Король политического репортажа
Его фамилию знали все, кто читал во времена Брежнева советскую прессу.
А читала ее практически вся страна. Стоило только утром открыть газету, как на первой полосе сразу же бросался в глаза обязательный снимок генсека, сопровождаемый неизменной подписью: Фото В. Мусаэльяна (ТАСС).
Владимир Гургенович Мусаэльян ворвался в элиту политического фоторепортажа рано – в 28 лет. С 1969 по 1982 год был личным фотографом Л.И. Брежнева. В 1974 году стал обладателем главного приза – автомашины «Опель» на международной выставке «Человек и Черное море». В 1978 году на Всемирной фотовыставке в Гааге получил золотую медаль и приз «Золотой глаз». После смерти Брежнева работал с Андроповым, Черненко, Горбачевым. Ныне В.Г. Мусаэльян – советник руководства Агентства «Фото ИТАР-ТАСС» по творческим вопросам. Он по-прежнему много снимает и, конечно же, передает свой богатейший опыт тассовской молодежи.
– Владимир Гургенович! Как Вы занялись фотографией? Может быть, это было семейное увлечение?
– Нет. Ни отец, ни мать фотографией не увлекались. Раз уж речь зашла о родителях, скажу о них несколько слов. Отец мой, Гурген Хачатурович, родом из Нагорного Карабаха, точнее, Степанакерта. 20-летним юношей приехал в 1935 году в Москву и связал свою жизнь с морским флотом. Окончил Ленинградское мореходное училище, работал начальником отдела в «Главсевморпути» в Москве. Мама, Вера Ивановна Кононова, была экономистом.
Его фамилию знали все, кто читал во времена Брежнева советскую прессу.
А читала ее практически вся страна. Стоило только утром открыть газету, как на первой полосе сразу же бросался в глаза обязательный снимок генсека, сопровождаемый неизменной подписью: Фото В. Мусаэльяна (ТАСС).
Владимир Гургенович Мусаэльян ворвался в элиту политического фоторепортажа рано – в 28 лет. С 1969 по 1982 год был личным фотографом Л.И. Брежнева. В 1974 году стал обладателем главного приза – автомашины «Опель» на международной выставке «Человек и Черное море». В 1978 году на Всемирной фотовыставке в Гааге получил золотую медаль и приз «Золотой глаз». После смерти Брежнева работал с Андроповым, Черненко, Горбачевым. Ныне В.Г. Мусаэльян – советник руководства Агентства «Фото ИТАР-ТАСС» по творческим вопросам. Он по-прежнему много снимает и, конечно же, передает свой богатейший опыт тассовской молодежи.
– Владимир Гургенович! Как Вы занялись фотографией? Может быть, это было семейное увлечение?
– Нет. Ни отец, ни мать фотографией не увлекались. Раз уж речь зашла о родителях, скажу о них несколько слов. Отец мой, Гурген Хачатурович, родом из Нагорного Карабаха, точнее, Степанакерта. 20-летним юношей приехал в 1935 году в Москву и связал свою жизнь с морским флотом. Окончил Ленинградское мореходное училище, работал начальником отдела в «Главсевморпути» в Москве. Мама, Вера Ивановна Кононова, была экономистом. Отец был на фронте, воевал, как и многие из нашей родни. Кстати, мой двоюродный брат Рантик – Герой Советского Союза. Так вот, возвращаясь к Вашему вопросу о начале моего увлечения фотографией, скажу, что связано оно с отцом. Дело в том, что он привез с фронта аппарат «Цейс-Иконта». И я, быстро научившись снимать, по-мальчишески щелкал все вокруг. После школы пошел на авиазавод «Знамя труда». Послал свои работы в журнал «Советское фото». Его главный редактор Николай Васильевич Кузовкин меня, как говорится, заприметил. Потом, когда он возглавил еще и фотохронику ТАСС, пригласил меня на стажировку. «Сколько, – спрашивает, – зарабатываешь на своем заводе?» – «Две тысячи рублей». – «Пойдешь к нам? Правда, ставка – 410 рублей». И я пошел без колебаний. Хотя дома, конечно, был скандал. «На что будешь кормить семью, дочь-малютку?..» Но я был уверен, что поступаю правильно.
– Как Вы стали личным фотографом Брежнева?
