицать возможность нарастания внутриаппаратного противостояния в республике вследствие возможного уменьшения распределяемого ресурса от нефтяного экспорта, на который, так или иначе, претендуют все элитные группы. Нельзя быть уверенным в том, что эти группы станут проявлять публичное недовольство в условиях азербайджанской политики, но косвенно это может повысить политические риски существующей системы.

Особая статья азербайджанской политики – нагорно-карабахский конфликт. Позиция Баку по этому вопросу отличается большей радикальностью по сравнению с подходами Еревана не в силу каких-то особых милитаристских традиций, а из-за того, что Азербайджан чувствует себя проигравшим. Как следствие – постоянная эксплуатация темы возможного военного реванша и возвращения утраченных земель, а также героизация военных и силовиков, в той или иной степени соприкасающихся с конфликтом. В то же самое время официальная власть стремится не переходить некие «красные линии» и не желает идти по пути радикальной «разморозки» конфликта, так как в этом случае существует риск, связанный с эскалацией военного противостояния и возможным внешним вмешательством, особенно в случае затягивания военных действий.

Между тем, азербайджанская стабильность имеет свою обратную сторону. Она построена на монополизации политического пространства и маргинализации светской оппозиции. Но при слабости светской оппозиции, отсутствии в ее рядах ярких лидеров и привлекательных программ существует риск аккумуляции социального недовольства с помощью различных несистемных сил (негосударственных акторов). Во-первых, сохраняется угроза стихийных выступлений, чреватых насилием как по отношению к чиновникам, так и со стороны властных структур (таких, как прошли в январе 2013 года в Исмаилы или в марте 2012 года на севере республики в Губе). Во-вторых, не следует забывать о растущем исламистском движении. Оно далеко не однородно в идейном плане. Если в северной части Азербайджана (на границе с российским Дагестаном) сильно салафитское влияние, то на юге и в центре страны (например, поселок Нардаран в 25 км от центра Баку) заметно воздействие со стороны шиитских течений. В последние годы активизировались различные направления турецкого течения ислама (учений Саида Нурси (1876-1960) и Фетуллаха Гюлена). В то же самое время, несмотря на имеющиеся противоречия и даже неприятие друг друга, все исламистские течения выступают либо за демонтаж нынешней азербайджанской государственности и превращение страны в исламскую республику, либо за минимизацию светских порядков. Как правило, они эксплуатируют лозунги социальной справедливости, борьбы с коррупцией, критикуют власти страны за сотрудничество с Западом и Израилем. Надежды на США, ЕС и Россию (которые рассматриваются как представители западного мира) в урегулировании нагорно-карабахского конфликта сменились разочарованием, что также вносит свой вклад в радикализацию умонастроений (особенно в молодежной среде).

На сегодняшний день нет точных данных о количестве азербайджанцев в рядах ИГИЛ, однако известно, что к началу 2015 года более 100 выходцев из этой страны были убиты в боях на Ближнем Востоке и порядка 40 стали жертвами внутренних разборок. При этом, в отличие от гюленовских структур, работающих по модели «тюркизации ислама», или проиранских структур, педалирующих шиитскую идентичность, сторонники ИГИЛ выступают не просто с позиций жесткого неприятия светского национализма и этнической солидарности. Они нацелены на крайнюю степень интернационализации исламской идентичности, ее предельную радикализацию и нанесение непоправимого урона государственным институтам.

Экономическое положение Азербайджана сегодня выглядит прочным, что, однако, не означает отсутствия потенциальных рисков (в особенности, если речь идет не о краткосрочной, а о средне- и долгосрочной перспективе). Позитивными индикаторами экономического развития Азербайджана в 2014 году стали низкая инфляция (1,4%), стабильный курс национальной валюты – маната – и рост валютных резервов (порядка $15 млрд). Были заключены все ключевые соглашения по значимым для Азербайджана проектам («Шах-Дениз-2», Трансанатолийский газопровод/TANAP, который нацелен на доставку «голубого топлива» потребителям Южной Европы). В качестве негативного индикатора стоит отметить слабые успехи власти в диверсификации экономики. Некоторые эксперты оценивают экономику Азербайджана как полностью зависимую от нефтедобычи и не видят реальных возможностей диверсифицировать ее даже за счет добычи газа в силу недостаточности его месторождений.

Ненефтяной сектор в промышленном производстве пока что не превысил уровень 5%. В своем ежегодном докладе за 2014 год World Oil Outlook влиятельное международное объединение стран – экспортеров нефти (ОПЕК) обнародовало прогноз, согласно которому в течение ближайших трех лет Азербайджану не удастся поднять планку суточной добычи «черного золота» выше 900 тыс. баррелей. В 2019 же году уровень и вовсе снизится до 800 тыс. баррелей. И дальнейшие перспективы прикаспийской республики выглядят, по мнению ОПЕК, столь же пессимистичными.

