Таис, дочь Миледи

Я немало актрис повидал, дружил с ними, сделал не один десяток интервью, но с Анной Тереховой у нас издавна сложились особо доверительные отношения, особая взаимная симпатия. Нет, не уважение, потому что когда женщина меня уважает, я бегу от нее сломя голову. Женщина должна любить или ненавидеть, на худой конец оставаться равнодушной. Это я так, к слову. Анна не видит во мне журналиста, интервьюера, человека с бумажкой, задающего вопросы. Да я, собственно, таковым и не являюсь. Я – собеседник, слушатель, зритель… Ходил на ее спектакли, писал о ней, общались мы по делу и просто так, знал я о ней больше, чем сообщал публике, и это нормально; замечу также, что, кроме актерского таланта, мне нравятся другие ее качества. Она аристократка – во всех смыслах. Речь не только о происхождении и генетике – с этим все в порядке, – но когда ты ждешь человека не на улице, а в помещении, более того, в своем собственном помещении, а он (она) звонит и просит извинения, потому что опоздает на двадцать минут, то понимаешь, что имеешь дело не с выбившимся в люди топорным простолюдином, а с интеллигентным, тактичным человеком. Вроде ничего особенного, но в наш век Шариковых такое не часто встретишь. А еще мне, как бывшему спортсмену, импонирует ее хорошая физическая подготовка, она всегда в форме – йога, танцы, верховая езда, каскадерские трюки – далеко не каждая актриса за сорок может похвастать такой спортивной подготовкой. Но более всего нравится мне ее чувство юмора. К примеру, однажды в интервью (не мне) она назвала мое имя в ряду интересующих ее знаменитых писателей, живых классиков. Ну вот, значит, с тех самых пор, как я с ее легкой руки стал классиком, минуло десять лет. Нет, больше. О ее спектаклях, ролях в московском Театре Луны, антрепризах и передвижениях по планете я узнавал из фейсбука, а она не пропускала мои посты, что явствовало из поставленных ею под этими постами «больших пальцев». За прошедшие годы Анна стала заслуженной артисткой России, сыграла новые роли, могла бы сделать больше, много больше, но время наше, увы, жестокое, сумасшедшее и лишенное логики. К чему это я.

Анна прямо с порога подарила мне книгу мамы, Маргариты Тереховой. Книга прекрасно иллюстрирована, читается на одном дыхании, называется «Из первых уст…» И, надо сказать, дочь немало усилий приложила к тому, чтобы этот труд увидел свет. Пусть и не большим тиражом, однако вышел. Текст написан стараниями Анны и журналистки Марии Воробьевой. Более того, Анна делает сегодня все возможное, чтобы к семидесятипятилетнему юбилею большой актрисы был снят посвященный ей документальный фильм. В интернете объявлен сбор денег для съемок этого фильма, средств пока недостаточно, но они продолжают поступать. Потому и говорю – жестокое и сумасшедшее время. Можно ли было представить раньше, в ту, как теперь говорят, застойную эпоху, чтобы не нашлось у государства денег на фильм об одной из наиболее ярких актрис отечественного кино и театра? Или на книгу? Нашлось бы, и, наверное, вышла бы книга тиражом в сто тысяч экземпляров и была бы за пару недель раскуплена. Впрочем, от Анны же я с удивлением узнал, что за всю свою карьеру Маргарита Терехова, оказывается, не получала наград и премий – ни одной (кроме зарубежных, конечно), можете себе представить? – и только в 2012 году к семидесятилетию актрисы президент вручил ей орден «За заслуги перед Отечеством».

На обложке книги высказывание Армена Джигарханяна об актрисе:

«Красота, обаяние, прекрасный актерский темперамент – этого достаточно, чтобы сделать роль на внешних эффектах. Путь, по которому прошла Маргарита Терехова, был гораздо труднее. Она искала то, что отзовется в зрительном зале именно сегодня, не упорхнет легкой бабочкой, а останется с человеком. Чтобы достичь успеха на этом пути, нужно «не позволять душе лениться». Надо быть крупным, незаурядным, подлинно общественным человеком».

Р.С.: Ты, конечно, знаешь, что первая роль мамы в кино состоялась в армянском фильме «Здравствуй, это я» в 1965 году. Она приезжала в Армению несколько раз. Вспоминала ли она об этих поездках потом?

