№ 2 (208) Февраль (1-15) 2013 года.

Собирать камни, чтобы посадить деревья

Просмотров: 3832

Левон Вазгенович Нерсесян — искусствовед, специалист по древнерусскому искусству, старший научный сотрудник Государственной Третьяковской галереи, главный редактор издательства «Северный паломник». С ним мы беседовали о том, существует ли в России целостная и осмысленная программа развития культуры, об уроках социального мира и о том, что роднит армянского сапожника и венецианскую булочницу.

– Помню, была в музее Коррер в Венеции чудесная выставка «Армения и Венеция – культурные связи». Там я поняла, из какого множества материальных артефактов состоит наша связь с прошлым. Манускрипты, карты тысячей нитей веками связывали две страны, которые сейчас не каждый может найти на карте.

– Первая по-настоящему крупная встреча Венеции и Армении произошла в начале XVIII века, когда Мхитар Себастаци обосновался на острове Св. Лазаря, и я думаю, она была не случайной. Можно найти много общего между этими двумя народами – предприимчивость, открытость миру, готовность к контактам с другими культурами.

Я, к стыду своему, на Сан-Ладзарро впервые побывал только в последний приезд, хотя езжу в Венецию давно и часто. Выбрал экскурсию на армянском, видел комнату Байрона, библиотеку с бесценными средневековыми рукописями. Тамошние монахи очень любят рассказывать историю своего появления в Венеции, о том, как им был дарован этот остров. Я думаю, что главной причиной симпатии к беглецам и того покровительства, которое оказывалось им впоследствии, было то, что предприимчивые венецианцы – торговцы, путешественники и авантюристы – в этих армянах до некоторой степени узнавали самих себя. На протяжении долгого времени перед этим Венеция имела колонии по всему Средиземноморью – так что можно сказать, что многие граждане республики жили в своего рода рассеянии, диаспоре, сохраняя при этом крепкие связи с исторической родиной. Правда, к XVIII веку число колоний заметно сократилось, но историческая память о повсеместном присутствии венецианцев сохранялась, и именно она могла послужить основой для «узнавания», осознания внутреннего родства.

– Почему на таком мощном фундаменте выросло сегодняшнее неуважение к учености, к прошлому, которое тебя окружает? Нет потребности, нет заказа?

– Нет, к сожалению, культурной политики вообще. Культура для своего поддержания и воспроизведения требует значительных усилий – и со стороны общества, и со стороны государства. Но в России, например, с этим в последние 20 лет дело обстоит неважно. Власть имущие к культуре относятся скорее как к средству манипулирования общественным мнением. Она им представляется, с одной стороны, реликтом, который можно в нужный момент вынуть из-под спуда, – это в случае, если нужно обосновать претензии на величие или предъявить экстраординарную «духовность». Вторая ее функция, в представлении властей, – быть яркой и броской витриной, идеально вписывающейся в главную идеологему наших дней: «У нас все хорошо и будет еще лучше».

Поэтому никакой систематической работы не ведется, а культура финансируется по остаточному принципу. При таком финансировании ни о каком развитии не может быть и речи, потому что огромное количество средств необходимо только для того, чтобы поддерживать все в минимально стабильном состоянии. В одноименном министерстве сидят чиновники, которые точно так же живут на откатах и распилах, как и остальные высокопоставленные госслужащие, только денег в культуре крутится намного меньше, чем в нефтяной трубе. Поэтому вся работа происходит неравномерно, рывками, и те люди, которые еще могут сделать что-нибудь настоящее в этой области, пытаются за этими телодвижениями уследить. Нужно, например, устроить выставку к юбилею, издать книгу к дате, выдать какое-нибудь интерактивно-мультимедийное чудо-юдо к саммиту. Или сочинить «эксклюзивную» культурную программу для сочинской Олимпиады. Тогда ищут по лесам уцелевших недобитков, и они быстренько осваивают подачку государства, которому в данный момент необходимо кому-то – гостям, партнерам или, в виде исключения, собственным гражданам – доказать, что в стране есть великое прошлое и «цветущее» настоящее.

Я боюсь, что здесь уже утрачена осмысленная потребность в культуре, ее просто перестали воспитывать – и вообще забыли о том, что это нужно. Не случайно же мы любим повторять, что все нужно начинать с детских садов. Между тем, нынешние чиновники предпочитают рассказывать исключительно об «эффективном менеджменте», рассчитанном на очередное супердостижение, про которое можно отрапортовать начальству. Они не понимают, что никакое супердостижение или даже просто достижение не может появиться без самого банального культурного бэкграунда, который в первую очередь и нужно создавать. В каждом сельском детском саду должен быть воспитатель, который начнет приобщать детей к культуре – начиная с «Репки» и песенки «Во поле березка стояла». А потом передаст их школьным учителям, которые продолжат эту работу. Возможно, один из тысячи детей, прошедших такую подготовку, захочет сделать следующий шаг самостоятельно, а вот один из десяти тысяч – как раз и создаст в будущем то самое супердостижение, о котором мечтают власти. Но без незаметного и кропотливого труда сотен и тысяч учителей и воспитателей, без необходимой основы – ничего этого не будет.