– Совершенно случайно. С 1960 года я работал репортером в фотохронике ТАСС. Прошло девять лет, и вот меня отправляют в Казахстан, где отмечалось 40-летие образования республики. Отсняв фоторепортаж, я собирался вылететь в Москву, но вдруг мне в гостиничный номер позвонил генеральный директор ТАСС Леонид Замятин. «Владимир, свяжись с начальником охраны Брежнева, ты едешь с генсеком в турне по Средней Азии. Помолчав, он добавил: «Если ты не впишешься в тот круг, я для тебя тоже не смогу ничего сделать…» Моя командировка затянулась на целый месяц. Брежневу так понравилась Средняя Азия, что он неожиданно для всех решил, кроме Узбекистана и Туркмении, побывать еще в Киргизии и Таджикистане. Потом я еще полгода ездил с правительственной делегацией и во время одной из поездок услышал голос Леонида Ильича: «А где Мусаэльян?» По тому, как он четко произнес мою фамилию (обычно ее перевирали), я понял, что он меня запомнил и отметил. С этого момента я стал «своим» в команде, все мои бытовые проблемы закончились. Командировочные в ТАСС я уже не получал, все расходы брал на себя Центральный Комитет.
– Леонид Ильич очень тщательно подбирал людей в ближайшее окружение. Он не говорил, почему в 1969-м остановил выбор на Вас?
– Ему понравились мои снимки из среднеазиатского цикла. Сыграла роль, вероятно, и личная симпатия. В доверительной беседе он мне как-то сказал: «Улыбка у тебя, Володя, хорошая, неотразимая – как у Джона Кеннеди».
– Брежнев любил фотографироваться?
– К фотографированию он относился очень серьезно, сознавая, что я не просто фиксирую на пленке мгновения его жизни, а делаю это для истории. Как и многие западные лидеры, Леонид Ильич прекрасно разбирался в том, что мы сейчас называем искусством пиара, понимал, что фотография – это тоже политика, причем высокая. Я не сразу об этом догадался и только со временем научился по взгляду, жесту, голосу генсека правильно оценивать обстановку. Например, если Брежнев перед объективом обнимал Чаушеску, а сам за его спиной резал пальцами воздух, я знал, что этот момент следует убрать.
– Леонид Ильич был фотогеничен?
– Очень. Поэтому и снимать его было легко. Брежнев всегда выглядел импозантным. Когда он выходил на трибуну, была видна хорошая фигура, державная стать.
– Легко ли было работать с Брежневым?
– Легко. Он никого не подавлял и не унижал. Никто вокруг не трясся от страха, опасаясь за каждое сказанное слово. Однажды после водочного подорожания я спел ему популярную в народе частушку: «Водка стоит шесть и восемь, все равно мы пить не бросим. Передайте Ильичу – нам червонец по плечу. Ну, а если будет больше, то получится, как в Польше». А в Польше тогда побеждала «Солидарность» и рушился социализм. Так что ехидничать по этому поводу было, по крайней мере, некорректно.
– И какой была реакция Брежнева?
– Он взглянул на меня внимательно из-под своих знаменитых густых бровей, а потом сказал: «Ты это там пой». И показал рукой на улицу. Мне тогда моя некорректность сошла с рук. Был генсек отходчив и незлопамятен.
– Кстати, насчет знаменитых бровей. Помнится, о них в ту пору ходило великое множество анекдотов…
– Брежнев был человеком веселым, понимающим юмор. Он мог посмеяться и над самим собой. Помню, однажды на отдыхе в Крыму он решил, что называется, «выйти в народ», попить простой газировки. Около ларька его сразу же окружила толпа. Леонид Ильич спрашивает: «А как вы меня узнали?». Люди ему простодушно в ответ: «По бровям, Леонид Ильич, по бровям». Об этом эпизоде он, громко смеясь, часто рассказывал друзьям. Вообще, он знал много анекдотов, в том числе и о самом себе.
– В отличие от Запада, в СССР многие годы в печать попадали только строгие протокольные фотоснимки. Когда эта традиция была наконец нарушена?
– В 1971 году мы собирались с рабочим визитом во Францию. И вдруг Брежнев говорит мне: «Володя, нет ли у тебя фотографий, ну, посвободней, что ли, менее официальных, французы просят». Я отвечаю: «Конечно, есть – с членами семьи, на море, на охоте». Он с интересом долго перебирал пачки фотографий и отобрал для печати несколько кадров. Особенно ему понравился снимок, на котором он был на яхте в майке и подтяжках. Леонид Ильич тогда заметил: «Я здесь, как Ален Делон». Восемь кадров мы переслали в агентство Франс Пресс. Приезжаем во Францию – эти снимки во всех газетах. Так весь мир увидел «земного» Брежнева.
– А «земного» Андропова снимать не приходилось?