А.Т.: Конечно, и очень тепло. Об этом фильме она рассказывает в своей книге. Мама в то время работала в Театре Моссовета. К режиссеру Фрунзе Довлатяну и Армену Джигарханяну, партнеру по фильму, она прекрасно относилась, и они ее любили. Мама вспоминала, что на съемках «Здравствуй, это я» постоянно задавала вопросы, вмешивалась в процесс, убежденная, что работает самостоятельно, без чужой помощи. Интересовалась даже, какой камерой снимают, будто для нее это так важно, а ей шутливо отвечали, что она не ту профессию выбрала, надо было пойти в режиссуру. И только позже поняла, что ее деликатно и незаметно направляли, учили. Довлатян, если кого-то на съемочной площадке и ругал, то к ней неизменно обращался со словом «милая». Как можно забыть о работе, на которой получаешь первые профессиональные навыки, опыт работы на съемочной площадке, первый успех? Правда, тогда она еще не сознавала, что произошел ее выход в большое кино. Ведь «Здравствуй, это я» стал знаковым фильмом, его показывали в Каннах.

– Мой мастер по Высшим курсам сценаристов и режиссеров Валерий Фрид рассказывал мне, что, посмотрев этот фильм, сказал, имея в виду Джигарханяна: «У нас появился свой Жан Габен». Знаю, что и Маргариту Борисовну Валерий Семенович считал очень талантливой актрисой, хотя ни она, ни Джигарханян, кажется, не играли в его фильмах.

– В этой же книге есть такое признание Армена Борисовича… Вот здесь…

«Я познакомился с Ритой очень давно, тогда она была еще студенткой, по-моему. Сейчас она замечательная, даже не боюсь сказать, большая актриса, мощная, сильная… Но та Рита из «Здравствуй, это я!» мне больше нравилась. Ту Риту Терехову я почему-то часто вспоминаю».

В начале книги помещены мамины детские фотографии… Мои бабушка и дедушка, Галина Томашевич и Борис Терехов, были, ты знаешь, актерами, в годы войны работали в передвижном Свердловском театре. Потом дедушка ушел на фронт, а бабушка продолжала выходить на сцену. Она устроила дочери самодельную колыбельку в коробке с реквизитом, костюмами, и нянчились с ней, кормили и баюкали все актеры театра. Однажды, в четыре года, девочка вышла на сцену в разгар спектакля и закричала: «Мама!»

– Ее первая роль… (Разглядываю фотографии.) Здесь она очень похожа на ангела…

– Да. Однажды мама призналась мне, показывая эти детские фотографии, что оторвалась от самой себя, от той, какой была на этих фото, что ей хотелось бы вернуться в это состояние, стать такой вот невинной и счастливой девочкой… На Урале были суровые зимы, мама сильно простудилась – потом всю жизнь маялась бронхами, – и бабушка решила переехать с дочерью к сестре в Ташкент. Больше пятнадцати лет мама прожила в Ташкенте. Потом уехала в Москву поступать во ВГИК. Во ВГИК не поступила, но и в Ташкент возвращаться не хотела, а поступила в Школу-студию при Театре имени Моссовета к Юрию Завадскому. Позже, когда она приехала в Ташкент, уже будучи актрисой, бабушка была поражена тем, как изменилась ее дочь, стала не просто уверенной в себе, но какой-то другой – решительной, твердой, непреклонной.

– Ты ее побаивалась?

– Так и было. Она была строгой. Побаивалась и в то же время восхищалась, любила. Знала, что на самом деле она добрая. Бабушка переехала в Москву, я росла с ней, и когда я заболевала, мама бросала все, прибегала к нам, сидела рядом со мной до позднего вечера, потом спала на нашем диванчике. Позже, когда я стала с мамой работать…

– Ты имеешь в виду «Чайку»?

– И «Чайку» тоже. В совместной работе, да и просто в общении, она была для меня педагогом, наставником, примером для подражания, недостижимой планкой, и я всегда понимала, а сейчас лучше понимаю, что мне ее не повторить. Хотя и говорят, что мы в чем-то похожи, но у меня свой путь. Ведь и я не пустая актриса…

– Вне сомнения. Когда я впервые увидел тебя в спектакле «Таис сияющая» – это было, кажется, в 1999-м... – помню, глаз от тебя не отводил. Именно такой я представлял себе Таис Афинскую, имея в виду роман Ивана Ефремова. Потом я ходил на этот спектакль еще. Это я, который никогда не был театралом и, если приглашали на премьеру, обычно уходил со второго действия. И позже, во всех спектаклях Театра Луны, которые я видел, ты выделялась среди других актеров и актрис; уходила со сцены, а я, провожая тебя взглядом, думал: интересно, состояние, которое ты только что изобразила, продолжается там, за кулисами?