Но о будущем, о завтрашнем дне в России уже почти никто не думает. Думают только о том, чтобы быстро схватить и немедленно убежать. Это касается всего – и производства, и экономики, и социальной политики. И культура не является исключением.

Да, здесь продолжают рождаться способные и талантливые люди, но чтобы из талантливого человека получился не выдающийся, а хотя бы грамотный ученый, его нужно долго и напряженно воспитывать, «взращивать». Осуществить это в нынешних условиях практически невозможно – даже у нас в Третьяковской галерее, к примеру, есть заметный и все возрастающий возрастной разрыв между поколениями сотрудников. Время от времени, конечно, появляются «новенькие», но они быстро осознают, что в музее их не ждет ни благосостояние, ни быстрый карьерный рост: зарплата маленькая, работа сложная, нарабатывать квалификацию музейного работника нужно годами. А осознав это, они просто уходят – туда, где все по нынешним меркам является более «эффективным» – в средства массовой информации, в производство мультимедийных продуктов или на худой конец в частную галерею, которая просто торгует произведениями искусства.

– А такая разветвленная, богатая и мощная структура, как церковь? Представляется, что она могла бы внести посильный вклад, в том числе материальный, в сохранение культурного наследия.

– РПЦ в этом смысле напоминает мне ростовщика Джафара – персонажа из повести о приключениях Ходжи Насреддина. Помните, он едва не утонул в пруду, потому что люди, чтобы вытащить его, кричали: «Давай, давай руку!» И только Ходжа протянул ему руку и сказал: «На!» Ростовщик за нее уцепился и был таким образом спасен. РПЦ не понимает слова «дай», она понимает только слово «на». Церковь берет под свое крыло памятники культуры с одним условием – чтобы государство продолжало их финансировать. Я не берусь рассуждать о каждом конкретном случае, возможно, какой-то честный батюшка действительно потратит выделенные ему средства на реставрацию церкви, в которой он служит. Но общая картина иная: РПЦ – структура непрозрачная, и о том, на что именно были государственные «вливания», мы не узнаем никогда.

Так или иначе, церковь не будет тратить свои средства на восстановление памятников и поддержание их в оптимальном состоянии. РПЦ готова лишь получать – почему-то считается, что она распорядится полученным лучше, чем НИИ реставрации.

Для сравнения напомню, что в западном мире само понятие охраны памятников и их научной реставрации сложилось благодаря католической церкви. Первым инициатором сохранения, исследования, реставрации и музеификации древностей был именно Ватикан, который до сих пор остается одним из главных мировых центров изучения и сохранения искусства. Я уж не говорю про многочисленные церковные музеи и библиотеки, которые работают лучше многих государственных.

РПЦ же, как правило, хочет получить и исторический памятник, и средства на его реставрацию, но результаты собственной деятельности на этом поприще показывает редко и ничего не гарантирует. Все происходящее, как я уже сказал, непрозрачно. А результаты, изредка предъявляемые сообществу, вызывают скорее оторопь. Как, например, «отреставрированные» в 1990-х – начале 2000-х годов росписи одного Введенского собора Толгского монастыря в Ярославле. Созданные ярославскими живописцами в 1690 году, они очень пострадали в советское время и нуждались в реставрации. Но никакой современной научной реставрации проведено не было – фрески сплошь записали, прямо по сохранившимся фрагментам. Теперь там живопись конца ХХ века – плохая имитация предшествующего позднесредневекового стиля, – и чтобы увидеть XVII век, все это нужно в какую-нибудь грядущую эпоху расчищать заново. Ощущение древности полностью утрачено, и связь с прошлым снова перерублена. И я очень боюсь, что именно так будет выглядеть любая современная церковная «реставрация» древних памятников. Так что лучше им оставаться в государственной системе, где пока есть еще некоторое количество энтузиастов, готовых работать за гроши, есть шанс и есть гарантия, что каждая вложенная копейка пойдет на нужное и правильное дело.