– Это совершенно исключалось. Андропова, в отличие от Брежнева, снимать было очень трудно. Был он закрытым, замкнутым человеком. Захожу, например, к нему в кабинет с фотоаппаратурой. Здороваюсь. В ответ – молчание и немигающий взгляд. В гнетущей тишине проходит пять секунд, десять… Жду удачного момента – любого жеста, изменения выражения лица, поворота головы, чтобы фотография хоть как-то могла раскрыть характер генсека. Наконец, слышу: «Ну что, снял?» – «Нет, Юрий Владимирович, еще ни разу не щелкнул». Он недовольно морщится и соглашается продолжить съемку. Понимаю, что времени в обрез, и тороплюсь. Успеваю сделать три-четыре кадра, и меня сразу же выпроваживают из кабинета. Нет, работать с Брежневым было куда приятнее!
– Расскажите о каких-нибудь непредвиденных ситуациях, которые возникали во время съемок Брежнева и требовали быстрых, неординарных решений…
– Такое случалось. Так, однажды во время визита в Польшу мне пришлось прийти на выручку Леониду Ильичу. Шла церемония возложения венков к памятнику советским воинам. Венки несли военные, следом шел Брежнев. И вдруг он почему-то решил вскочить на высокую гранитную ступеньку обеими ногами, но потерял равновесие и начал падать назад. На территории мемориала все было сделано из камня. Падение генсека навзничь могло привести к трагедии. В тот момент рядом с ним никого, кроме меня, не оказалось. Я бросил фотоаппарат, мгновенно нагнулся к нему и очень жестко схватил за локоть. Падения удалось избежать. Леонид Ильич, резко вырвав руку, бросил: «Мне же больно». А вечером тепло благодарил меня за помощь. Начальник охраны мне потом говорил: «У нас у всех ноги будто приросли. Ты нас всех спас».
– Брежнев был благодарным человеком, хорошо относился к окружавшим его людям?
– Он все время интересовался нашими проблемами, спрашивал о состоянии здоровья, почему выглядим уставшими. Я как-то заметил, что квартира у меня в шумном месте. Он тут же позвонил председателю исполкома Моссовета Промыслову, и мы с семьей переехали в другой, тихий район.
– Можно ли назвать Брежнева гурманом, как он относился к еде?
– Его повара отлично готовили. Но ел Леонид Ильич мало. Больше всего любил дичь и блюда из почек. Первое время я вообще выходил из-за стола голодным. Обедал генсек не больше 8 минут. Я, конечно, не успевал. Но хозяин встал – значит, обед окончен, все по машинам. Однажды в Крыму Брежневу принесли деликатесы, а он захотел сосисок. Жена Леонида Ильича – Виктория Петровна – попросила коменданта Олега съездить на базу. Тот приехал с пустыми руками. На базе сосиски оказались с истекшим сроком хранения. «Ну что, мне самой в город идти и покупать в магазине?» – возмущалась жена генсека. Она не знала, что в местных магазинах сосиски в то время были большой роскошью.
– Брежнев много курил?
– Да, и врачи только руками разводили. Он их не слушал. Предпочитал «Новость». Для него изготавливали специальные мягкие сигареты с длинным фильтром, но он предпочитал обычные. А набитую по спецзаказу «Новость» раздавал приближенным.
– Владимир Гургенович! Говорят, за Ваш уникальный фотоархив Вам сулили баснословные деньги…
– Всякое бывало. Однажды о моем нездоровье узнал приятель из Лос-Анджелеса. И вот у меня на работе вдруг появляется заокеанский врач-кардиолог: «Меня прислал ваш друг – Михаил. Надо спасать вашу жизнь. Собирайтесь, срочно летим в Америку на шунтирование». Я, конечно, оторопел: «Это же очень дорого». А он в ответ: «Вам операция ничего не будет стоить. Просто отдадите ваш архив, и все». Я поблагодарил гостя за внимание – все-таки прилетел человек издалека. Но сказал, что работы мои останутся на Родине, а прооперируют меня наши, российские врачи. Я, как видите, жив-здоров и до сих пор работаю.
Счастливая и в то же время трудная жизнь личного фотографа советских вождей «наградила» Владимира Гургеновича двумя инфарктами и двумя операциями на сердце. Но оптимист Мусаэльян ничуть не жалеет об этом. Ведь он десятки лет был в эпицентре главных событий страны, а порой и всего мира, «писал» фотолетопись истории, держал руку на ее пульсе, чувствовал ее горячее дыхание.
Валерий Асриян
Оставьте свои комментарии