Успех долгих переговоров о нормализации отношений между Исламской республикой Иран и странами Запада, приведших к соглашению от 14 июля 2015 года по иранской «ядерной программе», может создать Азербайджану серьезного конкурента в энергетической сфере. Если соглашение войдет в силу, то можно ожидать снижения цен на нефть, а также интенсификации проектов по доставке иранского природного газа в Европу. Это, очевидно, создаст серьезную конкуренцию для Баку. Но если соглашение по каким-либо причинам не удастся воплотить в жизнь, тогда иранского давления на рынок углеводородов не будет, а политическая конфронтация Исламской республики и Запада может усилиться. В первом случае не исключается пересмотр модели «нефть в обмен на демократию», а во втором, напротив, она получит дополнительные импульсы.

Отличительной чертой азербайджанской внешней политики является ее многовекторность. Азербайджан не примыкает к крайним полюсам кавказской геополитики (Армения – член ОДКБ и ЕАЭС, Грузия – партнер США, НАТО и ЕС).

Для Баку выгоды от сотрудничества с Западом очевидны. Во-первых, оно позволяет минимизировать критику Запада относительно внутриполитического развития страны и обеспечивать поддержку действующей власти как гаранта светского развития, союзника натовской Турции и противовеса Ирану. Во-вторых, Азербайджан ищет противовес Москве и армянскому лобби в США и Европе, пытается заручиться поддержкой определенных кругов Запада для разрешения нагорно-карабахского конфликта с выгодой для себя. Не стоит сбрасывать со счетов и участие Азербайджана в проекте «Восточное партнерство», который патронируется Европейским союзом, хотя Баку и не ставит своей стратегической задачей обретение членства в ЕС. Впрочем, сомнительным выглядит и интерес Евросоюза к вступлению прикаспийской республики в его ряды.

С другой стороны, Азербайджан, в отличие от Грузии, не ставит своей целью присоединяться к НАТО. В настоящее время прикаспийская республика – член Движения неприсоединения. Будучи мусульманской страной, Азербайджан крайне настороженно относится к политике Запада по демократизации «Расширенного Ближнего Востока» (прежде всего, это относится к перспективам возможного его втягивания в противостояние с соседним Ираном). Как следствие – интерес руководства страны к поддержанию сотрудничества с Россией. В Баку ценят трансграничную кооперацию с РФ по борьбе с терроризмом (страны делят общую границу по дагестанскому участку). Азербайджан и Россия имеют общие подходы к вопросу об определении статуса Каспийского моря. Страны осуществляют очень активное военно-техническое сотрудничество. Активные закупки со стороны Баку российского вооружения, по сути, были хорошей финансовой компенсацией для Москвы за элементы прозападной ориентации в политике Азербайджана. Одновременно они показали, что Москва не является потенциальным противником Азербайджана в нагорно-карабахском конфликте, несмотря на российские гарантии безопасности для территории собственно Армении (как на двусторонней основе, так и в рамках ОДКБ). В отличие от западных стран, Москва не подвергает критике внутриполитические стандарты Азербайджана (это в особенности касается парламентских и президентских выборов).

Реакция Баку на украинские события лишь укрепила «политику качелей». С одной стороны, Азербайджан поддержал территориальную целостность Украины (имея схожие проблемы с ее обеспечением) посредством голосований на Генассамблее ООН, Парламентской ассамблее ОБСЕ и в формате ГУАМ (Организации за демократию и экономическое развитие, куда входят Баку и Киев). При этом Баку дистанцировался и от санкций в отношении России. Более того, он даже выразил готовность занять сегмент российского продуктового рынка, освободившийся после введения ограничительных мер для европейского и американского импорта для РФ. В январе 2015 года делегация Азербайджана в полном составе проголосовала против прекращения полномочий российской делегации в ПАСЕ (Парламентской ассамблее Совета Европы).

Наряду с балансированием между Россией и Западом Азербайджан стремится установить взаимовыгодные отношения с Ираном. В период президентства Махмуда Ахмадинежада (2005-2013) в двусторонних связях наблюдалась негативная динамика. Целям нормализации был посвящен государственный визит Ильхама Алиева в Тегеран в апреле 2014 года (первый после ухода со своего поста Ахмадинежада).

Будучи наиболее стабильной и экономически устойчивой страной, Азербайджан сталкивается и еще столкнется с несколькими существенными рисками. Оборотной стороной эффективности политического режима является критическое ослабление светской оппозиции и аккумуляция протеста несистемными игроками (прежде всего, исламистскими структурами разной степени радикальности). Нефтяная специализация страны обеспечивает ей достойное место на международной арене и ресурсы для внутреннего развития. Однако эти ресурсы постепенно исчерпываются, а азербайджанская экономика испытывает необходимость в диверсификации. Внешняя политика Азербайджана подчинена поиску баланса. Но опасность углубления конфронтации между Россией и Западом, а также дестабилизация на Ближнем и Среднем Востоке могут поставить Баку в положение выбора, который также чреват дополнительными рисками и нарушением имеющегося статус-кво. Повышенные риски по-прежнему сохраняются в зоне нагорно-карабахского конфликта.