– Раньше так и было: я не умела распределять эмоции, беречь себя, выплескивалась на сцене без остатка и чувствовала себя потом выжатой, почти больной. Мне говорили, что так нельзя, надо уметь равномерно тратить силы. Сейчас опыта, профессионализма больше, научилась. К тому же Таис какое-то время была моей единственной и любимой ролью, я играла ее несколько раз в месяц, с нетерпением ждала этого спектакля. Потом появились другие спектакли. А Таис по-прежнему играю, раза три-четыре за сезон, хотя есть и второй состав. Кажется, возраст уже не тот, можно с Таис распрощаться, но меня уговаривают играть, да и я люблю этот спектакль. Художественный руководитель нашего театра Сергей Проханов посоветовал однажды похудеть, чтобы соответствовать Таис.

– Но ты же не полная.

– Да, я много лет занималась гимнастикой, но от природы я крупная. А Таис танцовщица, считается, что она должна быть тонкой, хрупкой, изящной. На что, помню, мама заметила, что худеть не надо, потому что гетеры в Древней Греции были как раз полными, пышное женское тело в те времена ценилось.

– Мама в твоей карьере принимала большое участие?

– В карьере нет. Она считала, что я должна уметь за себя постоять. Я ведь три раза поступала в ГИТИС. Снова и снова сдавала экзамены. Когда ей после очередных вступительных экзаменов позвонила подруга и рассказала, что моя проблема не в отсутствии таланта, а в моей неуверенности в себе, мама решительно заявила мне: надо уметь преодолевать трудности, добиваться, настаивать на своем и при этом нести ответственность за свою позицию. Если эти качества отсутствуют, то в нашей профессии нечего делать. Я, помнишь, сказала, что, когда мама вернулась из Москвы в Ташкент, уже будучи актрисой, бабушка ее не узнала. В том-то и дело, что московская театральная среда меняет человека, необходимость побеждать и пребывать в постоянной конкуренции – ведь далеко не все к тебе доброжелательны – закаляет характер, делает человека решительнее, непреклоннее, жестче. Сейчас, когда мама больна – болезнь непростая, медленно прогрессирует, и ее не остановить, можно разве что попридержать, – сейчас мама изо дня в день словно возвращается к тому состоянию, о котором мечтала, рассматривая когда-то свои детские фотографии. Становится тем ребенком, открывающим мир – радуется тому, что видит, открыта всем, нет ни чувства превосходства, ни холодной отстраненности и неприступности. Раньше, когда поклонники узнавали ее, бросались к ней, чтобы выразить восторг и любовь – Маргарита Борисовна, это вы! – преподносили цветы, готовы были встать (и часто вставали) на колени, она принимала это спокойно, как нечто назойливое, но само собой разумеющееся, сохраняла дистанцию. С некоторых пор она стала задавать поклонникам и просто приятным ей людям неожиданный вопрос, приводящий их в замешательство: «А поцеловать?» Естественно и чуть игриво. Когда к семидесятилетнему юбилею мамы президент страны должен был вручить ей орден «За заслуги перед Отечеством», я сопровождала ее в Кремль и предупредила, что обстановка серьезная и поведение вне протокола здесь не приветствуется. Стояла и ждала, моля Бога, чтобы церемония завершилась благополучно. Президент вручил маме орден, пожал ей руку – все, мысленно говорю маме, поблагодари и иди обратно. Не тут-то было, она возьми да скажи: «А поцеловать?» Он на мгновение растерялся, мне показалось, даже покраснел, затем поцеловал маму по-русски, троекратно, и она довольная вернулась в зал.

– Безотносительно к болезни Альцгеймера, мама тот человек, который никогда ни в чем не укладывался в протокол. Я это понял, пообщавшись с ней впервые в начале восьмидесятых. Таковы все, кто отмечен особым, большим талантом. Это и достоинство, и тяжелая ноша. Для актера – тем более, потому что он на виду и у народа ассоциируется с теми персонажами, которых изображает. Мама, кроме прочего, была для многих Миледи из «Трех мушкетеров». Армен Джигарханян однажды сказал, имея в виду себя, что часто то, что близко актеру, не близко публике, и наоборот. Я знаю, что Маргарита Борисовна более всего ценила фильм «Зеркало».