Собственных квалифицированных кадров для реставрационных работ у церкви нет. Предпринимались неоднократные попытки подготовить их на кафедре реставрации православного Свято-Тихоновского гуманитарного университета, но они остаются невостребованными церковью, так же, как и искусствоведческие кадры, которые готовит тамошний факультет церковных художеств. Ни искусствоведы, ни музейные хранители, ни реставраторы церкви не нужны. Их работа – неспешная, кропотливая и сложная и при этом дорогостоящая. Да и правильно отреставрированные фрески будут выглядеть довольно невзрачно, а хочется получить быстрый и эффектный результат, произвести впечатление. Так рассуждают и светские люди, и церковные, и, к сожалению, никакой принципиальной разницы между ними нет – это общая болезнь. Противостоят ей лишь те, кто пытается сохранить традиции, и появляющиеся время от времени энтузиасты, условия для воспроизведения которых уже во многом утрачены…

– Вы историк, искусствовед, человек гуманитарного склада называете свое ремесло переводческим. Почему?

– Мне кажется, что искусствоведческая наука без обратной связи с широкой публикой немыслима. Любой искусствовед, прежде всего, должен быть популяризатором, рассказчиком, пробуждать интерес. Если он не может сделать предмет своего исследования интересным, то его научный багаж и профессионализм сами по себе никакой цены не имеют. Это касается любого гуманитария, но искусствоведа в особенности. Скажем, мы заходим в храм и видим там росписи, иконы, картины. Для профанов они могут ничего не значить или в лучшем случае представляться лишь предметами культа с определенными ритуальными функциями. Но если рядом окажется человек, который разбирается во всем этом профессионально, он всегда может привлечь внимание, сказать: а вот посмотри! – и рассказать о содержании всех этих изображений, о том смысле, который они несут, о следах культурной и исторической жизни многих поколений – впрочем, такие следы хранит почти все, что нас окружает.

К слову, постоянную связь с прошлым, способность совершенно свободно и естественно пропускать через себя память многих поколений можно рассматривать как национальную черту армян. Это то, чем живет любой армянский ребенок, который в школе, уже в младших классах, читает на уроке литературы книгу о событиях, например, V века. И этот V век для него так же актуален, как и то, что происходило с утра во дворе. Во дворе он с кем-нибудь подрался, а параллельно персы подрались с византийцами, и все эти события запросто выстраиваются в один ряд. Позже, становясь взрослым, он продолжает оставаться в свободном диалоге с прошлым и его персонажами – даже если никогда уже не соприкасается ни с какими «гуманитарными сферами». Прошлое рядом, оно не в резервации существует, а всегда включено в твою жизнь.

Раз уж мы начали сравнивать, скажу, что и итальянцы живут и ощущают себя в постоянном историческом контексте, и это нас с ними роднит. В каждой деревне стоит замок, и пусть он давно развалился – вам расскажут и кто в нем жил, и кто кого отравил, и кто на кого пошел войной – так, как рассказывали бы про своих соседей.

Кстати, и в армянской среде, и в итальянской носитель гуманитарного знания традиционно пользуется особым уважением. Никого не интересует степень, академические отчеты и списки публикаций. Пиетет к книжному человеку объясняется именно тем, что он, как я выразился, «переводчик», толмач с языка культуры, человек, который учит, объясняет и рассказывает то, чего не знают другие.

Владение литературным языком, книжной речью – это тоже критерий ученого человека. Когда почти 30 лет тому назад я был в Капанском районе, мне объясняли, как пройти-проехать, и я ничего не понимал. Пока, наконец, собеседник не догадался: а, ты из Еревана? Вот почему я по-вашему понимаю, а ты по-нашему нет? – и перешел на «мой» язык, всем понятный.

И в этом уважении отчетливо проявляется дорогая для меня объединяющая идея, идея социального мира. Понимание ее я нахожу и в Италии, и в Армении тоже, где люди разных сословий и профессий уважают сами себя и друг друга. Я часто вспоминаю одну венецианскую булочницу, у которой я регулярно покупаю булочки и которая встречает меня с неизменным жизнерадостным дружелюбием. И я смотрю на нее так же – и представляю, как правильно и гармонично могли бы мы с ней сосуществовать, останься я навсегда в Венеции. Она бы понимала про меня, что я – ученый человек, dottore и professore (в Италии так могут называть не только университетских преподавателей, но и школьных учителей) – пришел к ней не случайно, а потому, что она, Франческа, встает в пять утра, чтобы замесить тесто для самых вкусных булочек в округе. И каждый из нас гордился бы и таким знакомством, и тем, что мы можем принести пользу друг другу.

В моем ереванском детстве почти не было ни болезненного чувства превосходства над другими, как у «чистой» публики, ни чувства острой зависти, как у простонародья, к тем, кто сумел «выбиться в люди». Уважение получал тот, кто делал свое дело хорошо, независимо от того, чем именно он занимается. Даже в современном городе, таком, как Ереван, в обычном городском доме все знали, что если тебе надо выполнить какую-нибудь сложную ручную работу – починить порванные ботинки, например, то идти следует не в первое попавшееся место, а в такой-то двор – там работает настоящий мастер.

– Не случайно, наверное, уважение к человеку ремесла заключается в обращении к нему: «уста», «мастер».

– Но есть целые народы, целые цивилизации, для которых это не так очевидно. Тем, что это почти повсеместно утрачено в России, мы обязаны советской власти, ее разрушительным социальным и идеологическим экспериментам. Армении в этом смысле повезло. Во-первых, у нее были более твердые основы, более трепетное и исторически выстраданное отношение к традициям, да и к тому же она располагалась на окраине империи. Идеологические молнии, которые метали из центра, туда долетали уже в ослабленном состоянии. Идеология почти не проникала в общественную жизнь; слабее ощущались и те деструктивные социальные процессы, которые уносили массы людей из привычных мест обитания, отрывали их от традиционных занятий и забрасывали в совершенно новые условия жизни, где не было никаких традиционных социальных и нравственных ориентиров. Такая жизнь лишала человека не только уверенности в себе, но и элементарного самоуважения, превращая его в самое настоящее быдло, в деклассированный «городской ил», не способный ни на что по-настоящему нужное и полезное. Конечно, эти процессы шли везде, и такая «прослойка» за долгие десятилетия сформировалась и в Армении, но все же она оказалась довольно узкой.

Ее формированию – как и всей той «социальной мясорубке», которая на полную мощность работала в СССР, – противостояли и общее устройство жизни, и традиционная культура, начиная с книг, которые мы читали. Я помню удивительное ощущение от рассказа, читанного в школе, про крестьянина, который собирал камни с поля, чтобы посадить на нем несколько плодовых деревьев. Когда уже взрослым я приехал к родственникам в деревню, где были абрикосовые сады, то собственными глазами увидел эти кучки камней на кромке сада.

Советский молох, который повредил многое в человеческих отношениях, не сумел этого разрушить. Надеюсь, это отношение к человеческому труду, к месту человека в жизни рано или поздно возродится и в России.

Беседу вела Лиана Минасян

Поставьте оценку статье:
5  4  3  2  1    
Всего проголосовало 35 человек

Оставьте свои комментарии

  1. Как приятно читать такого умного и интеллигентного человека.
  2. Наш человек в Третьяковке.
  3. Как верно подметил Соловьев в интервью в этом номере, интеллигентные армянские лица теперь встретишь только в Москве.
  4. Почему такие приятные, профессиональные, интеллигентные люди уезжают, а остаются такие уроды типа Лфик Само? Кто объяснит, ребята?
  5. Парон Левон! Вы забыли рассказать о комнате Байрона: об учебниках грамматики Байрона с Авгеряном (Англо-армянский,1817г и Армяно-английский,1819г)............... Принцип остаточного финансирования не помешал Ирине ГАЮК в 2012г издать Энциклопедию о знаменитых армянах Украины. Правда, в ней нет армянки - Анны Византийской,963-1012,(внучки,дочери,сестры - Византийских императоров), крестившей Русь.Об Анне и её сыновьях Борисе и Глебе написала в 2006г профессор Ирина АТАДЖАНЯН.Best wishes.
  6. Армяне пострадали не меньше евреев и греков, но не страдают озлобленностью евреев и раболепием греков.
  7. Байрон,отдавший жизнь за свободу Греции, не мог сказать такую глупость. эээээээээ эээКогда гречанке сказали:- Твой сын погиб за Родину, Она ответила:- Я для этого и родила его!
  8. Я удивлен, почему этому уважаемому и компетентному человеку ставят столько низких баллов. Конкуренты, завистники? Объясните!
  9. А это уроды-рабизы, которые сюда заглядывают, против интеллигенции.
  10. Почему вы думаете,что на сайт заходят только армяне? Полно азеров и они всякую грязь размещают,а модератор в поте лица,очищает.Только эти азеры,которые ставят двойки,немного хитрее и образованнее.Рассчитывают на наше простодушие.
  11. Да что вы такое говорите! Азикам по барабану, они только политическими вопросами интересуются и "Гарабаг бизимдир!". Тут другое, тут личная неприязнь наших рабизов к вот такому образованному и интеллигентному армянину. Разве не знаете, как мы, армяне, любим завидовать друг другу и топить друг друга. А вы все про азеров...
Комментарии можно оставлять только в статьях последнего номера газеты