– Ей везло с хорошими режиссерами, но с Андреем Тарковским у нее были особые отношения. Она им восхищалась, считала гением. К сожалению, ему не удалось осуществить все свои проекты. Ты говорил, что в те застойные времена у творческих людей было больше возможностей, чем сейчас. Это правда хотя бы в том смысле, что сейчас профессионалы в искусстве мало что решают, и совершенно непонятно, по какому принципу одним проектам дают добро, а другим нет. В 90-е открылся шлагбаум, и все кинулись показывать бандитов, проституток и прочее в том же духе. Я тогда снялась в триллере (неплохом, кстати) «Все то, о чем мы так долго мечтали». У меня больше двадцати ролей в кино, не все равнозначны, но есть неплохие, и конечно, я бы хотела играть еще, но часто ни режиссеры, ни даже продюсеры ничего не решают, а решает некий дядя, который дает деньги. А сериалы, как правило, не имеют к искусству никакого отношения. Хотя бывает, талантливый режиссер вкладывает в работу нечто стоящее и получается вполне удачная работа. Но это редко. Чаще всего это нечто невообразимое, и актерская работа в этих сериалах не дает ничего ни уму, ни сердцу. Да и нормальный зритель смотреть это не станет. Бессмысленное и тягучее проговаривание заученного текста. Некоторые актрисы играют в сериалах по двенадцать часов в день и покупают квартиры. Можно, конечно, махнуть рукой и пойти на такую каторгу, хотя я часто молюсь: боженька, не дай мне впасть в такое нищенство, чтобы я вынуждена была этим заниматься. Если станет совсем худо с финансами, придется пойти на этот конвейер и работать, сдерживая тошноту. Возвращаясь к тому, о чем ты говорил – о застойных временах. Тарковский задумал фильм «Идиот», где Настасью Филипповну должна была играть мама, Рогожина – Александр Кайдановский, а Мышкина – не знаю, кто. Там одна и та же история должна была быть рассказана с точки зрения князя Мышкина и с точки зрения Рогожина. Хороший проект. Не дали снимать. Позже Андрей Арсеньевич хотел взять маму в «Ностальгию» – ее не выпустили в Италию. С советскими чиновниками от искусства очень непросто было найти общий язык. И хотя с некоторыми из них у мамы были хорошие отношения и они ее любили, тем не менее ответ «нет» она слышала чаще, чем «да».… Я уже сказала: мама в нашей стране не получала ни одной награды, зато сколько угодно премий – за рубежом. Так что не все здесь было так хорошо и гладко.

– Согласен. Но ведь и сейчас не рай.

– Сейчас… Условий для профессионального роста мало. В бандитов и проституток наигрались, ударились в голубизну. Нет, я ничего не имею против нетрадиционной сексуальной ориентации, я работала с этими ребятами, дружила с ними, нормальные и даже приятные люди. Я против пропаганды, накручивания этой темы, зацикливания на ней. В Европе в этом смысле творится что-то невообразимое: они женятся, усыновляют деток – понимаю, конечно, у этих детей несчастная судьба и они будут богаче, легче жить, – но эта атмосфера, в которой они растут... И в искусстве тема должна быть средством, а не целью. У Романа Григорьевича Виктюка есть прекрасный спектакль «Нездешный сад», где все эти темы затронуты очень достойно. Все это было и есть в жизни, значит, и в театре, и в кино может найти отражение, вопрос в том – как. Я считаю Кирилла Серебренникова очень талантливым человеком, но от его спектаклей у меня ощущение: вот я вам еще и так, и этак подкручу… Но что парадоксально: нередко запрещают такие спектакли те, кто сам является прямым или латентным гомосексуалистом. Я не предполагаю, а знаю это доподлинно. Сейчас время режиссерского театра, порой ставятся очень интересные спектакли. И все же мне близок тот театр, где я забываю о режиссуре, целиком и полностью погружаюсь в мир, показанный на сцене. Творчество предполагает постоянный, непрерывный рост, и работать с режиссером, с которым можно расти, познать новое – большая удача. Я недавно видела два спектакля Юрия Бутусова, сам он питерский режиссер, а эти спектакли ставил в Москве. Один из них – «Чайка» – идет четыре часа, можешь себе представить, смотрится на одном дыхании. Я про себя подумала, что, пригласи он меня в свой театр, в питерский Ленком, я бы не задумываясь бросила все и поехала. У мамы такие режиссеры были, но трепетное отношение осталось к Тарковскому. Она рассказывала, что он ей часто снился. Во Франции она пришла к нему на кладбище в Сен-Женевьев-де-Буа, сидела у могилы, плакала и мысленно спрашивала: «Куда же ты ушел, Андрей Арсеньевич? И что там, в том мире, где ты сейчас находишься?»

Руслан Сагабалян